Коллекция

Авторы отчетов о беспорядках, которые мне довелось читать, оперировали лишь слегка обновленными викторианскими ярлыками, которые Англия навязала всей своей империи, подразделяя лондонскую фабричную бедноту на пьяниц и многодетных, заслуживающих и не заслуживающих помощи. Теперь, сто лет спустя, участников беспорядков классифицируют подобным же образом, выделяя тунеядцев на пособии, жертв неполных семей и криминальные меньшинства.

Лучше пускай эти юнцы бродят по музею, чем таращатся на зеркальные витрины торговых центров. Те лишь дразнят, предлагая товары, на которые у них нет денег; здесь же отношение куда уважительнее: смотри и узнавай новое.

Я подбираю последние крошки сэндвича с тунцом. Неподалеку Саймон разгребает снег на главной аллее сада.

— Не бросай на землю! — кричит он. Я демонстративно складываю обертку от сэндвича и засовываю в карман. Приблизившись, садовник спрашивает:

— Ты Дэна не видел?

— Сегодня еще нет.

Он сердито машет лопатой.

— Видать, не отошел от вчерашнего. Вечно у него похмелье, и все равно каждый раз удивляется — можно подумать, насморк подхватил!

Вернувшись в музей, я поднимаюсь на галерею, окружающую зал естествознания под самым его сводчатым куполом. Внизу посреди зала стоит молодой парень. Накинутый капюшон придает ему сходство с тюленем, качающимся на зеленоватых волнах посреди сумрачного зала. Спускаюсь вниз и направляюсь к посетителю, обходя витрины с чучелами. Может быть, удастся прочитать надписи на куртке и лучше понять его.

В просторных шкафах из стекла и красного дерева — десятки сцен из жизни животных. Здесь бобры резвятся в плексигласовой воде, там семейство барсуков высыпало из норы на склоне холма из папье-маше. Искусственная трава колышется на невидимом ветру, блестят стеклянные глаза, лоснится мех, траченный молью.

Юноша стоит в самом центре зала, задрав голову и разглядывая моржа.

Наш морж — кумир любопытных и в то же время символ невежества. Шкура, которую прислали в музей охотники, попала в руки людей, ни разу живого моржа не видевших. Они не знали, что лишняя кожа у этих животных висит складками, и набивали чучело, пока оно не стало напоминать до предела надутый аэростат. Я глубоко сочувствую несчастной жертве кураторского усердия и, проходя мимо, всякий раз молюсь, чтобы самому не допустить подобного промаха.

То, что молодой человек в капюшоне увлекся моржом, а не чем-нибудь другим из Коллекции, немного успокаивает. Морж нелеп, морж чудовищен — но его хотя бы невозможно украсть.

Мы стоим и молча смотрим на моржа. Вдруг парень резко отшатывается, едва не сбивая меня с ног.

— Черт! Извини, приятель! — Он придерживает меня двумя руками, в то же время продолжая с ужасом таращиться вверх. — Ты видел? Ты видел?

— Ничего страшного… Что видел?

— Плавник! Ласт! Черт, он им шевельнул! — Парень истерично хихикает, тыкая пальцем в гигантское чучело. — Да чтоб я сдох… Ты цел, приятель?

— Все нормально.

— Нет, ты видел? Видел? Он что, на самом деле двигается?

Изумление и страх на лице посетителя сменяются негодованием. Мне не хочется с ним спорить, чтобы лишний раз не раздражать, поэтому я с улыбкой пожимаю плечами и поспешно ретируюсь.

Карманник? Просто любопытствующий? Зашел погреться? Не исключено, что все вместе — люди с трудом поддаются классификации. Кому по силам проникнуть в истинную сущность жителей большого города? Кто способен посмотреть из окна поезда на огни тысяч домов и разглядеть в их обитателях реальных людей, таких же живых, как он сам? Скорее с ума сойдешь, чем разберешься. Куда легче рассортировать их по категориям, разложить по коробкам и снабдить ярлыками. Вот как я сейчас — ухожу и думаю про себя: «Наркоман, наверное».

Еще одна странная карточка. По спине бегут мурашки.

