Страница 9 из 19
Седой тянулся над забором, вертелся, искал белую, он узнал бы ее из тысячи белых — так неповторима была ее стать и снежно ее перо.
С крыльца спустилась худенькая женщина в халате. На деревянной доске она несла тарелки и хлеб. Цыган, не поворачивая головы, невнятным междометием остановил ее. Она послушно подошла.
— Окрошка и баранина с рисом. — В свой ответ она интонацией внесла робкий вопрос: доволен ли муж?
Цыган опустил ложку в тарелку, помешал, вновь повторил, как хрюкнул, свое междометие, видимо предвкушая, как станет черпать крошево из льдинок холодца, огуречных кубиков и кружочков редиски, стянутых красными лакированными ободками.
Пригнувшись, Седой видел в щель, как Цыган пересекал горячее пространство двора, вспугивая голубей и кур, как сбросил на ходу куртку и брюки и втиснулся в кабину душа.
Жус — кепка до ушей, воротник куртки поднят — проскользнул во двор. Выкатился из-под кустов пес, его перехватила хозяйка, держала за ошейник. Жус сказал ей что-то о прививках, она втащила пса в сарай. Жус прошел к кабинке душа, набросил щеколду и вставил в пробой дужку замка. Затем постучал кулаком в дверь. Шум воды прекратился, Цыган издал свое междометие.
Седой с ликованием метался у забора — привставал, подпрыгивал, ловил в просвет листвы вскинутое лицо Жуса: веселые глаза, губами зажаты указательные пальцы. Свист, сильный, с тем щегольским, штопором закрученным звуком в конце, тряхнул двор.
В тот миг, когда с треском отлетела дверь душа и вывалился Цыган, рыхлый, белый, в черных налипших трусах, Жус был в калитке.
Цыган схватил под деревьями табуретку, задержался на миг у крыльца, где стояла жена: «Поднесли? Похватали сачками? Сколько взяли, дура?» — выскочил на улицу и погнался за Жусом, тот суетливо трусил по проезжей части.
Пришло время Седого. Он бросился в ворота и вмиг был в голубятне. Еще с порога он увидел в углу в клетке белевшую там птицу. В клетке сидел плёкий, крупная птица с черными пятнами на боках. Седой заметался: может, ящик в стену врезан, потайной, на случай милицейских облав?.. Пес за стеной захлебывался лаем. Движение в дверях — он поймал затылком быструю тень — испугало так, что Седой миг был близок к обмороку. То влетел голубь, сел на гнездо над дверью. Седой тряхнул головой: да разве Жус даст Цыгану прорваться во двор?.. Оттянул футболку на груди, сунул туда плёкого.
С крыльца спускалась жена Цыгана — Седой увидел ее страшные, с венозными шишками икры.
Он выкатил из палисадника велосипед, одним движением вскочил на него. Сдернул с ветки крючок с кошкой.
Из-за автобуса вывернулись Цыган и Жус. Последний говорил: «Ну, я тебя купил, а?» — отскакивая, чтобы полюбоваться еще раз обнаженным торсом Цыгана, его кривыми могучими ногами. Цыган нес на отвесе табуретку и напряженно косил, будто сторожил приближение Жуса, чтобы верным ударом по голове свалить его.
Седой дал Цыгану войти в калитку, швырнул кошку через забор. Десятка полтора вернувшихся во двор птиц сорвались и ударили в разные стороны.
Цыган повел головой — шея у него была короткая, он разворачивался всем туловищем, — подошел к калитке. Злобно глядели его запухшие глазки.
— Я тебе сейчас всю птицу разгоню, если белую не отдашь, — сказал Седой. Он заставлял себя прямо глядеть в лицо Цыгану.
— Какую еще белую? Ничего не знаю, — сказал Цыган, не решаясь, однако, уйти, он понимал, что несомненна связь между немыслимой наглостью пацана и шуткой Жуса. — И тебя не знаю.
Седой вынул из-за пазухи плёкого, с нарочито дурацким смехом показал его. Он держал ногу на педали, готовясь рвануться — сейчас, сейчас Цыган с рычаньем высадит калитку, но, подкошенный приемом самбо, рухнет и прохрипит: «Сдаюсь!»
Не бросился Цыган, не высадил калитку, его лицо приобрело выражение, в котором растерянность смешивалась со злобой, с наигранным добродушием, с затравленностью.
— Ха! — воскликнул Цыган, будто бы восхищенный таким оборотом. — Ну молотки!
— Такая молодежь пошла, Коля, — вздохнул Жус. — Тронешь их пальцем — они завтра тебе во двор дохлых кошек набросают.
