Потом и кровью

– Ты-то мне и нужен, – прошептал про себя монах, снимая с могучего плеча суконную крестьянскую котомку.

– Что-что? – не понял дровосек.

Чернец улыбнулся, нехорошо так, не по-доброму, натужно, словно бы через силу натянул улыбку:

– Говорю, музыка славная! Тарантелла!

– Тара… – Эвальд тоже прислушался.

– Нет, все ж таки – баркарола. Слышите, друг мой – та-та-та… та-та-та…

– Слы…

Отвлекая наивного дровосека вопросом, брат Бенедикт в одно мгновенье выхватил из котомки кинжал и с необычайной ловкостью и проворством воткнул его бедолаге под сердце. Несчастный медленно осел наземь, и монах быстренько отволок его в кусты, где и бросил. Сам же, сняв сутану, оказался обычным деревенским молодцом, правда, довольно угрюмым. Узкие серые штаны, стоптанные башмаки, темная суконная куртка с деревянными пуговицами… Подумав, убийца вернулся-таки к трупу и, сняв с его головы шапку, натянул себе на самый лоб.

– Вот теперь хорошо.

Удовлетворенно кивнув, лжемонах подхватил под уздцы ослика и чмокнул губами:

– Ну, что, труженик, пошли… Да ты не переживай, по пути подкормлю, в обиде не будешь. Куплю тебе овса, клянусь Флором и Лавром. Хоть ныне и не твой праздник, а лошадиный, а все же куплю.

Похоже, убийца любил животных куда больше, чем людей. И ослик это почувствовал – забыв про прежнего хозяина, поспешил за новым с чрезвычайной охотою. Даже не закричал свое обычное «и-а-а-а».

Праздника хотелось всем, и стражникам королевской темницы – ничуть не меньше других. Что же они, не люди, что ли? Всем Флор и Лавр, а им что же? Хоть и не лошади, а все же выпить охота, тем более что начальник всей дворцовой стражи, капитан Альфонс ван дер Гроот, нынче тоже празднует. Да и вообще, день-то сегодня какой? Воскресенье!

– В воскресенье сам Господь отдыхал, а уж мы-то, грешные… – вытянув ноги к камину, начальник караула бравый капрал, усач Людвиг Фирс накинул на плечи плащ и зябко поежился.

Караульное помещение располагалось тоже в подвале, там же, где и темница для разного рода злодеев, которых в те времена имелось с избытком. Не в таком, правда, количестве, как в начале двадцать первого века, но были, были. Впрочем, почти все лиходеи – в отличие от двадцать первого века – хоромы себе не строили, потому как быстро ловились, бились кнутом да вешались, оттого и убытков казне ливонской покуда что не было. Да и экономили, что и говорить, на всем. Вот и на караулке – тоже. Ну, скажите на милость, зачем летом печи да камины топить? Разве что ночью да в дождь… или вот здесь, в подвалах, где вечный холод да сырость стоит несусветная. Со стен капает, кругом мокрицы ползают. Даже крысы и те ушли, побрезговали. А и правильно – нечего мерзким злодеям условия райские создавать!

Оно, конечно, так, злодеям нечего, однако же в таких же точно условиях и караульная стража обреталась. Не часто, правда – через день на ремень, раз в сутки менялись. Но все же посиди-ка целый день в холоде да в сырости! Живенько ревматизм заработаешь или какой-нибудь, не дай бог, артроз, что в народе отложениями солей называется.

Вот и Людвиг Фирс, хоть и выглядел браво – усищи черные да грудь колесом! – а все же страдал уже: и в спину стреляло, и шея иногда не поворачивалась. Кстати, супруга капрала иначе считала, не от сырости, от вина это! Любил Людвиг выпить, чего уж. Все его соседи об этом знали, да Эвальд-дровосек пропускал иногда в караульне стаканчик-другой.

Из-за сырости да от холода, в мае еще написали караульные челобитную господину капитану. Мол, неплохо бы деньжат на дровишки и летом подбрасывать, совсем-совсем не худо. Снаружи-то, на улице, оно понятно – тепло, жарко даже, а здесь? Вот уж поистине – не вспотеешь!

Капитан к самому королю пошел. Выделили денежку, дали. Лично Людвиг Фирс самого дешевого дровосека нашел, круглоголового эста Эвальда, что жил на улице Очисток с женой и тремя малолетними детьми. С того времени каждый день привозил дровосек на своем ослике пару вязанок хвороста. А больше и не надо было! Каждый день привозил, а ныне вот что-то запаздывал. Хотя… нет!

