Страница 37 из 40
— Тарзан воссоздает вокруг себя привычную реальность с упорством маньяка, — я вздрогнула от Евиного голоса — она уже сидела в пухлом плюшевом кресле и на голове у нее снова был колпачок — только полоски на нем чуть пошире.
— Особенно тяжело с готовкой, — покивал Доктор, формальностями не заморачивающийся и продолжавший зависать в воздухе.
— И буфет его всех достал, — провещала из-под потолка Вава.
— Тебе-то что до его буфета? — удивилась Ева, — не хочешь — не смотри.
— Раздражает, — отрезала Вава.
— Мне надо завязывать с косынкой? — невпопад спросила я.
— Не получится, — грустно улыбнулась Ева, — запретный плод знаешь как сладок…
— Мне не надо просить, чтобы все мои желания сбывались? — попробовала я еще раз.
— Самое страшное в том, что ты слишком много думаешь, — вздохнул Доктор, медленно поворачиваясь в воздухе вокруг своей оси.
— В смысле? — сморщилась я.
— Ну, в один прекрасный момент во время раскладывания косынки у тебя мелькнет одна-единственная, маленькая, незаметная мысль: «Хорошо бы, если все мои желания сбывались». Понимаешь?
— То есть, выхода у меня нет?
— Почему же, — раздался хриплый, прокуренный голос, — ты можешь попросить всемогущества минут на пять.
— Плу? — завертела головой Ева.
— Ну, — ответили ей и подавились булькающим кашлем.
— Вы в порядке? — вставила Анечка между задыхающимся кхеканьем и судорожным хрипом.
— Он любит кашлять, — передернула плечом Ева, — всем жутко, а он рад как ребенок, — некоторое время Ева прислушивалась, а потом звонко хлопнула в ладоши и кашель оборвался на полувздохе, — Плу? — позвала она.
— Ну, — ответили ей грустно.
— Что мы теперь будем делать?
— Есть рыбу, — пропел Тарзан, выплывая из тумана со сковородой наперевес, — во-о-о-от такую, — он раскинул руки, демонстрируя какую, — такую щуку поймал.
— Мои поздравления, — сдержано отреагировала Вава из-под потолка.
— По-моему, — Доктор, загребая руками воздух, подплыл к Тарзану и заглянул в его сковороду, — у тебя тут атлантический тунец.
— Делов-то, — смутился Тарзан, прижимая сковороду к груди, — под ваши вопли даже лягушки разбежались, какая там рыба.
— Давай сюда своего тунца, — обрадовалась Ева, — тебя-то мне и не хватало.
Тарзан угнездил перед нами сковороду с огромной рыбиной, ощетинившейся торчащими из нее вилками, и по столу полетели салфетки, листья салата, покатились фиолетовые помидоры и блестящие сладкие перцы. У рыбы была плоская радужная морда, осененная грустной улыбкой — казалось, она поняла, что в комнате пошутили, но всем на это было уже глубоко наплевать.
— Как это: могущество на пять минут? — спросила я, подцепив на одну из вилок зажаренный до прозрачности плавник.
— Так, — вздохнул Плу, — раньше мы пробовали на пару часов, но оказалось, что это практически то же самое, что и пара тысяч лет, если ты меня, конечно, понимаешь.
— Не уверена, — пробормотала я, посасывая хрустящий плавник, — совсем не уверена.
— Когда умные люди дело говорят, — задумчиво поговорила Вава из своего гамака — вилка с куском тунца уже была в ее руке, — надо слушать и мотать на ус.
Я промолчала, представляя, что ждет меня дальше. Стану невидимой, бесплотной, хотя, если повезет, буду так же, как и Вава, всю жизнь висеть под призрачным потолком в гамаке и ругаться на тех, кто попадется под руку. Стану шагать через стены и являться к Анечке тенью отца Гамлета — тоже неплохая перспектива. Дрыхнет Анечка с каким-нибудь молодым красавцем, тут спальню озаряет призрачное сияние и появляюсь я — полупрозрачная, с ящиком коньяка, маленькой банкой оливок и половинкой лимона. Они — в крик, а я — в дикий хохот. Перестану следить за одеждой, везде буду носить пижаму, чуть что — падать в пухлые кресла и поедать грустного атлантического тунца.
— Зато читай сколько влезет — любая библиотека к твоим услугам, — усмехнулась Ева, — любой пейзаж и любой собеседник. Проникновение в вечные тайны, спокойствие, благость и всепрощение, многообразие видов, любые кулинарные изыски, увлекательный самоанализ и бонус — крошечные светящиеся мотыльки Вавы.
— Звучит как манок из туристического проспекта, — буркнула Анечка, — получается, что мы с Марго больше не увидимся?
— Что ты знаешь об этой жизни, девочка? — прогремел Плу.
— Наверное, ничего, — огрызнулась я за Анечку.
— В шесть лет Анечка увидела странный сон, — сбавил обороты Плу, — горячее лето, сонный пыльный закат, коленка разбита, она влетает домой после гуляния, а квартира совершенно пустая. Девочка мечется по гулким комнатам, зовет кого-нибудь, ломится в закрытые двери и вдруг слышит голос родителей, бабушки и брата. Зовет их, плачет, а навстречу выкатываются большие колючие перекати-поле, разговаривают голосами домашних и уверяют, что все так делают, и это совсем не страшно. Желтый свет льется на голову, Анечка вдруг ощущает себя сиротой, заблудившейся в чужом городе, и просыпается в слезах.
