Страница 79 из 94
А нам пора на Гептодайлс[71]. Возвращайтесь ко мне, стряхните диккенсову пыль, здешние места описаны и в других книгах. Вот я, например, читал роман, в котором отважную героиню похитили и держали против воли в грязных трущобах на Дайлс. Будучи барышней изобретательной, она воззвала из окна о помощи; откликнувшийся на ее призыв был неправдоподобно богат для того, чтобы проезжать по Севен Дайлс девятнадцатого столетия, не имея к тому весьма спорных побуждений, голубочки, — бордель Св. Эгидия[72], вот как это тогда называлось. О, наш герой был храбр и хорош собой и, соблюдая логику романтического сюжета, готов был влюбиться в любую спасенную деву, волею судеб оказавшуюся на его пути.
Затаите-ка дыхание и скорей промчитесь сквозь вон ту вонь, голубочки! Переступите через эти сокрытые мраком ночи тела, которые оплакивал Боз[73], через беззубых стариков, сифилитичек, умирающих от голода детей, праздных пьяниц и бездельников. Вглядитесь сквозь паутину настоящего в то, что проступает за ней, смотрите туда, где птичий рынок, где сплошь торговцы, воры, шлюхи да актеры. Где среди попугаев и котят живут певчие пташки и рабочие сцены, рыботорговцы и тряпичники, творцы и убийцы, а вот кому живые мидии, старье берем, тащите свою ветошь, голубочки, тащите своих мертвецов[74].
А теперь еще чуть назад, вверх по Монмаут-стрит, мимо нашего семиликого чуда — а ведь недурно она задумана, эта жердь! Кол, торчащий в самом сердце перекрестка семи дорог, хотя обычно на кол сажали несчастных, взращенных этим перепутьем. То есть замыслен он был, разумеется, как шесть циферблатов, с достойной восхищения симметрией семнадцатого столетия, однако сама площадь не была совершенной формы, и к ней приткнули седьмую улицу, расширяя пространство для столь прибыльной недвижимости; к счастью, седьмой циферблат был водружен на самый верх колонны, благодаря этим циферблатам на солнечных часах она вроде как казалась неплохо продуманной, не сказать гармоничной и элегантной и вообще тип-топ, и даже могла весьма понравиться архитекторам века разума, работавшим с точностью часового механизма. Я как-то раз подслушал, как двое болтали здесь обо всех тюрьмах, из которых им удалось улизнуть, как делили сандвичи и солнечное тепло у подножия этих часов; редкий был день, голубочки! По правде сказать, у меня аж кровь в жилах застыла (какой бы она там ни была). Но зато они оставили после себя уйму крошек, а посему давайте-ка вежливо поблагодарим негодяев, прежде чем двинуться дальше.
Где же мы закончим наше путешествие, голубочки? Разумеется, там, где заканчивается все в Лондоне — на берегах реки, вашей дражайшей-дрожащей-брюзжащей-нижайшей тетушки Темзы. Любовь моя, жизнь моя, ворчливая вонючая рыбацкая жена — ваша тетушка Темза стара как холмы, а то и постарше, но каждый новый день дарит ей обновление — никакого обмана! Везде-то она побывала, всех-то повидала, превзошла сама себя, да и некоторых из вас тоже. Испробовала все, что может предложить Лондон: тут тебе и дно самоходки, и выходки дна (я о тех несчастных душах, что бросаются в ее распахнутые объятия — говорят, недели не проходит, чтобы не вытащили очередное тело, но наверняка знает только тетушка, а уж она-то умеет хранить тайны). Она лизала портлендский камень[75], о да, и пробовала кровь королей, их убийц и даже их лошадей; просачивалась в такие щели, где малиновки мусолят мотыля в мокром мутном мраке. Ну кому, как не вам, понять. Вот она какая, ваша тетушка, голубочки, грациозная как девушка и куда как более чистая.
А уж какая изменчивая; о да, то она поднимется, то опустится, то плещет из стороны в сторону, то хлещет, то замирает, и так от часа к часу, из года в год. В тихом туманном будущем появятся рипариографы, которые будут снимать календарные показатели с движущейся поверхности реки, с этого серебристо-серого шелка с легким налетом дыма (а Дым — это ведь я, голубочки! О, как я обожаю вашу дражайшую тетушку — ласкаю, распекаю, тоскую, целую, чмок-чмок! И да будет так до исхода наших дней).
