Страница 20 из 23
– Я слепой, – сообщил он.
– Как же это тебя?
– Я молнию видел, – ответил он. – Другие тоже молнию видели. Все они умерли. – Он отодвинул от себя тарелку. – Терпеть не могу морковный торт. Он только этой старухе по вкусу.
– Ты Штауфер? – спросил я.
– Нет. Хадорн. Хадорн моя фамилия. Штауфер умер. А ты Рюгер?
– Нет. Моя фамилия Рюкхарт.
– Жаль. Был бы ты Рюгер, передал бы тебе кое-что.
– Что?
– Кое-что. От Штауфера.
– Он же мертвец.
– Он тоже получил это от мертвеца.
– От какого еще мертвеца?
– От Цаугга.
– Не знаю такого.
– Цаугг тоже получил это от мертвеца.
Я почесал в затылке.
– От Бюрки?
Слепой задумался, потом не слишком уверенно ответил:
– Нет. Того звали Бургер.
Я не отступался:
– Может, его все-таки звали Бюрки?
Слепец опять надолго задумался и наконец сказал:
– У меня плохая память на имена.
– Послушай, – сказал я, – моя фамилия на самом деле Рюгер.
– Значит, и у тебя память дырявая. Ты же сам сказал, ты не Рюгер. Да мне-то какая разница, как тебя зовут. – И он что-то пододвинул ко мне, накрыв ладонью. Ключ, принадлежавший Бюрки.
Я спросил:
– Администрация это кто?
– Эдингер.
– Кто такой этот Эдингер?
– Не знаю.
Я встал, сунул ключ в карман и сказал:
– Я ухожу.
– А я остаюсь, – ответил слепой. – Все одно скоро умру.
Мясницкий переулок лежал в развалинах, Часовая башня рухнула. Когда я добрался до здания правительства, была уже ночь, но светлая, как при полнолунии. Обе статуи у главного входа лишились голов. Купол обвалился, подняться по главной лестнице можно было не без риска для жизни, а вот зал заседаний Большой палаты, как ни странно, не пострадал, там даже уцелела отвратительная гигантская фреска. Но исчезли все депутатские скамьи. Вместо них стояли изодранные диваны, а на них сидели женщины в изодранных, как эти диваны, шелковых халатах, некоторые с голой грудью, все это в мутном свете нескольких керосиновых ламп. Ложи для публики были задернуты занавесями. Ораторская трибуна была в целости и сохранности. На председательском месте сидела женщина, круглолицая, с твердым взглядом, в офицерской форме Армии спасения. Пахло луком. Я нерешительно остановился в дверях.
– Входи, – повелела «спасительница». – Выбирай кого хочешь.
– Денег нет, – ответил я.
Женщина вытаращила глаза.
– Сын мой! Да ты откуда к нам?
– С фронта.
Она еще больше удивилась:
– Долго пришлось тебе шагать! Ластик есть?
– Что? Да за…
– За девочку, ясное дело. Мы берем, если нам что-то нужно. Лучше бы, конечно, точилку для карандашей.
– Все мое имущество – револьвер, – сказал я.
– Давай-ка его сюда, сын мой! А не то донесу о тебе Администрации.
– Эдингеру?
– Кому же еще?
– Где находится Администрация?
– На Эйгерплац.
– Это Эдингер разрешил устроить здесь бардак?
– Заведение, сын мой!
– Заведение, заведение. Он разрешил?
– Ну конечно. После бомбы мы получили дозу. Мы скоро умрем. Всякое удовольствие, какое может дать человек человеку, есть служение любви, угодное Богу. Горжусь, что моя бригада это понимает. Я майор. – Она простерла руку к женщинам на изодранных диванах. – Посвященные смерти к любви готовы!
– Мне бы найти Нору, – сказал я.
Майорша позвонила председательским колокольчиком и крикнула: «Нора!»
Наверху, в ложе дипломатического корпуса приоткрылся занавес. Показалась голова Норы.
– Ну что? – спросила Нора.