— Ну и что? — нахмурилась Анечка, — представляю, какая тебе мура снилась, пока ты там между мирами болтался между желанием вселенского господства и необходимостью почесать пятку.
— В уже более зрелом возрасте Анечке вдруг приснилось, — невозмутимо продолжал Плу, — что ее муж приходит домой, держась за порезанный бок, истекая кровью. Анечка скачет вокруг него, борясь с одуряющей слабостью, а муж отмахивается от ее рук, смотрит с ненавистью и говорит: «Меня-то что, ты совсем и не зацепила, но вот ту несчастную девочку ты вконец искалечила. Сколько будешь жить, столько и будешь превращать ее жизнь в ад». Анечка кричит, что ни в чем не виновата, она и ножика-то в жизни ни разу в руках не держала, но тут появляется ее мама и говорит со смешком: «Не ори, сейчас-сейчас мы все посмотрим в книге мертвых, где тут наша книга мертвых, ах, вот же она, какая прелесть, та-а-а-ак… страница…. Ну… предположим, восемьдесят восьмая… Ну, верно все, Анечка, сколько будешь жить, столько и будешь превращать жизнь этой девочки в настоящий ад». И все так смотрят на Анечку, словно хуже нее только Гитлер, она пытается оправдаться, а мама останавливает ее и говорит, весело так: «Ну что ты переживаешь, милая, это же было давно, еще до того, как мы все умерли». Анечка кричит и просыпается — волосы на затылке мокрые, хоть выжимай.
Анечка молчала, покачивая головой. На ее носу начала набухать огромная прозрачная слеза. Она сердито мотнула головой и слеза отлетела мне в глаз, нет, я совсем не хочу сказать, что в этом-то и было дело, просто так получилось, что, сморгнув эту слезу, я на секунду представила себе оранжевый вечер, свой компьютер, крошки под босыми пятками, спину ломит, волосы струятся по шее, руки липкие, а косынка уже почти сошлась, и я думаю, что ведь и правда, пятиминутное могущество — это такая штука, которая дается лишь раз в жизни, и какие-никакие, а пять минут все равно когда-нибудь пройдут, ну что для меня пять минут, и карты бешено скачут по экрану, словно катаются на американских горках, я выиграла, я снова выиграла и теперь…
Тут я немедленно растворилась в воздухе.
Слово Марго. По ту сторону (вернуться к началу)
Вой. Мрак. Сияние. Пустота. Пустота-а-а-а.
(я знаю об одном — мне надо понять, что со мной происходит, над чем лью такие горькие слезы, почему дни серые, почему похожи как близнецы-братья)
Таинственный африканский город Тимбукту, целиком выстроенный из глины, выжженный солнцем, засыпанный песками, с огромным исламским университетом, отсюда совершил свое золотое паломничество в Мекку безумный император, своей милостыней обесценивший золото в Мали на целый год, роскошный, бездумный, породивший легенду о черном Эльдорадо, прекрасном и разоренном поверившими в это, сюда не пускали ни одного европейца вплоть до девятнадцатого века, да, мы не очень-то любим чужаков, мы ловим их и убиваем на узенькой площади. Вы говорите, что наши площади узки, а мечети приземисты? Возьмите глину и постройте из нее Биг Бэн, конечно, дело женщины маленькое, и конечно, я не знаю про Англию ничего, даже того, что она существует, куда мне знать про Биг Бэн, гораздо приятнее стричь овец, младшенький засадил занозу в ногу. Из чего же ты, мой ненаглядный, засадил эту занозу, тут же одна глина? О, знающие люди подсказывают, что тут еще есть тростник, ужасно коварная вещь, тогда скорее иди ко мне, мамочка тебя пожалеет, ну и тяжелый стал ты, сынок, что значит, матери нельзя поднимать настоящего мужчину на руки? Я рожала тебя из своей утробы, а потому буду делать с тобой все, что мне захочется. Гордый взгляд черной как ночь женщины, обозревающий гордые африканские просторы — как красива и как удивительная наша земля. Того и гляди, из пустыни притащится лев и сожрет тебя со всей семьей, ну и пусть, что нет львов, детей на ночь надо чем-то пугать, это я тебе говорю потому что знаю, страх держит их в узде, слушай меня. Сколько тут песка, а чего же вы хотели, в Сахаре этого добра хоть задницей поедай, песок просеивается через крупное сито, и потом им посыпают пол жилища. Не хватает нам что ли на улице песка — в дом его тащим, и таким образом, от песка совершенно некуда деваться — он повсюду, но мы привыкли и даже отчасти гордимся этим. Все крутом глиняное, глиняное, не мешай мне, мальчик, иди к своей маме, пусть она вернет мне мою меру для зерна, хорошие соседи так не поступают, когда им одалживают такую нужную вещь. Что? У нас тут нет зерна? Черт возьми, что же мы тогда едим?