Страница 22 из 41
В силу сложившегося типа расселения королевские усадьбы являлись поселениями хуторского типа, представление о которых дают раскопки одной из них на о. Адельсё (оз. Меларен), позднее превратившейся в королевский замок Alsnö hus и состоявшей в X в. из ряда жилых и хозяйственных построек. Поблизости от усадьбы находился могильник, три больших «королевских» кургана и «курган тинга» – топография, весьма близкая топографии Старой Упсалы[302].
Наибольшая концентрация топонимов хусабю отмечается на территории Упсальского удела. На остальной территории Свеаланда хусабю имеются в каждой из сотен, наряду с тунами[303]. Нередко они расположены поблизости от границ сотен (херадов), т. е. возникли на ранее не освоенных землях[304]. Каждый административно-территориальный округ, таким образом, имеет два центра, очевидно представлявших две различные системы власти: формирующуюся королевскую с зачатками государственного управления (хусабю) и местную, восходящую к племенному строю (туны). Происходит как бы наложение двух сетей административных центров, соответствующих двум противостоящим системам власти: центральной и местной. Формирование сети хусабю как опорных пунктов королевской власти свидетельствует об усилении последней и ее стремлении закрепить за собой глубинные районы подчиненной территории, о ее противодействии племенным формам общественной организации, что означает важный шаг в сложении государственности.
В эпоху становления государства на Руси великокняжеская власть закрепляла за собой подвластные племенные территории, стремясь упрочиться в племенных центрах и при посредстве системы погостов – пунктов для сбора дани, полюдья[305], в этом отношении сопоставимых с хусабю. Согласно первым легендарным известиям ПВЛ, призванные князья-варяги обосновались в Ладоге (Ипатьевская летопись), затем в Новгороде, Изборске, Белоозере. Перечисленные города в IX–X вв. были форпостами славянской колонизации финских племенных территорий. Интересы славянской знати и пришлых групп скандинавов совпадали – они заключались в эксплуатации вновь освоенных земель, в контроле над международной торговлей и т. п. Естественно, что главной базой славяно-скандинавского синтеза и формирующейся государственности были возникающие здесь города. Недаром, согласно летописи, по смерти братьев Рюрик раздает «мужемъ своимъ грады, овому Полотескъ, овому Ростовъ, другому Бѣлоозеро»[306].
В той же ПВЛ появление сети городов и погостов непосредственно связывается с обложением подвластных территорий данью при Олеге (882 г.), который «нача городы ставити, и устави дани словѣномъ, кривичемъ и мери»[307]и «реформами» княгини Ольги (947 г.)[308].
Во второй половине I тыс. н. э. в Скандинавских странах появляются поселения, которые исследователи отличают от сельских на основании относительно развитой торгово-ремесленной деятельности и определяют как собственно протогородские (или предгородские) центры, которые обычно называются виками[309]. В Дании уже до 800 г. существуют Хедебю и Рибе, в эпоху викингов возникают Орхус, Оденсе, Виборг, Роскильде; в Швеции до VIII в. функционируют Экеторп и Хельгё, с VIII в. – Бирка (на о. Бьёркё в оз. Меларен), позднее вырастают Лунд, Сёдертэлье, в Норвегии – Скирингссаль. Вики VIII–X вв. играют большую роль в международной торговле, связывая арабский Восток и Западную Европу. Не меньше оснований считать их и крупными ремесленными центрами, однако ремесленное производство в них было ориентировано в большей степени на обслуживание населения вика и торговли, нежели прилегающей к вику округи. Концентрация в них населения[310], скопление значительных материальных ценностей – все это способствовало быстрому росту самих поселений и увеличению их роли в экономическом развитии Скандинавских стран.
Именно экономическое значение виков определяет, практически со времени возникновения, установление контроля со стороны королевской власти над их деятельностью и вовлечение виков во внутриполитическую структуру нарождавшегося государства[311]. В важнейших виках короли имеют своих представителей, собиравших, видимо, торговые пошлины[312]; с IX в. в Хедебю и Бирке производится чеканка монеты, что было королевской регалией[313]. В X в. большинство виков обносится укреплениями, в непосредственной близости от них располагаются небольшие по размерам, но имеющие мощные укрепления «борги», в которых размещался «гарнизон» – часть дружины конунга, оставившей богатые дружинные могильники. Тем не менее полного подчинения виков королевской власти не происходят: по сообщениям Римберта (третья четверть IX в.), подтверждаемым Адамом Бременским (XI в.), важную роль в вопросах внутренней жизни Бирки играли ее жители и «совет знатных» (principes)[314] резиденция конунга находилась вне территории вика (на о. Адельсё у Бирки). Хотя письменные источники по социально-политическому устройству других виков скудны, но сходство топографической структуры поселений – наличие усадеб-хусабю около Хедебю и Скирингссаля – позволяет предполагать также их сходство и в других отношениях. Таким образом, хотя и сохранявшие определенную самостоятельность вики тем не менее были включены как в военно-стратегическую, так и экономическую систему (сбор дани и ее реализация на международных рынках). Это определяет основное отличие виков от тун и хусабю – их полифункциональность, хотя и при очевидном доминировании в них торговли и ремесла.
