Страница 23 из 148
— Много ты понимаешь! — сказал фельдфебель. — В деревне небось одну картошку жрал да ходил босиком и в дырявой сермяге, а на военной службе выдадут тебе чистый мундир, сапоги… и каждый божий день на обед мясо. А винтовку такую дадут — из нее за полторы тысячи шагов всадишь пулю в неприятеля!
— Или он — в меня! — тихонько вставил один из горожан.
Фельдфебель покосился на него, плюнул и ушел к себе в каморку. За ним пошел фельдшер.
— Они сразу развеселились бы, если бы вы, пан, позвали сюда с улицы их баб, — сказал он.
— Нельзя.
— Ну, нет, так нет. А то пошлите кого-нибудь за водкой. Мы соберем деньги, и вы, пан фельдфебель, тоже с нами выпьете.
— Не разрешается.
— И этого нельзя? Ну, тогда вы пошлите ко мне домой за картами. Начнут играть — и веселее им будет.
— И карты не разрешаются.
Фельдшер сморщил лоб и тер руки: он сильно озяб, но ему непременно хотелось сойтись с фельдфебелем поближе.
— Вы, пан фельдфебель, издалека? — спросил он, помолчав.
Тень пробежала по лицу фельдфебеля, но он ответил не повышая голоса:
— А тебе что? Твое дело отвечать, когда спрашивают, — и больше ничего.
Фельдшер смутился. Однако он еще не терял надежды и через минуту начал снова:
— У нас в городе есть такие девушки — чудо!
В голубых глазах фельдфебеля сверкнул гнев.
— Пошел вон! — крикнул он так громко, что фельдшер, позеленев от испуга, выскочил в соседнюю комнату и прилег на солому рядом с шляхтичем.
Несколько минут он не мог выговорить ни слова. Потом, придвинувшись к соседу, зашептал:
— Ох, беда! Военная служба хуже тюрьмы!.. Я в солдаты не гожусь, хоть бы и хотел служить, — у меня порок сердца… Видите, как меня трясет? Когда придем в губернский город, вы, пан, это удостоверьте… Ой, и зачем я не уехал за границу!
Неудачные домогательства фельдшера и гневный окрик фельдфебеля еще больше растревожили новобранцев; они уже чувствовали себя в железных тисках воинской дисциплины и пали духом. Бледный молодой еврей сидел у стены, глядя в одну точку и не замечая ничего вокруг. Женатый мещанин затыкал рот рукой, чтобы не слышно было, что он плачет. И даже того, кто на площади громче всех орал: «С дороги, бабы!» — сейчас одолела тоска и тревога. В казарме было так тихо, словно здесь все уснули.
Шляхтич лежал неподвижно. Он не вмешивался в разговор, не вздыхал и только прикусил молодой ус, а в сердце ножом ворочалась нестерпимая боль. До сих пор ему везло. В прошлом году он мечтал устроиться на службу в крупном имении — и это удалось. Купил лотерейный билет — и выиграл несколько сот рублей. Наконец, он просил руки одной милой девушки, и девушка дала согласие, хотя другие претенденты были богаче его. После всего этого он поверил в свою счастливую звезду, и, хотя накануне ему приснилось, что его придавило мельничным жерновом, он сегодня пошел на жеребьевку в воинское присутствие полный бодрости и надежд. И вытащил один из первых номеров!..
В первые минуты ему казалось это чем-то невероятным: как, его заберут в солдаты, теперь, когда у него хорошее место, и деньги, и такая невеста, как панна Ядвига! Но когда все кругом стали его поздравлять, уверяя, что он наверняка попадет в гвардию, а в особенности, когда ему не позволили сходить в город, он почувствовал, что в жизни его произошла большая перемена.
Не вернется он уже в деревню, в свою комнату, не будет подстерегать панну Ядвигу, чтобы украдкой поцеловать у нее ручку. Что-то она сейчас делает? Знает ли уже об его участи? А что делает старик управляющий, которого он так любил, хотя они вечно спорили? А славный пес Заграй? Кто его приютит? С кем он теперь будет ходить на диких уток?
На службе в имении постоянно бывали неприятности, приходилось со всеми воевать. Но сейчас он с таким сожалением вспоминал этих людей! Окажись перед ним самый дерзкий из батраков, он бросился бы к нему на шею — до того хотелось увидеть знакомого человека, пожаловаться ему: «Смотри, что со мной сделали!» Он боялся не войны, не смерти, а того неизвестного, что его ждало впереди. Он был как вырванное с корнем дерево, он терял почву под ногами, терял все, к чему успел привязаться.
