Большая стрелка

– Ты же Крота пришил, подручного Тимохи, – сказали они ему однажды. – За это отвечать надо.

– Я убил? – усмехнулся Боксер. – Обоснуй.

Блатные погорячились, поскольку обвинения обосновывать было нечем. Зато Боксер, воспользовавшись возможностями своей бригады на свободе, накопал «компру» на основных блатных заводил зоны и двоим сделал «предъяву по понятиям». В результате стал некоронованным королем зоны. А Художник в очередной раз убедился, что будущее за ними – за новой волной, гангстерами, денежными, уверенными в себе, лишенными предрассудков, соблюдающими воровские законы и понятия только тогда, когда им это выгодно.

– Ну а ты, волчонок? – однажды вызвал Художника на разговор Боксер, присматривавшийся к молодому, серьезному парню. – Ты тоже мной недоволен?

– Главное – не мешаю, – сказал Художник.

– Умно поступаешь, – кивнул Боксер.

– Но и не помогаю. Я в клубе картинки рисую. Мне все ваши разборы по барабану.

– Ну смотри, Художник. Не просчитайся…

Боксер оставил его в покое. Хотя и продолжал присматриваться.

Постепенно Боксер все круче заправлял зоной. И решил однажды, что настало время показать себя. Главная проблема состояла в том, чтобы «оглушить» оперчасть, перекрыть поток информации от ее негласного аппарата.

– Кто в административную зону шаг сделает – удавлю, – выдал он однажды свое указание.

Теперь каждый, кто по каким-то нуждам оказывался в той части колонии, где находилась администрация, автоматически записывался в стукачи. Прослеживались все контакты оперативников, и оперчасть осталась без ушей и глаз.

В ответ Боксера поместили в штрафной изолятор, и прапорщики-контролеры отработали его от души дубинками, сковав для верности сильные руки наручниками. На ринге Боксера так не били никогда. Но он выдержал.

– Сочтемся, – только и прошептал он.

Он привык держать удары. И опять поднялся с ковра ринга на счет «девять». Чтобы нанести мощный ответный удар.

Через пять дней на зоне поднялся бунт.

Кто был его заправилой, догадаться нетрудно. Сценарий был примерно, как на броненосце «Потемкин». Клич типа: «Честных зэков мясом с червями кормят!» Слово за слово, тарелкой по столу, и зона встала на дыбы. Зэки выкинули охранников со щитами и дубинками за ее пределы. Забаррикадировались мебелью. Извлекли из тайников заранее заготовленные металлические пруты, холодное оружие. И стали требовать представителей Комиссии по правам человека ООН и помощника президента, чтобы донести до них правду о произволе администрации. Заодно избили до потери пульса всех, кого подозревали в сотрудничестве с оперчастью, при этом, как водится, в большинстве случаев били не тех.

Бунт разрастался. Зэки захватили одно из административных зданий, взяли в заложники медперсонал санчасти.

Длилось противостояние три дня. Руководство УВД и прокуратура Ахтумска боялись применять силу – времена нынче новые, как бы не загреметь во враги демократии со всеми вытекающими последствиями. Но другого выхода не было, и, наконец, прозвучал приказ о введении на зону сил спецназа УИНа и областного ОМОНа. И пришел час расплаты. Битва была как в Средние века. Закованные в бронежилеты, в касках, с плексигласовыми и металлическими щитами бойцы неторопливо продвигались вперед. А по щитам барабанили камни, железные болванки. Кто-то поджег бензин и покрышки, над зоной стелился черный дым. Вспухала дымными цветами «Черемуха», но слезогонка не особенно помогала. И случилось то, чего не могло не случиться, – прозвучали выстрелы.

Хоша хотел было тоже двинуть в гущу драки, но Художник осадил его:

– Ты за Боксера свои бока под ментовские демократизаторы подставишь?

Так что забились в закутке клуба и в битве участия не принимали. И под основную раздачу, когда резиновые дубинки гуляли по зэковским ребрам и выбивали дух у особо строптивых, не попали. Когда менты их нашли, уже все закончилось. Боевой угар у бойцов правопорядка вышел, и досталось укрывавшимся всего несколько ударов дубинками – в сравнении с тем, что получили другие, это было просто ласковым поглаживанием.

