В чужом небе

Лишь нанеся этот смертельный вроде бы удар своему врагу, Будиволна огляделся. Оказывается его окружали молодогвардейцы. Они наблюдали за поединком, но и не думали двинуться с места, хотя вполне могли навалиться все вместе, повалить, скрутить или прикончить. Однако не сделали этого.

- Взять, - прохрипел у ног Будиволны Кудряй. - Взять... живым.

И тут же на Будиволну навалились все молодогвардейцы. Он отбивался, словно зверь, круша всех вокруг шашкой, и на снег пролилось ещё немало крови. Но вырваться у командарма не вышло. Его повалили на снег, скрутили ремнями, да так и оставили лежать, пока не подошёл Кудряй. Начдив едва держался на ногах, опираясь на плечо молодогвардейца, но, несмотря на смертельную рану, умирать явно не собирался.

- Разоружить, - уже более твёрдым голосом приказал он, - и на гауптвахту.

Так командарм Будиволна оказался в одной компании с остальными заключёнными сырого погреба.

По тому, как маркиз прильнул к окуляру, стало ясно, - внизу начинается что-то интересное.

Поезда миновали без единого выстрела все кордоны, окружавшие город, и блицкриговские, и бывшие гетманские, и недавно выставленные добровольческие. Они двигались на предельной скорости, давление пара в котлах поддерживалось на самом высоком уровне. Стрелки манометров прочно обосновались в «жёлтой» зоне, танцуя на самой грани опасной «красной». Кочегары не жалели спин, то и дело отворяя двери топок и подкидывая туда лопатами уголь. Машинисты же следили за безумно дёргающимися стрелками манометров, кляня про себя начальство, заставляющее гнать с такой скоростью.

- Будто на пожар опаздываем, - бурчали они.

Да и виданное ли дело - нестись, будто оглашенные, да ещё вечерней порой и без семафоров. Одно слово - война. Она всё спишет, даже грандиозную железнодорожную аварию.

Но вот уже впереди видны, несмотря на вечерний полумрак руины спалённых гайдамаками слободок. Но оттуда не спешит палить вражеская артиллерия, хотя момент -удобнее не придумать. Слободки на сумасшедшей скорости пролетают мимо - впереди пригороды. Там тоже славно погуляли гайдамаки - редкий дом не носит на стенах следы от пуль и кровавые пятна. Они же украшали и мостовую вокруг вокзала, но их тщательно отмыли к прибытию высоких гостей.

Бронепоезда затормозили ещё когда впереди замелькали первые дома пригородов. Они отстали от десантного состава - прикрывать тот всё равно было не от кого. А вот состав нёсся на пределе едва не до самого вокзала, и лишь почти перед ним начал сбрасывать скорость. Он мгновенно окутался клубами пара, будто призрак саваном. Перед перроном заскрежетал тормозами, разбрасывая из-под колёс тучи искр. Но остановился чётно там, где нужно. Там, где его встречали.

- Началось, - прокомментировал маркиз Боргеульф. - Сигира, вам стоит взглянуть на это. Сейчас вы своими глазами узрите маленькое, но весьма эффектное предательство.

Но и в этот раз следователь отказалась. Она даже говорить ничего не стала, ограничившись энергичным и весьма красноречивым жестом.

- Не будьте грубы, - усмехнулся маркиз, - вам не идёт образ уличной девицы. Не хотите смотреть - воля ваша, но вы много пропускаете.

А в это время внизу, действительно, разыгрывалось преинтереснейшее действо. Из здания вокзала на перрон выходили люди в серых шинелях и чекменях. Среди них хорошо видна была высоченная фигура князя Росена. На его фоне остальные смотрелись не слишком впечатляюще, даже кандидат в урдские цари, возглавлявший эту делегацию. Он был одет в полковничий френч, поверх которого была наброшена генеральская шинель с красными отворотами.

Из поезда, набитого молодогвардейцами, вышел генерал Хлад. Он был одет в точно такую же, как на кандидате в цари шинель, на плечах красовались золотые погоны из сплошного галуна с тремя небольшими звёздочками.

- Приветствую ваше величество, - первым поздоровался генерал. - Я прибыл, чтобы сообщить вам, что все полки, которые называются Молодой гвардией, теперь переходят на вашу сторону.