Он посмотрел на товарищей. Куда девалась их шумная веселость, которую они выставляли напоказ, проходя через рынок? Сидят мрачные, унылые, с тоской в глазах. Один машинально теребит полу сермяги, другой каждую минуту ерошит волосы с видом человека, который хочет и не может проснуться. Иной, вскочив, походит по комнате — и снова садится, а кто поспокойнее, уже укладывается на солому, чтобы сном скоротать время.
— Эх, если бы можно было заснуть на несколько лет! — пробормотал шляхтич и снова закрыл глаза.
В каморке рядом фельдфебель просматривал списки и прикидывал в уме: «В шесть придут подводы, в семь тронемся. После полудня будем уже в губернии, — там отправлю Мошека Бизмута в госпиталь на освидетельствование, остальных — в казармы…»
— А который же из них Бизмут? — вслух спросил себя фельдфебель.
Память и воображение у него были весьма слабо развиты, и, чтобы припомнить лицо больного новобранца, он пошел в общую комнату.
Всмотревшись в болезненно-желтого, узкогрудого еврея, он сердито плюнул.
— Тьфу, подлец! — буркнул он, представив себе, как на смотру вот этакий Бизмут в своем сюртуке, на согнутых дугой ногах выходит вперед.
— Пан фельдфебель, — обратился к нему мещанин, — дозвольте моей жене зайти сюда. Она, наверное, дожидается у входа.
— А на что она тебе?
— Тошно мне…
Фельдфебель только плечами пожал и ничего не ответил. Взгляд его случайно остановился на шляхтиче, и он, что-то вспомнив, заглянул в списки.
— Вы, пан, родом из Вульки?
— Да.
— Я тоже оттуда, — сообщил фельдфебель. Ему, видно, хотелось поговорить с земляком о родных местах, но, заметив, что у фельдшера глаза зажглись любопытством, он сердито отвернулся и ушел в свою каморку.
Молчание новобранцев его угнетало, а так как предаваться мечтам и размышлениям было не в его характере, он достал из сумки «Руководство для унтер-офицеров» и — бог весть в который раз — стал медленно вполголоса читать:
— «Фельдфебель начальствует над всеми низшими чинами в роте, за исключением подхорунжих, которые подчинены непосредственно ротному командиру. Фельдфебель обязан: во-первых, следить за порядком в роте, за моральным поведением солдат и младших командиров, а также за точным выполнением дежурными всех обязанностей; во-вторых, передавать нижним чинам все распоряжения ротного командира, а также читать им приказы; в-третьих, выполнять распоряжения дежурных офицеров и докладывать о них командиру…»
Дочитав до этого места, фельдфебель задремал. И снилось ему, что он получил приказ сопровождать в губернский город два десятка рекрутов, и один из них во что бы то ни стало добивался свидания с женой. А он, фельдфебель, читая «Руководство для унтер-офицеров», уснул, дойдя до конца третьего параграфа инструкций.
Он очнулся. Книга лежала на том же месте, а в казарме была все та же гробовая тишина.
Фельдфебель вскочил в испуге: не сбежал ли кто, пока он спал, не вошла ли та женщина с ребенком? Но, пересчитав новобранцев и удостоверившись, что все налицо, он успокоился. Женатый мещанин по-прежнему сидел один и тяжело вздыхал.
«Вот дурак, как убивается по жене!.. Ну, да и я был когда-то такой же дурак, когда шел на военную службу…»
Он сидел, подперев голову рукой, и, напрягая память, силился вспомнить прошлое…
«Сейчас я спал, а перед этим читал инструкцию… А еще раньше, в воинском присутствии принял новобранцев и повел их сюда. А еще раньше? В прошлом году служил фельдфебелем в Одессе, а два года назад — фельдфебелем в Калуге, а до этого — фельдфебелем в Тамбове, а еще раньше…»
Так, шаг за шагом возвращаясь мысленно в прошлое, он видел себя только фельдфебелем. Казалось, он никогда и не был никем другим, даже в Вульке, и всегда у него на поясе справа висел револьвер в лакированной кобуре, а слева — сабля в железных ножнах.