Страница 7 из 30
— А вот знаешь, — сказал Названов, — нам, игрокам, после каждого матча тренеры ставят отметки. Как в школе. Кому — четверку, а кому и двоечку! А вам, судьям? Ставят?
— Ага.
— Интересно, что тебе нынче влепят?! Кол? Или пятерку с плюсом? Это у нас немка пятерки с плюсом ставила!
И Названов снова захохотал. Гулко. Как в бочку.
НА ТУРНИРЕ
Зеленый курортный городок на севере Голландии просыпался рано. Строгие, одетые в черное старушки, мелко перебирая ногами, совершали моцион по укромным тенистым аллеям или, загородившись зонтами от неяркого солнца, читали толстые сентиментальные романы, а когда уставали глаза, неторопливо размышляли о жизни и смерти, и тщете всего земного.
Голоногие, загорелые, похожие на бродяг, студенты, вместе со своими такими же голоногими подругами, спозаранку начинали приводить в порядок такелаж на яхтах и уходили в море.
Еще на рассвете появлялись в скверах и теплицах садовники. Молча, покуривая трубочки, ухаживали они за великолепными холеными тюльпанами — алыми и желтыми, зелеными и золотистыми, крохотными — с монетку и громадными — с блюдце, гладкими, как шелк, и махровыми, как тисненый бархат; за тюльпанами, которые принесли мировую славу этой маленькой трудолюбивой стране.
Рано оживали и теннисные корты: слышались тугие удары по мячу. Только казино, бары и дансинги пробуждались поздно, отсыпаясь после бессонной ночи.
Вместе со всем городком рано просыпался и приморский отель «Де Фос», маленький, похожий на десятки таких же отелей с недорогими номерами, с библиями на столе в каждом номере, с заботливой, все успевающей и в то же время незаметной прислугой.
Месяц назад этот отель был почти пуст, а сейчас в нем бурлила жизнь: здесь расположились шахматисты, участники крупного международного турнира.
Гроссмейстер Александр Александрович К. — уже немолодой, начинающий лысеть, с умным усталым лицом и маленьким глубоким шрамом возле уха (след от осколка мины) — встал рано и в скверном настроении. Без всякой охоты, лишь по долголетней привычке, сделал зарядку.
«Паршиво», — думал он, лежа с закрытыми глазами в ванне.
Снова мысленно подсчитал: шесть с половиной очков. Шесть с половиной из пятнадцати! Да, хвастать нечем.
Закрыл краны, повернулся на бок. Голова была тяжелая, мысли ворочались туго.
«А все этот сумасшедший режим! Не творчество, вдумчивое, серьезное, а скачка какая-то, — думал он. — Галоп!»
Сравнение ему понравилось, и он мысленно повторил:
«Именно галоп! Или кросс…»
Действительно, режим турнира был очень напряженный. Играли каждый день по вечерам, с пяти до десяти часов. Отложенную партию доигрывали утром на следующий день. А в пять — очередной тур.
Если учесть, что полночи, а иногда и всю ночь шахматист тратил на анализ отложенной партии, на детальное изучение всех сложных вариантов, которые могут возникнуть на доске, легко понять, что на доигрывание он приходил невыспавшийся, с гудящей головой.
Вот и сейчас, утром, Александр Александрович чувствовал себя так, словно он и не спал, не отдохнул. Да отчасти так оно и было.
Вчера он играл с французом Баррером и отложил партию в безнадежном положении. Потом, ночью, расставив фигуры на доске, часа три искал спасения. Но так и не нашел…
Он оделся, позавтракал. До начала доигрывания было еще полчаса. Вышел из отеля и зашагал по приморскому бульвару.
Море было неяркое, серое.
«Как наше, Балтийское», — подумал Александр Александрович.
Об отложенной партии он старался не вспоминать. Все равно тут ничем не поможешь.
В плоском, неживом море вдали в хмурое серое небо были впаяны неподвижные маленькие белые треугольники парусов. Александр Александрович стал всматриваться в одну из яхт. Какого класса?