ФРЭНСИС АГБОДО

Ткач

1845–1903

Перед глазами невольно встают жутковатые эпизоды из истории моей профессии. Бывали времена, когда и людей коллекционировали, выставляли, препарировали. Неужели и мистер Бастейбл оказался к этому причастен?

Размышляя о той первой карточке, я такой вариант как-то упустил. Слишком английское имя Эмили сбило меня с толку. Так или иначе, эта вторая карточка может относиться к картине или фотографии, но никак не к животному, разве что к черепахе — но черепаха не может быть ткачом.

В самом худшем случае кости из разграбленной могилы, потревоженный прах… но все же, почему имя? В подобных случаях пишут «погребальный инвентарь», «урна с останками» и так далее. В Брайтонском музее есть книга, переплетенная в человеческую кожу, а в музее Питта Риверса в Оксфорде — засушенные головы. Живой человек за стеклом в бутафорской деревне для развлечения любопытствующих европейцев?

Так или иначе, если у нас тут где-то хранятся человеческие останки, как с ними поступить — возвратить на родину, исследовать, похоронить? Или, может быть, выставить для публики? Надо доложить старшему архивариусу.

Битый час я провозился, роясь в коробках, вынимая экспонаты и укладывая их обратно. Саймон и Дейв могли бы помочь, но они, по-видимому, были заняты: с нижних этажей слышалась какая-то возня, шорох и стук. Похоже, перетаскивали мебель и снимали защитные чехлы. Сегодня весь персонал по уши в делах. И потом, канун Рождества — не время для неприятных новостей.

В коробках так и не нашлось ничего похожего на человеческие останки.

— Радж, ты только погляди! — Саймон снова на пороге, обе руки его заняты.

Я беру у него жестянку размером с буханку хлеба с голубым эмалевым рисунком. Коробка раздавлена всмятку: одна сторона лопнула, другая смята в гармошку.

— Видно, та самая, что пропала у посетителя, — заразительно ухмыляется он. — Ну-ка, открой. Давай, не бойся!

— Только не здесь.

Мы выходим в коридор, и я с трудом отколупываю мятую крышку, которая со звоном отлетает. Из коробки шлепается на пол пахучее месиво из желтой пищевой пленки и остатков сэндвича с майонезом. Я едва успеваю подхватить на лету раздавленное яйцо, запеченное по-шотландски. Трещина в колбасном фарше скалится, словно змеиная пасть.

Посмеиваясь, мы брезгливо собираем останки испорченного ланча в коробку.

— Ее что, грузовиком переехали? — спрашиваю я.

— Скорей дверью защемили, — снова ухмыляется Саймон. — Гляди, что я еще нашел!

Потертый телефон с поцарапанным экраном, по краям многочисленные зазубрины.

— Крысы! — сплевывает Саймон.

— В самом деле? — ужасаюсь я.

— К гадалке не ходи.

Вот кто стучит в стенах! Крысы, в Коллекции крысы! Грызут кожу чучел, поедают оперение птиц, прыгают из одной поющей чаши в другую, заставляя их жалобно звенеть, роют ходы во внутренностях несчастного моржа.

— От них надо немедленно избавиться! — А я-то открыл коробку с ланчем в помещении, да еще и рассыпал.

— Крысобои не примут вызов под самое Рождество, — хмыкает Саймон. — Ладно, за день-другой ничего не случится.

Как же, не случится… Да крысы за одну ночь все тут в клочья разнесут! Однако Саймон прав: санэпидстанция в Рождество не работает. Надо хотя бы поискать следы перед уходом, чтобы после праздников первым делом им показать.

— Радж, ты мне не подсобишь?

Что-то, видимо, случилось: со всеми своими делами Саймон обычно справляется сам.

— Да?

— Дэн так и не появился, а мне нужно сегодня все запереть.

— Конечно, помогу.

Вот и хорошо, заодно поищем следы крыс.

— Вот спасибо, а потом в паб на пару, ага? Один я не справлюсь, рабочие говорят, там кто-то витрину пытался взломать.

— Которую? — не тот ли, в капюшоне, постарался?

— Вроде с лемурами.

Перед глазами тут же возникает безглазый череп.

— Там же одни скелеты!

Саймон недоуменно пожимает плечами и удаляется. В Коллекции достаточно редких и ценных экспонатов. Кому, скажите, могли понадобиться старые лемурьи кости?