Цыган набычился:
— Думаешь, над тобой начальства нет? Вы сейчас грабеж сделали!
— Что ты, Коля! Шуток не понимаешь? Ну зашел в гости к дружку, а он в душе. Какие у нас с тобой счеты? Вот молодежь что-то к тебе имеет… Еще, говорит, одно движенье — и Цыган без ушей. А чего ей скажешь?.. Хулиганье…
Цыган протянул руку:
— Давай плёкого, будем не в загоне. А Коля Цыган со всеми в загоне, понял? Квиты? А про белую забудь.
Рука Цыгана, пухлая, в рыжем волосе, с исковерканным, острым, как коготь, ногтем на мизинце, оставалась висеть над калиткой. Жус подмигнул Седой подмигнул в ответ: дескать, не дрогну.
— Давай белую!
— Нет белой! — ответил Цыган обозленно. — Понял? Мартыну отдал.
Седой осознавал сказанное: сотенные ассигнации, кошелек Мартына. Отчаяние при мысли о скрытой голубятне Мартына и тут же надежда: они сейчас пойдут с Жусом к Мартыну.
Вдруг Цыган, подпрыгнув над калиткой, схватил его за плечо. Седой откинулся на велосипеде, но Цыган удержал его за футболку на весу. Седой отвернул лицо, чтобы не мешать Жусу схватить и выкрутить эту наглую руку, и увидел спину и затылок Жуса. Тот был уже в нескольких шагах.
— Вениамин! — крикнул Седой. — Вениамин!
Жус обернулся, вздохнул укоризненно, как вздыхает старший при виде сцепившихся подростков, и пошел дальше.
Цыган перегнулся через калитку, второй рукой поймал руль велосипеда.
Седой рванулся, половина футболки осталась в кулаке Цыгана. Птица вывалилась, взлетела с треском, опустилась на столбик калитки. Это обстоятельство спасло Седого: Цыган отпустил руль и осторожно повел рукой, готовясь сцапать птицу. Седой поймал ногой педаль, легкая машина броском взяла с места. Выброшенной вбок рукой он сбил плёкого, услышал за спиной треск крыльев и матерщину Цыгана. Он содрал с себя остатки футболки и, проносясь мимо Жуса, хлестнул его тряпкой по лицу.
Жус бросился за ним. Он догонял. Седой слышал его бешеный хрип. Седой поднялся с седла, давил на педали так, что его мотало, кричал:
— Ты дерьмо, Жус!.. Ты предатель!
Седого едва не смял грузовик, горяче-угарный выдох радиатора обдал лицо; он свернул на обочину, оглянулся: Жус отстал, зажимал платком глаза. Седой уже понимал: произошло непоправимое, неслыханное — у Цыгана нахалкой забрать птиц! Но что его злоба в сравнении с местью Жуса — тут катастрофа… Цыган сам по себе, а Жус законодатель, бог… Скажет будто бы случайно вечером на скамейке: «Гумозник этот Седой, сор от него» — и шавки всякие, приблатненные, секретари начнут подносить своих птиц, швырять их во двор, чтоб увели они седовских молодых за собой, станут врываться во двор, хватать сачками птиц, а то взломают голубятню, птиц заберут. Ни зла у них на Седого, ни обид — затравят из желания угодить Жусу, из подлого желания унизить его и тем самым возвыситься в собственных глазах.
Вечером он мыкался по закоулкам сада: присаживался на скамейку, тут же вскакивал и шел дальше. Он будто слышал голоса голубятников на скамейке, будто стоял за ближним деревом; воображая, как там сговаривались против него, довел себя до лихорадочной дрожи. Направлялся к воротам, возвращался: как ни страшна была мысль о появлении перед кучей голубятников у скамейки, неизвестность была страшнее.
Плыли перед глазами лица и фонари, ноги не сгибались и как бы сами несли его, и вдруг он очутился перед скамейкой. Перед ним сидел десяток пацанов, секретари и владельцы дешевых шалманов; старшие парни вернулись на танцплощадку. Он стал перед пацанами — руки в карманах брюк, стиснул кулаки.
— Махнемся? — сказал Тушкан. — Дам пару за белую.
«Начинается», — подумал Седой. Он молчал, и тогда другой — мордастый пацан, сидевший с краю, Седой не знал его имени — предложил за белую пару красных тошкарей, каких у него сроду не бывало.
Игра продолжалась, голубятники наперебой предлагали за белую деньги, просянку, голубей, будто не знали о вероломстве Цыгана.