– Клиент, – сказала майорша.
– Я еще занята. – Нора скрылась.
– Находится при исполнении служебных обязанностей, – констатировала майорша.
– Я подожду, – сказал я.
Майорша назвала цену:
– В уплату – револьвер.
Я отдал револьвер.
– Садись, сын мой, – распорядилась она. – И жди.
Я сел на драный диван, устроившись между двумя девками. Майорша вытащила из-за спинки своего кресла гитару, настроила, и грянул хор:
Пришла Нора. В первую минуту мне показалось, что она несет на руках ребенка, – но это был безногий лет шестидесяти, с морщинистым, но каким-то детским личиком.
– Ну вот, попрыгунчик ты мой, – сказала Нора, усаживая его на диван. – Теперь твое психическое состояние получше.
– Нора! Твой следующий клиент, – сказала майорша.
Нора бросила на меня взгляд и сделала вид, что меня не знает. Халат у нее был надет на голое тело.
– Полетели, миленький, – сказала она и направилась к двери, за которой была винтовая лестница. Я пошел следом. Майорша ударила по струнам, и бригада запела:
– Ключ получил? – спросила Нора. Я кивнул. – Пошли!
Мы осторожно пробрались через зал с обвалившимся куполом и оказались в галерее, которая вела в восточное крыло здания. По ней дошли до какого-то коридора, повернули и разом остановились.
– Ничего не вижу, – сказал я.
– Надо привыкнуть к темноте, – ответила Нора. – Что-нибудь всегда увидишь.
Мы стояли неподвижно.
– Как же ты могла, – сказал я.
– Что?
– Ты знаешь, о чем я.
Нора молчала. Мрак впереди был непроницаемый.
– На эту должность надо было еще утверждение получить, – сказала Нора.
– Эдингер заставил?
Она засмеялась:
– Ничего подобного! Просто, чтобы жить в городе, необходимо основание, а никакого другого основания у меня не было. Теперь что-нибудь видишь?
Я соврал:
– Что-то вижу.
– Идем!
Мы осторожно продвигались вперед. Мне казалось, я слепой.
– А с чего ты так разозлился? – нарушила молчание Нора. – Я же и раньше крутила будь здоров со всеми вашими.
Я ощупью искал путь в темноте. Ответил зло:
– Да, но с нашими!
– Дорогой мой, ваше время, думаю, давным-давно прошло.
Мы спускались в подвал. Нора предупредила:
– Осторожно, тут лестница. Двадцать две ступеньки.
Я спускался, считая ступени. Нора остановилась. Я слышал ее дыхание.
– Теперь направо. В этой стене, – сказала она.
Я ощупал облицованную панелями стену, нашарил, нажал, панель сдвинулась. Вслепую нашел скважину, вставил ключ – он подошел.
– Закрой глаза, – сказал я.
Дверь бункера отворилась. Мрак вроде бы начал редеть. Но мы все так же ощупью продвигались вперед. Дверь за нами захлопнулась. Мы открыли глаза. Помещение с компьютерами. Нора осмотрела машины и сказала:
– Генераторы в порядке.
Мы подошли к радиоцентру. Нора настроила приемник, и, к нашему изумлению, из динамиков грянул «Швейцарский псалом», да так громко, что мы подскочили от испуга.
– Блюмлисальп! – завопила Нора.
– Автоматически включилась запись, – успокоил я. – Там же никого не осталось в живых. Это невозможно.
Но после гимна раздался голос. Это был Штан, популярный ведущий ночной радиопередачи – легкая музыка, гости программы, болтовня. «Штаны долой – с вами Штан!» Он сообщил: «Дорогие слушательницы, дорогие слушатели! Время – двадцать два часа», назвал также дату и объявил, что сейчас будет передаваться повтор какой-то патриотической программы.
– Они живы! – воскликнула Нора. – Живы! Он назвал сегодняшнее число!
В динамике зазвучал голос главы военного департамента.
– Мой начальник! – Нора чуть не рыдала от радости.