Перстень Люцифера

И спустя несколько часов на письменный стол Яковлевой легла стопка исписанных листов бумаги.

Корзухин писал, что после февральской революции, когда жизнь в России стала крайне неустойчивой, многие коллекционеры, особенно мелкие, начали распродавать свои коллекции, в связи с чем антиквариат сильно упал в цене. Карабашев, который сотрудничал тогда с анонимной американской фирмой, занимавшейся скупкой в России предметов искусства, говорил ему, что если бы он, Карабашев, располагал сейчас хотя бы 50 тысячами рублей, он бы приобрел вещи, которые через несколько лет сделали бы его богатейшим человеком.

«Я предложил ему взять меня в компанию,— писал Корзухин,— и тогда же дал ему на покупку антиквариата пятнадцать тысяч рублей, а месяц спустя — еще десять. Карабашев, используя свое положение доверенного лица в американской фирме, приобретал для нас лучшее из того, что петроградцы приносили для оценки и продажи представителю фирмы Горвицу. Купленное им по согласованию со мной помещалось на хранение в Успенском дворе на Калашниковском проспекте в специально арендованном нами складе.

Кое-какие приобретения делал в Москве и я. В частности, я купил тогда у некоего Дубоноса через госпожу Усатову персидскую бронзу из собрания Халатова, несколько турецких ковров XVIII века, картины французских художников XVIII—XIX веков...— О том, что Дубонос являлся просто-напросто квартирным вором, который совершал кражи по его наводке, Корзухин в своих «чистосердечных показаниях» предпочел скромно умолчать.— Все приобретенное мною,— продолжал он,— хранилось вначале на Покровке, в квартире, которую я снимал у госпожи Усатовой, а затем на Большой Дмитровке в Московском товариществе для ссуд под заклад движимого имущества. Здесь, кстати говоря, многие коллекционеры, как в одном из самых надежных мест в Москве, предпочитали держать свои ценности. В складских помещениях Московского товарищества для ссуд под заклад тогда находились — а возможно, находятся и сейчас — картины Репина, Сурикова, Саврасова, Айвазовского, Крамского, Рокотова, Кипренского; средневековая немецкая мебель, принадлежащая графу Бобринскому французская мебель работы Буля, гарнитуры из карельской березы князей Оболенских»

Свою «коллекцию» в Москве Корзухин значительно пополнил в апреле и мае 1918 года, когда, скупая за бесценок акции национализированных после Октябрьской революции предприятий, он через немецкое посольство, в котором работал, предъявлял их к оплате Советскому правительству. На этих мошеннических операциях он заработал около 60 тысяч рублей и всю эту сумму потратил на приобретение антиквариата.

В то время Корзухин по поручению советника посольства Рицлера поддерживал отношения с антисоветским подпольным «правым центром», периодически встречаясь с его эмиссарами. Во время одной из конфиденциальных бесед с председателем «Центра» на конспиративной квартире Корзухин упомянул о том, что интересуется живописью. Оказалось, что его собеседник — завзятый коллекционер. «Если вы хотите в неприкосновенности сохранить свои собрания,— сказал он,— вам следует обязательно воспользоваться услугами директора императорского Эрмитажа графа Дмитрия Ивановича Толстого. Этот благороднейший человек многое делает для того, чтобы сохранить сокровища русских коллекционеров и не дать их на разграбление большевикам».

Корзухин узнал, что граф Толстой принял под расписку для хранения в секретных кладовых Эрмитажа собрания картин уехавшей за границу графини Паниной и ряда других известных коллекционеров. Он же принял живое участие в судьбе юсуповских сокровищ, которые теперь спрятаны в надежном месте, где большевикам никогда их не разыскать.

Собеседник Корзухина обещал представить его Дмитрию Ивановичу Толстому и замолвить директору императорского Эрмитажа за него словечко. Но он бесследно исчез, как в те дни исчезали многие другие люди, с которыми по поручению Рицлера контактировал Ковильян-Корзухин.

Карабашев, который досконально знал все более или менее выдающиеся собрания произведений искусств в России, оценивал картины графини Паниной в 400 тысяч золотых рублей, а коллекции Юсуповых в их особняке на Мойке — в 30 миллионов. Цифра с семью нолями Корзухина просто потрясла. Но в то время он не видел никаких подходов к спрятанным при содействии Толстого сказочным сокровищам Юсуповых.

Но в августе 1918 года судьба свела его в Берлине с Алистером Краули, над головой которого сгущались тучи: у одного из сотрудников третьего отдела Германского генерального штаба возникло достаточно достоверное подозрение, что благосклонностью Краули пользуются не только немцы, но и англичане. Доказательствами легкомыслия этого агента сотрудник с Шварце Таффель, к счастью, не располагал, но время было военное, а Краули являлся для немцев отнюдь не самым ценным приобретением. Короче говоря, если бы не лестный отзыв Ковильяна-Корзухина, одним ненадежным агентом у немцев стало бы, видимо, меньше...

