Страница 28 из 99
Ультиматум подписывается Антоновым и мною. Передачу берет на себя охотник из самокатчиков. Время посылки определяем за полчаса До сигнала о полной боевой готовности крепости и частей, окружающих Зимний. Наконец Антонов уезжает. Катер для связи с «Авророй» пришел своевременно. Стемнело. Непредвиденное и мелкое обстоятельство нарушило наш план: не оказалось фонаря для сигнала. После долгих поисков таковой нашли, но водрузить его на мачту так, чтобы он был хорошо виден, представило большие трудности, — и Трегубович, который за это дело, взялся, страшно нервничав из-за неоднократных неудач.
Я отправился тем временем к орудиям. Октябрьская ночь вступала в свои права; фонари мерцали тусклым светом, и лучи их дрожали на темной зыби Невы; жизнь города шла обычным порядком; трамваи с резким звоном и шумом вереницей тянулись через Троицкий мост; мелькали автомобили и фигурки пешеходов; ничто не предвещало Октябрьского боя. Кучка артиллеристов жалась у стволов громадных ветел, огненных от листьев осенним холодом. Орудия в нескольких шагах чернели неподвижной массой.
Мне показалось, что при нашем приближении разговор, сразу стих и артиллеристам как будто стало не по себе. Подходим ближе. Навстречу выходит прапорщик и докладывает, что стрелять из орудий нельзя, так как они в неисправности, — в компрессорах нет ни капли масла и при первом выстреле их может разорвать. Подозреваю подвох. Волна страшной злобы ударяет в голову, рука против воли тянется к нагану, но вовремя сдерживаюсь. Расспрашиваю. Фейерверкер и артиллеристы в один голос подтверждают то же самое. Я ничего не понимаю в орудиях и потому беспомощен уличить артиллеристов во лжи; вспоминаю, что Павлов имел какое-то отношение к орудию, решаюсь поручить ему произвести еще раз обследование и в случае, если сообщение о негодности орудий не подтвердится, расправиться с виновниками по всей строгости. Эти свои соображения я и сообщил артиллеристам. Последние выслушали меня, по-видимому, спокойно и даже с радостью приняли мое сообщение о назначении Павлова для обследования орудий. Прапорщик сказал мне на прощанье: «Вы, конечно, не верите мне, но даю вам слово, что я говорю чистую правду, — стрелять из орудий крайне опасно». Между тем со стороны Зимнего начали слышаться ружейные выстрелы — сначала редкие, потом все чаще и чаще. По связи мне сообщили, что перестрелку ведут павловцы с засевшими во дворце юнкерами. Из Смольного мне несколько раз звонили и указывали на необходимость, немедленно начинать.
Несмотря на то, что, не все готово, отправляю с товарищем ультиматум во дворец. Вдруг дверь дежурной комнаты широко распахивается настежь и в нее влетает Антонов, страшно встревоженный. Он набрасывается на меня с упреками за то, что я долго не начинаю. Кратко объясняю создавшееся положение, предлагаю пройти к орудиям, возле которых уже орудует Павлов. Темень на дворе еще больше сгустилась. Недавно прошедший дождь налил громадные лужи, по которым мы шлепали самым беспощадным образом. Со стороны дворца слышалась сильная ружейная перестрелка, изредка строчил пулемет. Стреляли и наши с крепостных стен бесцельно в сторону набережной и Зимнего сада, откуда изредка вспыхивали ответные ружейные огоньки юнкеров. Антонов, имеющий довольно слабое зрение, то и дело попадал в лужу, грязь каскадами летела во все стороны. Антонов и я быстро облепились ею. За страшной темнотой мы сбились с дороги и некоторое время блуждали по закоулкам крепости. Особенно ясно помню один из моментов этого печального путешествия. У одного из слабо мерцающих фонарей у стены крепости Антонов вдруг остановился и пытливо поверх очков, почти в упор, взглянул на меня. В его глазах я прочел затаенную тревогу. Вот и орудия. Павлов и Кондаков подтверждают мне все, сказанное артиллеристами. Даже при свете керосиновых ламп они заметили большую ржавчину на частях орудия и отсутствие масла в компрессорах: стрельба, несомненно, была сопряжена с громадным риском. Что же делать? Найдется ли товарищ, умеющий стрелять и жертвовать жизнью для революции? (Такие товарищи, как видно будет из дальнейшего, нашлись.)
