Страница 10 из 16
В августе 1968 года в звании капитана командовал 6-й ротой 242-го мотострелкового полка, входившего в состав советских частей, которые были введены в ЧССР и заняли территорию в районе города Домажлице.
– Почему вы решили вступить в ряды Советской армии?
– Армия пользовалась огромной поддержкой – особенно офицерский состав очень отличался от среднего уровня: одеждой, поведением, дисциплиной, ну и, разумеется, материальным обеспечением. По сравнению с сегодняшним днем все это, конечно, относительно, но тогда армия сулила очень приличную карьеру.
Эдуард Воробьев. 2011 год
(Фото Иржи Юста)
У меня вдобавок играли роль личные мотивы, я хотел выполнить отцовскую просьбу. Он во время Отечественной войны служил в Красной армии и, когда в конце войны умирал в Польше[42], отправил через своего однополчанина наказ жене, чтобы кто-нибудь из сыновей пошел по его стопам. Старший брат было попытался, поступил в военное училище, но ему не хватало необходимой дисциплины. У меня с армией тоже не сразу сложилось – в 1956 году я не прошел по медицинским показаниям, – но со второго раза, уже после прохождения срочной воинской службы, меня взяли.
– Какие тогда у вас, молодых солдат, были представления о советском режиме? Вы же пережили период хрущевской «оттепели», когда рушился миф о Сталине, однако тоталитарный режим по-прежнему был очень силен…
– В Сталине я начал сомневаться с самой его смерти в марте 1953 года. Я помню, как мать горько плакала днем и ночью. Она была убежденная коммунистка и не могла себе представить, что мы будем жить без Сталина. Ей приходилось нелегко, с конца войны она была вдовой с тремя детьми. Я учился тогда в седьмом классе, но как-то инстинктивно чувствовал, что жизнь должна идти дальше. Потом, конечно, пришел Хрущев, было разоблачение культа личности, и мы, молодые люди, все это воспринимали, и на основании этого у нас к Сталину сложилось сдержанное отношение. Тем не менее мы были воспитаны в системе марксизма-ленинизма, никаких больших сомнений не допускалось, а если и говорилось о каких-то ошибках, то всегда только об отдельных, а не о системе в целом.
– В 1968 году вы, советский солдат, приехали в Чехословакию. Что вы тогда о ней знали?
– Не очень много. В Чехословакии я никогда раньше не бывал, знал только, что она принадлежит Восточному блоку. Я служил тогда в советских частях в Восточной Германии. Мы знали, что в Праге что-то происходит, что руководство ЧССР и Советского Союза не могут окончательно договориться, и поэтому мы готовились к возможному вмешательству. Но никаких подробностей известно не было.
– Как конкретно вы готовились? Вы относились к этому как к чему-то чрезвычайному?
– Мы занимались боевой подготовкой, только уже с учетом конкретной местности в Чехословакии. Мы построили в лесу модель маршрута, по которому нам предстояло двигаться. Вдобавок моя рота получила приказ руководить движением. Нас тренировали немецкие полицейские, у нас была такая же регулировочная форма, как у них, каски, краги, светящиеся жезлы и катафоты.
Существовало два варианта: либо расставить по маршруту патрули, которые будут регулировать передислокацию войск, либо части станут выдвигаться самостоятельно, по ситуации, в зависимости от того как на вход наших войск отреагирует чехословацкая армия. Для офицерского состава был подготовлен большой, метров двести в длину, макет Чехословакии с обозначенными маршрутами движения. На нем были все населенные пункты, мосты, их грузоподъемность и высота, и всякие речки, всевозможные объезды. Мы изучали его каждый день, так что в конце концов нам уже почти не требовались топографические карты, потому что всю трассу мы уже знали, можно сказать, наизусть.
Курсант БВОКУ Эдуард Воробьев. Баку, не позднее 1961 года
(Из личного архива Э.А. Воробьева)
– Вы готовились к войне?
– Нет, этого не было, но мы должны были отрабатывать и кризисные варианты. Если бы чехословацкие войска оказали нам сопротивление, мы должны были суметь адекватно отреагировать. Однако открытие огня и стрельба на поражение не предусматривались.
– Как объяснили вам командиры намерение войти в Чехословакию? Ведь до сих пор это было социалистическое государство, ваш союзник…
– Я и мои коллеги были уверены, что кто-то пытается столкнуть Чехословакию с правильного социалистического пути и поссорить ее с Советским Союзом и с остальными государствами Восточного блока.
Первое мая в Праге, 1968 год
(Из личного архива В.П. Лукина)
– И кто же это был?
– Разумеется, Запад, который хотел внести раскол в единство социалистического лагеря. Мы в этом не сомневались. Я и сам в это не только верил, но и, будучи руководителем группы политзанятий, убежденно разъяснял это своим подчиненным, сержантам и солдатам. Никто меня к этому не подталкивал.
– Где вы черпали информацию о происходившем в ЧССР?
– Источники были скудные. Я носил с собой радиоприемник «Альпинист», по которому мы регулярно слушали новости советской радиостанции «Волга». Собиралась вся рота, все молчали и слушали. По радио сообщали, что, хотя соглашение пока и не достигнуто, переговоры продолжаются. Это вселяло надежду. Нельзя же одновременно вести переговоры и вводить армию… Еще источниками были государственное телевидение, советская пресса, а наибольшее влияние, естественно, оказывала советская внутренняя пропаганда, то есть политзанятия и лекции командиров.
– Таким образом, сомнений по поводу вторжения в тот момент, когда вас посылали в ЧССР, вы не испытывали…
– Нет, иную информацию мы получили только после того, как оказались в стране, когда у нас начало складываться собственное мнение о том, что происходит. Только тогда мы впервые поняли, что действительность совершенно не соответствует тому, что нам говорили командиры.
– Я не выношу оценок и не сужу, просто меня как относительно молодого человека интересуют легкость и переменчивость, проявленные режимом, при определении им своих друзей и врагов. Как это сегодня ощущается вами?
– Вы должны учитывать тогдашнее время и то, как нас воспитывали. Служба в Советской армии помимо прочего означала некоторую изоляцию, а в частях, дислоцированных в Восточной Германии, она была практически полная – мы не имели контакта ни с местными, ни с теми своими, которые остались дома. Когда человек приезжал в тридцатидневный отпуск в СССР, он едва успевал навестить семью, родственников и встретиться с парой приятелей, как уже пора было обратно. Все, что мы читали и слышали, проходило через прекрасно отлаженную машину военной пропаганды, которая подавала нам все так, как ей требовалось. Возможность выработать собственную точку зрения была очень ограниченной, да никто к этому особо и не стремился. Снова повторяю, что я ехал в ЧССР абсолютно убежденный в том, что мы находимся на первом рубеже обороны против контрреволюции и что ее – ради блага местных жителей – необходимо остановить.
– Нашелся ли кто-нибудь отказавшийся участвовать в этой операции?
– За все те тридцать восемь лет, что я служил в армии, я ни разу не видел и не слышал, чтобы кто-то из солдат в знак несогласия от чегонибудь отказался или выразил протест.
– Когда вы вступили в ЧССР?
– Приближался вечер, и напряжение росло. Все отлично понимали, что днем мы в Чехословакию не войдем. Около полуночи поступил приказ: «Вперед!» Я со своей ротой двинулся к границе. Шлагбаум был поднят, никаких пограничников там не было, так что границу мы пересекли беспрепятственно.
42
Отец Э.А. Воробьева, капитан Красной армии, умер от ранений, полученных при взятии года Бреслау (ныне Вроцлав, Польша).