Страница 4 из 94
— Так ведь это чистая прустовщина.
— Да, это его, Марко Паллиса, генетическое прустианство. Я думаю, что Марко был прустианской фигурой не в смысле своего осознания, а именно в смысле реальности своего существования. То есть он был человек, созданный для того, чтобы Пруст его описал.
Когда я спросил Марко: «Бывали ли в вашей жизни случаи, когда вы были близки к отчаянию?» — он ответил: «Да, несколько раз. Я помню один страшный случай, когда я был в Непале и ходил по базару. Вдруг я увидел, что какой-то человек, явно крестьянин с гор, продает огромный кусок материи, а на нем — половина Будды. Это было совершенно необыкновенное изображение! Мы его развернули — примерно так: пять на четыре метра. Я спрашиваю: „А где вторая половина?“ Крестьянин говорит: „А этого никто не знает“. Я был в полном отчаянии. Хватит ли мне жизни, чтобы найти вторую половину? Первую я тут же купил. Продавец говорит: „Мы иногда на пол постилали, когда гости приходили, на стенку же нельзя было повесить, места не хватало“. Я очистил материю. Меня сотни людей умоляли продать, но я ведь не продаю половину вещи. Прошло семнадцать лет, и я достал вторую половину! Ту самую! Тогда я понял: Марко Паллис, ты человек судьбы». Я спрашиваю: «А вам не жалко было расставаться с вещами?» Он говорит: «Нет. Совершенно не жалко. Я же их видел. Чувствовал. Теперь их будет видеть и чувствовать кто-то другой. Я не люблю перегруженности. Это уже все вошло в меня, осталось во мне — теперь я могу продать». Феноменально, да?
Пошли, быстро! Быстро, нет, сюда, сюда надо заглянуть. Вы сейчас увидите. Это совсем не братья Адам.
— Смотрите… Эти улицы замечательны!
— Они же какие-то слишком правильные, а вы любите беспринципность.
— Вы понимаете, это ведь специально запланированный район.
— Что доказывает человеческую несостоятельность.
— Нет, наоборот! Ведь должен быть ради разнообразия в незапланированном Лондоне целиком запланированный район. О боже! Я сейчас умру — обожаю эту улицу. Уилтон-стрит. Посмотрите, какой чудный домик!
— Вы и ту улицу страшно любите?
— Ну, там опять mews, то есть конюшни. Этот район немцы страшно бомбили. Он чудом уцелел. Так же как чудом уцелел королевский дворец, Вестминстерское аббатство. Если бы вы знали, сколько сейчас выкапывают металла из земли на строительствах! У Гитлера была какая-то адская ненависть к Лондону. Гораздо больше, чем к Москве или Ленинграду. Можно сказать, что у него была физиологическая ненависть к этому городу как к чему-то существующему независимо от его мысли. И в особенности он мечтал уничтожить весь исторический Лондон. Всю архитектуру. Лучшим летчикам было дано задание разбомбить четыре объекта: Вестминстерское аббатство, Уайтхолл, Букингемский дворец и собор Сент-Пол. Ненависть к Лондону — это что-то спонтанное, историческое. Гитлер не переносил историю.
— А вы думаете, что дома — это история?
— Дома — это абсолютная история.
— А Лондон воплощает свою историю?
— Разумеется. Вы понимаете, Лондон — один из самых старых сохранившихся городов мира. И это в немалой степени связано с тем, как я уже говорил, что он — как и другие города в Англии — строился из камня. Экономили дерево, оно дорого стоило. Дерева становилось все меньше и меньше.
— Но ведь эти дома — доказательство того, что мы проходим.
— Конечно. Так это и есть история — мы приходим, мы проходим. Мы уходим. Гитлер хотел быть вне истории. Отсюда его ненависть к масонству. Масонство жутко исторично. Масонство — одна из остановок: вот — история и вот — история. Так у нас было, так у нас есть.
— А между прочим, расскажите, где в Лондоне собираются масоны?
— Мой дорогой! В Лондоне есть около шестисот разных масонских лож! Хотя на самом деле, я думаю, намного больше.
— А вы бы не могли отвести нас в какую-то масонскую ложу…
— Нет! Совершенно невозможно!
— А что значит Freemason’s Hall?