Вскинув голову, капрал услыхал знакомое цоканье копыт и улыбнулся. Ну, наконец-то! Сейчас хоть согреться да выпить винца…

Вскочив со скамьи, начальник караула самолично отворил дровосеку обитую железом дверь… и озадаченно замер на пороге. Вместо знакомой физиономии Эвальда оказалась другая – вытянутая, с квадратной челюстью, чем-то похожая на лошадиную морду. Незнакомая какая-то морда, не та! Но ослик-то был – тот. И хворост.

Не зная, что и сказать, капрал Фирс просто открыл рот и протянул:

– А-а-а!

– Будьте здоровы, доблестный капрал господин Людвиг Фирс! – осклабился незнакомец. – Дружок мой старинный, Эвальд-дровосек, велел вам кланяться. Сам-то он с женою и детишками на праздник пошел, а хворост меня попросил отвезти. Так куда сгружать-то?

– Туда, в караулку, неси…

– Ага, ага, сейчас… – сгрузив вязанки к камину, дружок дровосека расправил плечи и снял с плеча котомочку. Улыбнулся, вытащил плетенную из лыка баклажку: – Эвальд вам лично доброго вина прислал. Из уважения, чтоб сильно не ругались. Дескать, сам не явился да бог знает кого прислал… Попросил вас сразу отпробовать, да ежели по вкусу придется, он еще баклажку пришлет.

– Отпробовать, говоришь? – подумав, капрал быстренько вытащил из стоявшего в углу сундука пару стаканов. – А чье вино-то? У кого Эвальд его брал?

– Говорит, у Гирша.

– У Гирша вино доброе, ягодное. Некоторые его, правда, брагой зовут, но по мне, так и брага – вино, верно ведь? Ну, за Флора и Лавра!

Разлив вино по стаканам, караульщик чокнулся и тут же, одним махом, выпил. Крякнув, вытер рукавом усы:

– Эх, хор-рошо! А ты чего не…

Верно, хотел спросить, чего ж это дружок дровосека не пьет, не торопится? Хотел, да не успел. Откинулся бравый капрал на скамеечку, захрапел, заулыбался, довольно пуская слюни. Наверное, уже и сны ему снились. Может быть, красивая и добрая женщина, а может – и лошадь. День уж такой сегодня, лошадиный – святых Флора и Лавра праздник.

Заботливо накрыв спящего плащом, «друг Эвальда» вытащил из котомки рясу и проворно натянул ее на себя, вмиг преобразившись из дровосека в монаха. Вышел, неслышно прикрыв дверь, и, четко печатая шаги, пошел по гулкому, освещенному единственным факелом коридору.

– Стой, кто идет? – немедленно последовал окрик. Выступивший из темноты часовой грозно выставил вперед алебарду.

– Я отец Бенедикт, – перекрестив стражника, улыбнулся монах. – С соизволения его величества явился исповедовать раненого. Того, что привезли из замка фон дер Гольца.

– Исповедовать? – изумленно переспросил караульный. – Так вроде рана у него… Ой! Неужто его… того…

– Да, завтра на площади и казнят по королевскому приказу.

– Вот те на-а… А мы тут и не знали! Вон туда проходи… Погодь, сейчас я засов отодвину.

Без разрешения начальника караула никто с улицы не мог бы сюда зайти никогда. Вот часовой и не парился: раз пришел священник, значит так надо. Тем более дело-то такое…

Лязгнув дверью, монах вошел в узилище, освещаемое дневным светом сквозь узенькое, забранное надежной решеткой оконце под самым потолком.

– Кто здесь брате Дементий? – наскоро прочтя по-латыни молитву, громко осведомился чернец.

В узилище находилось человек десять, кто-то спал, зарывшись с головою в солому, кто-то резался в кости, а какой-то доходяга в дальнем углу – молился.

– Я Дементий!

Монах быстро пошел на голос, уселся рядом:

– Явился утешить тебя, сын мой. Пойдем-ка в уголок…

Прогнав доходягу, священник и злодей расположились в дальнему углу.

– Акинфий, ты! – шепотом обрадовался Дементий. – Вот не узнал, без бороды-то. По голосу только…

– За тобой пришел, брат, – так же шепотом отозвался «монах». – Ночью побег готовлю. Сейчас скажу, как… Пока же я помолюсь, а ты откинься спиной к стене и делай вид, что слушаешь. Патер ностер…Отец наш небесный…