Так или иначе, но настанет день — 12 июня 2076 года, 6:22 утра. Это будет чудесный день: умрут восемьдесят три человека, и лишь двенадцать из них будут убиты или зарублены; родятся пятнадцать младенцев (пять девочек, десять мальчиков) — вы не поверите, но все до двух часов пополудни по Гринвичайному времени. Семь из них получат имя — производное от Кейт. В этом промельке вы, конечно, ничего не узнаете о вашем собственном будущем, голубочки, но не волнуйтесь: ваша тетушка будет приливать, отливать, тосковать и добра наживать без вас точно так же, как бок о бок с вами все эти годы, и так же оставаться вашей и моей частицей, как остаюсь вашей и ее частицей я.
Вот нам и пора; я уж и хвост распушил, и сказанье свое завершил. Голубочки, звоночки, дорогие дружочки, грязнули приставучие, крысы мои летучие, слушайте своего дядюшку, слушайте и мотайте на ус. Сторонитесь Трафальгарской площади, там не привечают вашего сомнительного роду-племени. И башня Тейт Модерн — это не про вас: на верхушке этой вышки из бурого кирпича гнездятся сапсаны, а сапсанам по вкусу пухлые пышечки вроде вас. Держитесь людных улиц, оживленных дорог, держитесь мест, где толкутся туристы: там вы найдете отборные отбросы, там сыплются самые сладкие крошки. Живите, любите, несите яйца, голубочки, и сторонитесь тихих мест.
Каарон Уоррен. Пиквикский синдром
Подобно воронью, мальчишки-голубятники ждали возвращения катафалка. Улицы были пустынны, если не считать редких прохожих, застигнутых непогодой. Один господин поскользнулся и упал, и мальчишки расхохотались, увидев, как он поднялся в мокрых перепачканных штанах. Мостовая была скользкой от голубиного помета, слизи и крови. Мальчишки всегда укутывали обувь в оберточную бумагу, когда приходилось выходить в ночь, подобную этой.
Рядом с похоронным бюро не было, по обыкновению, ни души. Воздух вокруг был напитан трупным смрадом. Прочие люди старались его не вдыхать, но мальчишкам было все равно. Дэлли говорил, что от запаха мертвечины еще никто не умер. Думать нужно только о наживе.
И вот послышался глубокий, усталый храп лошадей — приближался катафалк. Мальчишки вжались в стену: ведь если их заметят, закидают камнями. Первым слез гробовщик, за ним — двое помощников. Вот уж кому приходится несладко — двенадцатилетние, тощие, целыми днями на ногах. Числятся в правительственных списках, так что от школы не улизнешь. Джозеф однажды ходил в школу — худшего места и не придумаешь!
Помощники поднесли лошадям ведра с водой; мальчишки едва не прыснули от смеха — не прошло и десяти минут, как они справили туда малую нужду.
Голубятники ждали, чтобы лошади успокоились. Гробовщик курил, пока его помощники трудились, затем залез в заднюю часть повозки. Дэлли предупреждал, что сегодня будут избавляться от ненужного мусора, а ошибался он редко.
И точно, гробовщик вытянул потрепанный конец веревки.
— На помойку ее, — проворчал он.
Юным помощникам потребовалось пять минут, чтобы размотать веревку и бросить ее в кучу хлама, валявшегося на дороге.
«Ух ты! — зашептались голубятники. — Только гляньте, какая длинная!» Им было уже не до веселья, юный возраст удерживал их от пошлых инсинуаций.
Помощники закончили с веревкой, и гробовщик похлопал каждого по плечу:
— Молодцы, получите стерлинг.
71
Севен Дайлс (англ. Seven Dials, т. е. «Семь Циферблатов») — площадь в Ковент-Гардене, место схождения семи улиц. В центре площади воздвигнута колонна с шестью (в соответствии с исходной планировкой, предполагавшей шесть улиц) солнечными часами. К XIX веку площадь входила в число самых известных лондонских злачных мест, будучи частью района трущоб Сент-Джайлз (названного по приходу Св. Эгидия в Полях) — именно об этих трущобах больше всего писал Диккенс. Там же располагался дешевый рынок для бедноты.
72
Автор обыгрывает выражение «погреб святого Эгидия» («St. Giles’ cellar») — обозначение лондонского дна.
73
Имеется в виду сборник ранних нравоописательных очерков Ч. Диккенса «Очерки Боза» (1836).
74
«Тащите своих мертвецов!» — восклицание времен черной чумы, возвещавшее о прибытии подвод, на которые собирали покойников.
75
Портлендский камень — известняк юрского периода, добываемый на острове Портленд. Известен благодаря широкому использованию в мировой архитектуре. Из него построен, в частности, собор Св. Павла.