— Считайте, что это центральное учреждение — Masonic Grand Lodge, официальное масонство.
— Кроме официального есть и неофициальное?
— Нет. Оно главное, но, кроме того, существуют еще и так называемые higher degrees. Высшее масонство. Это очень сложно. Англия — страна с аристократическими традициями. Разумеется, если вы занимаете высокое место в гранд-лодж, то, наверное, у вас есть и какая-нибудь степень в высшем масонстве. Но это неофициально. Ну, скажем, один из моих главных информантов (я тогда писал книгу о масонах) был членом семнадцати масонских лож, из которых четыре — высших степеней. Однажды он пригласил меня на неофициальное собрание масонов (на официальные он не имел права никого приглашать) — на одну из лекций. Это совершенно особый вид масонской деятельности — зовут различных людей читать лекции. Вот и тогда позвали профессора химии из Австрии, крупного масона, читать о масонском символизме в Германии. Глава принимающей ложи был английский учитель, директор школы. Среди слушателей были, в частности, два офицера. Все, разумеется, в смокингах, во фраках (вы должны быть одеты по-вечернему). Ни одной женщины, естественно. И — четверо полисменов. Практически все полицейские офицеры — масоны. Половина морских офицеров — масоны. А если вы меня спросите, было ли там что-нибудь интересное для «нормального» человека со стороны, ответ — нет.
…Пикадилли начинается здесь. А вот памятник жертвам Галлиполийской операции, где Черчилль своим бездарным руководством погубил семьдесят шесть тысяч солдат и офицеров. Он был тогда, в 1917-м, первым лордом Адмиралтейства. У него была возможность погубить прекрасную армию. Что он и сделал. Потому что был полностью некомпетентен в военно-морском деле. И никогда, по-моему, нога его ни на один военный корабль не ступала. Поэтому он и был назначен первым лордом Адмиралтейства, то есть морским министром.
— Скажите, какие в Лондоне злачные места?
— На самом низком уровне — это кабаки и проститутки вокруг вокзала Кингс-Кросс. А скажем, Сохо — это уже более изысканное место. Я думаю, таких мест в Лондоне пятнадцать-двадцать. Игорные дома, разумеется, в основном неразрешенные. Лондонов очень много. Не говоря о том, что город имеет четыре официальных центра.
— А откуда вы все знаете о Лондоне?
— Ну, я же ходок. Лондон своими ногами исходил. Сотни километров. Знаю его физически. Лондон — такой город, который почти не меняется. Именно из-за дикого разброса. По-видимому, нет в мире города, в котором было бы столько денег. Но вы их не видите. Скажем, в Лондоне есть масса богатых кругов, где дорого одеваться неприлично. Но есть и другие, достаточно бедные крути, где принято одеваться роскошно. Лондон замечателен тем, что вопрос богатства в принципе для него совершенно не значим. Он значим только тогда, когда вы — в определенной среде. Это Сити, Сент-Пол и вокруг. Квадратная миля. Американцы очень часто неуютно и неуверенно себя чувствуют в Лондоне. Тут ты можешь быть миллиардером, а жить черт знает где. А тебе так хочется! А у тебя папа там жил! И покупать одежду в секонд-хенде. Мой самый богатый знакомый именно там себе все и покупает. Я ему говорю: «Послушай, откуда ты взял такие неописуемые ботинки?» Он мне отвечает: «Я не миллиардер». Ну, конечно, валяет дурака. Для него это вопрос стиля.
— Если лондонцы так много думают о стиле…
— Они не думают о стиле! Это естественно складывается. В том-то и дело. Забавно: у меня есть один очень хороший знакомый, и он захотел — о господи! — вступить в Сент-Джеймс-клаб. Это самый аристократический клуб в Лондоне, членами которого являются, например, практически все представители королевской фамилии. Я могу себе представить, какая там скука, в этом клубе! Только войдешь и сразу упадешь без чувств. От тоски. Ну, неважно. И я ему говорю: «Эндрю, нахрен тебе нужен этот Сент-Джеймс!» Он в ответ: «Мой отец не был членом Сент-Джеймсского клуба, а я буду!» При этом мой знакомый — лорд и барон. И его забаллотировали! Не приняли! Он был дико обижен.