- Я рад, что именно вы, названный когда-то последнею надеждой Урда, а после несправедливо оклеветанный, привели под моё начало столь сильную армию, - ответил претендент на царский трон, и протянул генералу руку для поцелуя отработанным, эффектным жестом.

Хлад опустился перед ним на колени и, взяв обеими руками протянутую ладонь, поцеловал её.

- Предательство совершилось! - воскликнул на мостике небесного крейсера маркиз Боргеульф.

- Вы не откроете огня по городу? - удивился стоявший тут же профессор Бодень. - Ведь ваши союзники нынче потеряли лучшие свои части?

- Профессор - мне плевать на Урд, - рассмеялся Боргеульф. - Более того, мне и на Империю наплевать, и очень скоро будет наплевать на всех. Готовьтесь, профессор, скоро мы начнём ваш эксперимент! Ждать вам осталось всего-ничего. Я просто хочу дать им - там внизу - насладиться последними часами триумфа. Завтра утром, профессор. Завтра утром мы перевернём весь мир. Ведь вы желали именно этого, не так ли?

Профессор кивнул, но при этом спрятал глаза. Ему вовсе не хотелось испытывать на себе взгляд маркиза. Слишком уж проницателен тот был - и вполне мог бы углядеть в глазах Боденя тени сомнений, что терзали сейчас его душу. А вот от следователя дивизии «Кровь» Сигиры скрыть свои эмоции настолько просто ему не удалось.

Эпилог.

Откровенно говоря, собратья по несчастью, угодившие на гауптвахту немногим позже моего, к концу первой ночи, проведённой в сыром погребе начали околевать. Пускай мы и собрались в кучу, усевшись спинами друг к другу и накинув шинели сверху, чтобы хоть как-то согреться, помогало это плохо. Холодная земля жадно тянула тепло наших тел, которого к утру второго дня уже почти не осталось. Гневомир, Готлинд и командарм Будиволна даже зубами не стучали. Мы молчали, тупо уставясь в одну точку, не разговаривали, чтобы сберечь те оставшиеся крохи тепла, что ещё оставались в нас.

Меня холод убить не мог, как и все остальные ощущения, я только отмечал его, а вот соседям моим по сырому погребу приходилось туго. Все понимали - ещё одной ночи нам не пережить.

Двери погреба отворились в середине второго дня нашего заключения. Мы невольно прищурились от яркого света, хлынувшего в темноту подвала. Наши тела настолько свело от холода и почти непрерывного сидения, что молодогвардейцам пришлось буквально выволакивать нас наружу. Мы не упирались - все только рады были покинуть опостылевший подвал - однако суставы наши гнуться отказывались категорически. Более того, молодогвардейцам пришлось поддерживать нас, чтобы мы не попадали на снег - на ногах мы тоже едва держались. И только гордость не позволяла совсем уж виснуть у них на плечах.

Перед нами стоял в окружении не менее чем взвода таких же молодогвардейцев, как те что помогали нам, Хлад. Я отлично узнал его, несмотря на то, что он уже успел сменить шинель на генеральскую с золотыми погонами и красными отворотами. На груди его красовались несколько орденов, полученных за Первую войну.

- Сволочь ты, - попытался плюнуть в его сторону Будиволна. - Гад и предатель.

Он, наверное, хотел бы выкрикнуть эти оскорбления ему в лицо, но голос его совсем осип от сидения в подвале.

- Никогда не доверял тебе. Надо было тебя, сволочь такую, пристрелить, когда была возможность.

- Лучше стрелять надо было тогда, - усмехнулся благодушно Хлад. - А насчёт предателя, да, вы правы, командарм, я вас вульгарно предал. И всё ваше Народное государство - тоже. Я перешёл на сторону законного урдского царя, как только узнал о его появлении в городе, бывшем гетманской столицей. Для этого напросился сюда из Академии - перевёлся в действующую армию, пройдя горнило всех проверок. Я был чист перед вашей властью, но только на бумаге. В душе же - я вас предал. И при первой же возможности предложил свои услуги царю.

- Подлец ты всё-таки, Хлад, - без сил повис на руках молодогвардейцев Будиволна, больше сил у него не осталось.