Где-то вдалеке шлепают по грязи ноги бегущего человека, ближе и ближе. Вот слышно, как он споткнулся и упал, раздается громкое ругательство и веселый возглас: «Товарищ Благонравов, где вы?». Радостью дышит этот голос. Дурманящая весть: «Зимний сдался, и наши там». Что-то большое ударяет мне в голову; кажется, почва уходит из-под ног; бессонные ночи тут тоже сказались. Антонов слегка поддерживает меня и крепко сжимает мне руку. Идем в гарнизонный клуб. Товарищ, посланный давеча с ультиматумом, уже возвратился и сообщил, что поручение им выполнено. Выстрелы, однако, не прекращаются, но я успокаиваю себя мыслью, что это отстреливаются отдельные юнкера. В дежурной комнате ко мне обратились двое матросов, предъявившие мне записку за подписью Лашевича о том, что они — артиллеристы и посылаются в мое распоряжение. «Теперь уж поздно, товарищи, — говорю им: — Вот если бы вы пришли часа на два пораньше, так очень бы пригодились».
Рассказываю историю с орудиями. Они говорят, что хотя и не специалисты по полевым орудиям (матросы на полигонах, — а товарищи были именно с полигона, — учатся, главным образом, обслуживать крепостные и морские орудия), но тем не менее считают, что стрелять из трехдюймовых с некоторым риском было бы можно.
Решаю поехать лично во взятый дворец. Снаружи почти тихо, лишь изредка звучит одинокий выстрел и огненная вспышка режет темноту ночи. Выхожу за крепостные ворота. На мостике отчаянно тарахтит чей-то автомобиль, ослепивший меня светом своих прожекторов. Подхожу ближе, узнаю товарищей Подвойского и Еремеева: они объезжали действующие части и заехали в крепость, чтобы узнать о положении. Сообщаю им весть о взятии Зимнего. Решаемся ехать вместе к Зимнему. Сажусь в машину; быстро летим через Троицкий мост, Марсово поле, по Миллионной улице к дворцу. По обеим сторонам на тротуарах разбросаны солдаты Павловского полка, а ближе к мостику через Зимнюю канавку мы наезжаем на правильно раскинутую цепь. Нас окликают и задерживают. Объясняем, кто мы. Передаем весть о взятий Зимнего. Известие встречается с большим недоверием, голос из цепи авторитетно заявляет: «Какой там сдались, недавно оттуда нас здорово шпарили, опасно туда ехать». Но мы остаемся при своем мнении: решаем, что Зимний взят частями, действующими со стороны Невского, что цепь просто не осведомлена, а стрельба, о которой говорил товарищ, относилась к периоду более раннему.
Катим дальше. Вслед нам несутся предостережения товарищей быть осторожнее… Шофер замедляет ход. Кругом тишина. Вот автомобиль почти подходит к арке Эрмитажа, и в этот же момент раздаются громкие «ура», рой пуль со свистом летит над автомобилем, а несколько пулеметов со стороны дворца начинают отчаянно стрелять. Наш шофер, будучи человеком смелым и увидя, что дело принимает опасный оборот, моментально останавливает машину и дает задний ход. Я и Подвойский опускаемся на дно машины, чтобы не быть слишком большой мишенью для пуль, а Еремеев, сидевший вместе с шофером, выпрыгивает на мостовую и растягивается там по всем правилам воинского устава. Через мгновение мы пролетаем мостик через Зимнюю канавку, и уже минует опасность, так как за мостиком почва значительно понижается и пули не могут нас поражать.
Благополучное окончание происшествия главным образом объясняется тем, что юнкера слабо приспособились к продольному обстрелу Миллионной улицы, сильно нервничали, а главное потому, что шофер оказался человеком с громадным самообладанием. Павловцы, встревоженные сильным огнем, тарахтением пулеметов, шумом машины и криками «ура», которые неслись со стороны дворца, подумали, что против них перешли в атаку, и открыли беглый и беспорядочный огонь в сторону дворца вдоль Миллионной, причем в некоторых группах их произошло замешательство и они начали отходить к Марсову полю. Наше положение было весьма незавидное: мы попали под обстрел своих. Пришлось остановить автомобиль и обратиться с речью к павловцам. Заминка была быстро ликвидирована. Как потом оказалось, сообщение о взятии Зимнего было ложно, был взят только штаб, помещающийся на Дворцовой площади против дворца. Нами было решено немедленно открыть интенсивный огонь из крепости (я мог обещать это сделать, так как помнил о присланных мне артиллеристах-моряках).