На Руси ранние ремесленные поселения представлены Пастырским городищем, возможно, Зимновским, позднее городищами Ревно, Хотомель и др.[315].
Однако эти единичные поселения еще не образовали сети и являлись, видимо, центрами местной округи. Они сопоставимы с ранними скандинавскими центрами, такими, как шведские Экеторп и Хёльге.
С VIII в. возникают полиэтнические торгово-ремесленные поселения на севере Руси – прежде всего в Ладоге, однотипной с Хедебю[316] и другими протогородами балтийского региона. Им близки и торгово-ремесленные поселения, формирующиеся к X в. на дружинных погостах. В наиболее древнем значении, каким оно вырисовывается в ПВЛ (947 г.) и по данным лингвистики, погост выступает как «стан для князей и княжеской дружины, наезжавшей для собирания дани»[317], – полюдья (позднее, в эпоху развитого феодализма, погосты – центры сельских общин и административно-податных округов[318]), т. е. выполняет административную функцию, аналогичную хусабю. Однако по сравнению с хусабю древнерусские поселения, которые можно отождествить с погостами на основании обнаруженных там дружинных древностей, имели более широкий набор функций, прежде всего ремесленную и торговую. Характер ремесла был во многом ориентирован на нужды великокняжеской дружины, постоянно пребывавшей на погостах, судя по дружинным курганам в составе некрополей возле поселений в Гнёздове, Шестовице, Тимереве. Типологически и, видимо, генетически (о чем говорит единство материальной культуры, характеризующей быт дружины) близки перечисленным памятникам Городище под Новгородом, в меньшей мере – Сарское городище под Ростовом.
302
Rydh H. Forhistoriska undersokningar pa Adelso. Stockholm, 1936; Thordeman B. Alsnö hus. Stockholm, 1920; Nerman B. Kungshogarna pa Adelso och Sveriges kungalangder // Fomva
303
Усадьбы с аналогичным названием возникают в это время и в других Скандинавских странах, причем их местоположение, как правило, связано со старыми племенными центрами. Например, такая усадьба известна поблизости от святилища Мэрин в Норвегии. Сходная со Свеаландом концентрация топонимов наблюдается на Ютландии на территории между Еллинге и Хедебю (Randsborg К. The Viking Age in Denmark. P. 80).
304
Ambrosiani B. Fornlamningar och bebyggelse. P. 215–218.
305
Рыбаков Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII–XIII вв. М., 1982. С. 366. См. также о погостах: Петрухин В. Я., Пушкина Т.А. К предыстории древнерусского города // ИСССР. 1979. № 4. С. 100–112.
306
ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 18 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 13. – Прим. ред.].
307
ПВЛ-1950. Ч. 1. С. 20 [Цит. по: ПВЛ-1996. С. 14. – Прим. ред.].
308
Черепнин Л. В. Общественно-политические отношения в Древней Руси и Русская Правда// Новосельцев А. П. и др. Древнерусское государство него международное значение. М., 1965. С. 149.
309
Vogel W. Wik-Orte und Wikinger// Die Stadt des Mittelalters. Darmstadt, 1969. Bd. 1. S. 196–238; Cohen S. The Earliest Scandinavian Towns. P. 313–325; Skovgaard-Petersen I. The Coming of Urban Culture. P. 5–7.
310
По подсчетам А.-С. Грэслунд, постоянное население Бирки составляло 500–600 человек (Grdslund A.-S. The Burial Customs. A Study of the Graves on Bjorko. BirkalY. Stockholm, 1980. P. 82–83).
311
Cohen S. The Earliest Scandinavian Towns. P. 313; Sawyer P.H. Wics, Kings and Vikings I I The Vikings. Symposia Universitates Upsaliensis. Uppsala, 1978. P. 23–31 Skovgaard-Petersen I. The Coming of Urban Culture. P. 15–17.
312
Adam. I, 15; I, 26.
313
Сванидзе А. А. Возникновение монетной чеканки и некоторые проблемы догородского развития Швеции // Средневековый город. Саратов, 1978. Вып. 5. С. 3–29.
314
Vita Anskarii auctore Rimberto. Accedit Vita Rimberti/ G. Waitz. Ha
315
Авдусин Д. А. Происхождение древнерусских городов; Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. С. 242–243; Русанова И.П. Славянские древности VI–VII вв. М, 1976. С. 51–52.
316
Кирпичников А. Н. Ладога и Ладожская волость в период раннего средневековья // Славяне и Русь (на материалах восточнославянских племен и Древней Руси). Киев, 1979. С. 99–100; Он же. Раннесредневековая Ладога (итоги археологических исследований) // Средневековая Ладога. Л., 1985. С. 3–26.
317
Иванов В. В. Происхождение семантического поля славянских слов, обозначающих дар и обмен // Славянское и балканское языкознание. Проблемы интерференции и языковых контактов. М., 1975. С. 71–72.
318
КузаА.В. Древнерусские поселения. С. 101.