В юности он увлекался парусом; бывало, с ранней весны целыми днями пропадал в яхтклубе на Петровской косе, но потом забросил этот чудесный спорт. Однако и сейчас, на сорок первом году жизни, стоило ему только увидеть парус, — тотчас рождалось ощущение необычайной свежести, легкости, крылатости.
Александр Александрович несколько минут следил за далекой яхтой, но определить на таком расстоянии ее класс не смог.
Пошел дальше, свернул с бульвара в извилистую, узкую, как тропинка, улочку. Дома на ней стояли почти вплотную друг к другу и напоминали башни, узкие и высокие. И вершины их покачивались на ветру тоже как башни. Александр Александрович, инженер-строитель, уже полюбопытствовал и узнал: голландцы строят свои дома с такими маленькими основаниями потому, что земля в их королевстве очень дорога, — ведь каждый клочок приходится отвоевывать у моря. Вот дома и растут вверх, а не вширь.
Возле одного трехэтажного дома он даже остановился: по фасаду это высокое здание имело в ширину всего метра три — четыре.
«Ну и ну! Тряхнет буря посильнее — пожалуй, упадет!» — покачал головой Александр Александрович.
Едва он удалился от моря, снова нахлынули мрачные мысли.
«Не везет. Ну, просто не везет…»
И в самом деле, в этом турнире Александра Александровича преследовали неудачи. Бывший чемпион СССР, один из опытнейших гроссмейстеров, сейчас плелся в хвосте турнирной таблицы.
«Двенадцатое место, — покачал он головой. — При семнадцати участниках. Ну и ну… Старость, что ли?»
Одно за другим он вспоминал все свои крупные послевоенные состязания: чемпионаты СССР, международные турниры. Правда, первое место он занял лишь один раз, но и ниже четвертого тоже был лишь один раз.
Он подошел к старинному зданию ратуши. Играли здесь, в большом зале с каменным полом, гулкими сводами и узкими стрельчатыми окнами. Высокий статный красавец полицейский в белых крагах, белых перчатках и с белой широкой лентой, как портупея, через плечо, приветливо козырнул ему. Этот полицейский постоянно дежурил возле ратуши и уже знал в лицо всех участников турнира.
— Рус, карош, спасибо! — сверкая ослепительно-белыми, крупными, как фасолины, зубами, отчеканил он. Этими тремя словами — ими ограничивалось его знание русского языка — каждый день встречал он советских шахматистов.
В вестибюле Александру Александровичу молча поклонился сидящий за столиком пожилой мужчина в черно-белом клетчатом костюме и такой же клетчатой шляпе: живая шахматная доска. Он продавал входные билеты.
Народу в зале было мало. Доигрывание не вызвало интереса у курортной публики.
«Еще и лучше», — подумал Александр Александрович.
Обычно, особенно к концу тура, в зале колыхалась густая пелена табачного дыма. Зрители, наблюдая за партиями, курили сигарету за сигаретой. Некурящему Александру Александровичу это очень мешало.
Доигрывание длилось недолго. Александр Александрович сделал всего двенадцать ходов и остановил часы. Грозили новые неизбежные потери, и сопротивление стало уже бессмысленным. Он пожал маленькую, но крепкую руку Баррера, сказал несколько положенных в таких случаях поздравительных слов и вышел в комнату для участников.
Встретил руководителя команды Игната Михайловича, невысокого коренастого мужчину лет пятидесяти, с голой огромной лобастой головой и длинными «казачьими» усами. Поздоровались.
«Сейчас скажет что-нибудь теплое, чуткое, — подумал Александр Александрович. — Или повторит, что я не в форме. Со всяким, мол, случается».
Голландские газеты уже не раз весьма корректно писали, что советский гроссмейстер К. после перенесенной болезни «не в форме». Это было простое и удобное для всех объяснение его неудач. Александру Александровичу тоже нравилась эта краткая, четкая формула. Не в форме — и все. И говорить не о чем.
Но по временам он задумывался. А что это, собственно, такое, «не в форме»? Падение боевого духа? Физическое недомогание? Неуверенность? Страх? Неподготовленность? Или и то, и другое, и третье? Действительно ли виновата малярия, сильно потрепавшая его перед турниром, или это лишь отговорка…