Перстень Люцифера

Юрберг засмеялся.

— Красные, говорите? Может, он стыдится своей профессии?

— Сомневаюсь. Я вообще сомневаюсь, что он может чего-либо стыдиться.

— Сто крон против одного эре?

Тегнер улыбнулся.

— В этом пари я бы не проиграл.

— Вполне возможно,— согласился Юрберг и спросил: — А где сейчас находится ваш поднадзорный?

— Он заказал столик на двоих в зимнем саду ресторана «Воn appetit».

— Ковильян там вместе с Йёргенсоном?

— Почти уверен в этом. Похоже, Ковильян заинтересован Йёргенсоном.

— Похоже, — буркнул Юрберг. — Кстати, вы когда-нибудь ужинали в «Bon appetit»?

— Нет, господин капитан.

— Я тоже.

Этот французский ресторанчик в Остермальме шведы почти не посещали — то ли из патриотических соображений, как шутил Юрберг, то ли из присущего скандинавам консерватизма, а может быть, и потому, что считали: французская кухня хороша лишь во Франции, а в Стокгольме она теряет всю свою прелесть. Зато «Bon appetit» пользовался неизменным вниманием иностранцев, которые, за исключением разве только что французов, всегда отдавали ему предпочтение перед всегда холодным и чопорным «Гранд-отелем» с его блестящим респектабельным баром, оркестром, вышколенной прислугой, неимоверно высокими ценами и плохими винами.

«Воп appetit» отличался кажущейся непритязательностью и наивным кокетством очаровательной гризетки, которая прекрасно знает все свои многочисленные и бесспорные достоинства, но отнюдь не собирается их специально демонстрировать — понимающий и так заметит. Он был небросок, но уютен и весьма интимен. И еще — кормили здесь великолепно.

Каждому, кто сюда приезжал, казалось, что он не просто посетитель, а желанный гость, которого долго и с нетерпением ожидали. Мало того. Все служащие ресторана умели и любили улыбаться, и каждый посетитель, вне зависимости от размера кошелька и стоимости заказа, всегда мог рассчитывать на разнообразный ассортимент полновесных улыбок, что немало способствовало хорошему пищеварению.

У каждого постоянного посетителя ресторана был, разумеется, свой излюбленный столик. Иногда этот столик находился в белом зале, иногда — в голубом. Но большинство гостей предпочитали зимний сад, который, по существу, состоял из отдельных кабинетов, отгороженных один от другого не стенами, а кадками с растениями. В таком зеленом кабинете можно было приятно провести время с любовницей, обсудить последние события на фронтах мировой войны или курс акций на бирже, обговорить условия коммерческой сделки.

Ковильян с Йёргенсоном сидели за столиком под аркой, образованной вьющимися растениями, и на светлом фоне английского газового камина были хорошо видны агенту, который вел за ними наблюдение. Но слышать, о чем они между собой говорят, агент не мог — между ним и собеседниками было слишком большое расстояние, а Ковильян и Йёргенсон совсем не стремились сделать свою беседу достоянием посторонних. Все происходило, как в синематографе, жестикуляция, мимика и... полное отсутствие звука. Увы, владельцы ресторана, располагая в зимнем саду столы, совсем не думали об удобствах спецслужб.

Филер, высокий костлявый старик с почтенной внешностью отставного полковника, доживающего свой долгий век на пенсии, прикурил от восковой спички папиросу и тоскливо посмотрел в сторону порученных его опеке фигурантов. Те продолжали о чем-то говорить. Их весело и стремительно обслуживав круглолицый гарсон.

В «Воn appetit», как и в других первосортных стокгольмских ресторанах, большинство официантов, официанток и барменов — хотели того их хозяева или нет — постоянно и неизменно оказывали различные деликатные услуги криминальной полиции, отделу надзора над иностранцами или ведомству капитана Юрберга. Такова была давняя и добрая традиция. Но гарсон, обслуживающий фигурантов, в это большинство, как тотчас же определил филер, явно не входил. Нет, не входил.