Уже когда бунт подавили, Боксера отправили в другую зону – для строптивых. Активных участников массовых беспорядков осудили, накрутили срока и перевели на более строгий режим, Художнику и Хоше приспешники Боксера пробовали сделать предъяву – мол, прятались за спинами, когда даже опущенные бились, не щадя живота, за правое дело.

– Бунт был неправильный по всем понятиям. Никаких целей он не преследовал, кроме того, чтобы Боксера потешить, – заявил Художник. – Вот за такое надо держать ответ.

После всех этих баталий гайки закрутили. А тут еще пришел Валуй – умный и жесткий блатной авторитет. Одного из шустрых последователей Боксера, пытавшегося как встарь держать масть, удавили и повесили в сортире – якобы сам руки наложил, не вынес разлуки с любимым паханом. Еще двоих сделали дамами легкого поведения. И установился порядок, который устраивал и уголовников и администрацию…

Хоша вышел на свободу на год раньше Художника.

– Мы теперь братья, – сказал он ночью перед выходом, резанув по руке и накапав крови в стакан с водкой.

Художник не верил в такое братство. Не верил и Хоше – балагуру и истерику, с головой, забитой самыми дурными фантазиями и прожектами, типа ограбить Алмазный фонд или смыться в Америку и «дать просраться всей их козе ностре»… По большому счету, Хоша был ребенок, только сильно испорченный.

– Я тебя встречу, как выходить будешь. Мы теперь – до гроба, – пообещал Хоша, выпив водку с кровью.

– До гроба, – кивнул Художник, последовав его примеру, но как-то зловеще прозвучали эти слова.

Художник был уверен, что никто его по выходу не встретит. Год на воле Хоша просто не выдержит. Первый же безумный план приведет его обратно в тюрьму или прямиком в могилу.

К удивлению своему, Художник, выйдя со справкой об освобождении за порог ИТК-6, застал комитет по встрече на двух машинах – «ВАЗ-2106» и подержаном «Форде Фиеста». Хоша в кожаной куртке, с золотой цепью поверх майки «Пума», с бритым затылком, выглядел типичным бандитом новых времен.

– Художник, брат, – распахнул он свои объятия.

С Хошей было еще четверо. Один, тупомордый жлоб с угрожающим взором, эдакая бездумная туша весом за сто кило, носил кличку Блин. Пожимая руку, он сжал ее так, что Художнику показалось – кости треснут.

Армен – смугловатый атлет, говоривший без всякого намека на акцент, – был, скорее всего, из обрусевших армян. Третий, Брюс, широкоплечий, с набитыми по-каратистски кулаками. Последний персонаж выпадал из этой молодежной компании – красномордый мужичонка лет сорока пяти, в дорогом пальто и ондатровой шапке, которого представили как дядю Лешу, и отношение к нему было ироничное, но вместе с тем уважительное.

– Это мои кореша, – поведал Хоша. – Веселые ребята… Ладно, ныряй в тачку и в путь. Пить, гулять, потом говорить. Годится?

– Сойдет, – кивнул Художник без тени улыбки.

Хоша вел «Форд Фиесту» лихо, легко, опасно, как водят водители-первогодки, каждую секунду рискуя не справиться с управлением и угодить в кювет. Он, казалось, был искренне рад происходящему. Чего не скажешь о Художнике, который не представлял, что ждать от этого комитета по торжественной встрече.

– Пацаны – кремень, – комментировал на ходу Хоша. – Мы – команда. Все земляки. Все из Рудни.

– «Расисты»? Это ты с ними желтомордиков чистил?

– С Арменом и Блином. Тут еще не все наши. Но самые лучшие пацаны – со мной.

– И чем занимаетесь?

– Деньги подбираем. – Хоша потрогал золотую цепь.

«Златая цепь на дубе том», – пришли в голову Художнику строки великого поэта.

– Там, где они плохо лежат… – Хоша помолчал, потом спросил: – Художник, ты об автобусе на Ельневской трассе слышал?

В газете прошла информация об этом «преступлении века». Комментарии были однотипными: уголовники распоясались, власть бессильна. Действительно, атаковать на трассе автобус с челноками и подмыть у них тридцать тысяч баксов – это лихо.