Краули, который понимал, что ему угрожает, был преисполнен благодарности. И его теплые чувства к Ковильяну вылились в нечто весьма существенное.

Активный деятель герместического ордена Золотой зари, он хорошо знал многих масонов, в том числе русских, с которыми его в свое время свели «адъютант господа бога» князь Андронников и месье Филипп. Оказалось, что масонами были и князь Феликс Юсупов и директор императорского Эрмитажа граф Дмитрий Иванович Толстой.

Услышав это от Краули, Ковильян-Корзухин понял, что его мечта завладеть богатствами Юсуповых не столь эфемерна, как ему раньше казалось. Тут было над чем подумать и за что ухватиться. Почему бы вольным каменщикам не помочь ему стать скромным миллионером? Чем заниматься всякой мистической чепухой, лучше сделать одно доброе дело.

А когда Алистер Краули, еще не понимая, насколько это важно для его коллеги, рассказал о мистическом масонском перстне, Ковильян-Корзухин почувствовал себя уже законным наследником Юсуповых.

«Перстень, который враги масонства обычно именуют «Кольцом Сатаны» или «Перстнем Люцифера», сами вольные каменщики, которые, как мне представляется, весьма склонны к театральщине и охотно верят в любые мистические сказки, предпочитают называть «Кольцом власти», «Перстнем пророка» или «Перстнем Бэкона»,— писал в своих показаниях Ковильян-Корзухин.— По преданию,— а история масонства вся состоит из одних романтических преданий,— этот перстень с изображением золотого циркуля и треугольным красным бриллиантом в платиновой окантовке с надписью на латинском языке: «Братская любовь, равенство, верность» (он у меня изъят при личном обыске), принадлежал некогда «великому пророку» Нострадамусу. После смерти Нострадамуса он якобы оказался у известного философа, ученого и государственного деятеля Френсиса Бэкона, который в конце XVI — начале XVII века был императором Ордена розенкрейцеров.

Считалось, что перстень исцеляет от различных болезней, наделяет мудростью, даром предвидения. Но главное заключалось в том, что перстень давал непререкаемую власть. Указания владельца перстня были обязательны для каждого масона.

Узнав от Краули о «Перстне Люцифера», я шутливо заметил, что подобная штука очень облегчила бы мне осуществление одной акции. Краули воспринял мои слова вполне серьезно. Не пытаясь узнать, какую именно акцию я имею в виду, он сказал, что всегда платил по векселям и не привык забывать оказанных ему услуг. Оказалось, что «Перстень Люцифера» вот уже несколько лет как принадлежит некоему Сивару Йёргенсону, хранителю Стокгольмской галереи портретов знаменитых масонов. По словам Краули, он давно и хорошо знал Йёргенсона. Краули взялся помочь мне заполучить перстень. Однако, он переоценил свое влияние на Йёргенсона. Когда в начале сентября я в Стокгольме встретился с Йёргенсоном, тот отказался отдать мне эту реликвию масонства.

Пытаясь заинтересовать его, я в общих чертах рассказал о своих замыслах и обещал ему полтора процента от выручки, что составляло весьма большую сумму. Но убедить его мне так и не удалось. Тем не менее перстнем я все же завладел,— писал Корзухин, умалчивая о том, что несговорчивость Йёргенсона стоила ему жизни.— К тому времени граф Д. И. Толстой, от которого я намеревался получить сведения о спрятанных Ф. Ф. Юсуповым в Петрограде коллекциях и других собраниях, помещенных Толстым в тайные хранилища императорского Эрмитажа (картины графини Паниной и др.), находился в Киеве. Я тщательно готовился к поездке в Киев. Помимо «Перстня Люцифера», я запасся подложным письменным согласием Ф. Ф. Юсупова на безоговорочную передачу мне «в высших интересах» всех его коллекций. Краули, который некогда создал в Киеве и Гельсингфорсе «почтовые ящики», используя свои связи среди масонов, оказал мне в Киеве определенное содействие. Он известил о моем приезде Н. В. Родзаевского, блюстителя храма киевской ложи, и еще двух масонов, которые должны были мне безоговорочно во всем оказывать содействие. Однако никого из них я в Киеве не застал. В квартире Родзаевского, к которому по согласованию с Краули я должен был явиться в первый день приезда в Киев, меня встретил подполковник Петров-Скорин (этого человека я знаю только под таким именем). Представившись кузеном Родзаевского и членом Киевской ложи, он сказал, что Родзаевский вынужден был неожиданно уехать, переадресовав ему полученное задание. Что он, Петров-Скорин, не пожалеет жизни, чтобы выполнить в интересах братства любое мое поручение. Письмо Родзаевского, которое он мне вручил, полностью подтверждало его слова. Родзаевский писал, что Петрову-Скорину можно во всем безоговорочно доверять, что, несмотря на некоторую склонность к горячительным напиткам, это исключительно надежный и мужественный человек. Не могу сказать, что Петров-Скорин произвел на меня столь благоприятное впечатление, хотя у меня и не возникло подозрения, что он агент ВЧК, но выбора не было.