Гарсоны с такими простодушными круглыми лицами пожизненных младенцев прикованы к своей унылой добропорядочности, как каторжник к тачке. Они довольствуются скромным жалованьем, еще более скромными чаевыми, а к концу жизни в лучшем случае приобретают кафе на шесть-восемь столиков, небольшой ухоженный домик, кучу внуков и внучек, геморрой и варикозное расширение вен.

Для таких вот круглолицых навсегда останутся тайной те возможности, которые они упустили в своей жизни. А возможностей у гарсона, если он не такой беспросветный дурак, как этот, много. Правда, прежде чем ими воспользоваться, нужно кое-чему поучиться, и в первую очередь — умению слушать. Ведь разговоры иных посетителей ресторана — товар. Его у тебя приобретут компаньоны этих посетителей, их конкуренты, кредиторы, наследники, жены, любовницы. Каждый разговор чего-либо да стоит. Один — пять крон, другой — двадцать пять, третий — пятьсот, а то и тысячу. Тут, понятно, и покупатель не последнюю роль играет: у иного пальцы дрожат, чтоб невзначай вместо одной кроны не дать тебе две, а настоящий покупатель за добротный товар ничего не пожалеет.

Все это старый филер знал не понаслышке, а по собственному опыту, так как работал в молодости официантом и весьма преуспел в науке слушать и продавать услышанное. Если бы не один неожиданный скандал, он бы теперь был достаточно состоятельным человеком. Но разве все можно предусмотреть?

Между тем за соседним столиком о чем-то оживленно говорили, похоже, даже спорили. О чем? Он мог расслышать только отдельные слова: «спекуляция», «князь Юсупов», «взаимоприемлемо», «Толстой», «террор», «перстень Люцифера», «противостояние»...

А на круглом лице гарсона не промелькнуло ничего, что могло бы свидетельствовать хоть о малейшем интересе к темам, которые так волновали его сегодняшних клиентов. Нет, он не был просто идиотом. Он был законченным идиотом. Безнадежным. Такие к концу жизни не приобретают даже самого мизерного кафе, а довольствуются одним лишь геморроем и кучей сопливых внуков. И эти внуки понимают, что от дедушки можно ждать всего, кроме наследства.

Гарсон с круглым лицом принес кофе, ликер, сыр, сигареты и тут же исчез, словно растворился в воздухе.

— Господин Краули, конечно, большой филантроп,— громко и раздраженно сказал соотечественник филера и покосился на украшавший каминную доску голубой флажок с желтым крестом, словно призывая национальный флаг Швеции засвидетельствовать сказанное.— Но он почему-то признает филантропию только за чужой счет.

Собеседник что-то успокаивающе ответил ему вполголоса.

— Нет! — затряс головой тот, кто говорил о филантропии за чужой счет какого-то Краули.— Это меня не убеждает!

Да, когда обмениваются мыслями о каких-либо пустяках, так не горячатся, тем более в ресторане. Эта беседа, судя по всему, стоила никак не меньше тысячи крон. Целое состояние! Но попробуйте что-либо разобрать, если соседний стол стоит так далеко от вашего, а вам уже не двадцать и даже не тридцать лет, а все шестьдесят пять. Увы, в таком возрасте редко кто может похвастаться острым слухом!

В проходе вновь мелькнула стройная фигура простодушного официанта. Его лицо лучилось доброжелательностью. Он, конечно, не догадывался, что проходит сейчас не мимо седого, ограниченного в средствах господина, решившего скоротать длинный осенний вечер в ресторане, а мимо своего счастья. И ведь не скажешь ему об этом, не намекнешь!

Старый филер настолько расстроился, что у него стало колоть в левом боку, там, где полагалось находиться сердцу. О господи!

В тот вечер он выкурил на две папиросы больше обычного, и докурил их не до половины, а почти что до мундштука. В дополнение ко всему он проявил непростительную для опытного агента неловкость, упустив фигурантов. Они ускользнули перед самым его носом на подъехавшем к ресторану такси. Агент, правда, успел запомнить номер авто, но все равно это было грубейшей ошибкой, за которую расплачивались увольнением.

Долго ворочался в своей постели, прежде чем уснуть, агент из ведомства капитана Юрберга. Но если бы он мог узнать о событиях, которые произошли ночью в Стокгольме, он бы вообще не уснул.