Страница 22 из 40
Сверху на нас посыпались какие-то мелкие предметы. Их было довольно много. Мы нервно прислушивались, как они шмякают по карте.
— Анечка, — забормотала я, — такая любовь, и все это ты… Я так тебя люблю, я умру без тебя, умру, я так тебя люблю… — я помолчала и добавила жалобно, — люблю…
На нас грохнуло что-то довольно крупное — удар пришелся мне по спине. Я поморщилась и закусила губу.
— Анечка, — прошептала я растерянно, — что с нами такое?
— Меня порвет на части сейчас от любви к тебе, — выплюнула она, — ты понимаешь, что слегка перестаралась с косынкой своей? — вдруг Анечка зажмурилась и бросилась ко мне целоваться. Меня накрыло с головой волной всепоглощающей нежности — словно орешь что-то прямо в небо, а эхо разлетается на много километров вокруг. Мы дернулись и затихли. Ощущение было странное — с одной стороны любовь к Анечке перехлестывала через край, и от этого внутри все рвалось и кипело, плавилось и вышибало пробки, а с другой стороны ныла ушибленная лопатка и где-то далеко маячила мысль, что все это смахивает на редкостное уродство, как во сне — все происходит с тобой, но, в то же время, с каким-то другим человеком. Решение пришло само собой.
Я стиснула зубы и засветила Анечке по физиономии. Ее голова мотнулась в сторону, некоторое время она хватала воздух, вращала глазами, а потом коротко кивнула мне и врезала поддых. Я подавилась своими словами и величайшее облегчение накатило на меня, словно в кошмаре забрезжила неясная надежда проснуться. Одним рывком я откинула карту и с ноги залепила Анечке. Она пошатнулась, резко выдохнула и вломила мне звенящую пощечину, как в кино. В глазах у меня потемнело, я прикусила губу, но решила не останавливаться, прыгнула и вцепилась Анечке в волосы (не удержалась-таки) и принялась драть их, словно месила крепкое тесто. Она взвыла и замолотила кулаками по моей спине. Через пару секунд мы катались по полу, рыча, брыкаясь, расшвыривая во все стороны мебель, плюшевые игрушки и письма, мутузя друг друга что было силы.
Стоит ли добавлять, что сверху, с упорством, достойным лучшего применения, на нас продолжало падать всяческое говнище, которое я так трогательно оплакивала по утру?
Слово Марго. Я — королева мира (проба сил и попытка выяснить, что с этим делать)
— Да не ори ты, — Анечка заклеивала мне рассеченную губу. Ее разбитую голову мы присыпали толченым стрептоцидом, перемотали бинтами, и вид у нее был довольно героический — как у красноармейца после боя — саблю бы ей и коня.
— Отойди, — взвыла я и отпихнула Анечку, с опаской ощупывая свою опухшую губу, — ну и дерешься ты, скажу я… Как гладиатор.
— Сама хороша, — отмахнулась Анечка, пристраиваясь рядом со мной. Некоторое время мы сидели молча на кухонном диване, изредка вздыхая. Тихо стрекотал холодильник, и горячее солнце тяжелой ладонью терзало затылок, было муторно и тяжко, во рту болтался металлический привкус крови, кругом было неприлично много горячего оранжевого света, ломило спину и вся квартира была завалена хламом под завязку. Различные предметы, напоминающие о моей прошлой жизни, продолжали появляться то там, то здесь, сначала мы ругали старые резиновые перчатки, распашонки, потрошенные кассеты, мятые журналы, игральные карты, потрепанные папки и цветочные горшки, валящиеся с потолка, но через пару часов попривыкли и реагировали на них стоически.
— Ну и дерьма ты накопила за свою жизнь, — буркнула Анечка, отправляясь ставить чайник, — молоко-то хоть у тебя есть?
— Гоша вроде привозил, — я неопределенно помахала рукой в сторону холодильника, — а насчет дерьма — в корне не согласна. Это все очень важные вещи, мне без них никак не прожить.
Как назло на кухонный стол вывалилась кипа старых истерзанных пакетов. Анечка обернулась и обречено покачала головой.
— Откуда пакеты?
— В супермаркете через дорогу на халяву выдают, — буркнула я, — незаменимая в хозяйстве вещь.
Анечка издевательски подцепила один из пакетов и с восторгом обнаружила, что в нем отсутствует дно.
— Одолжишь мне парочку? — прошептала она заговорщицки, — просто не знаю, как обходилась без них до сих пор…
— Пошла ты, — я сложила руки на животе и уставилась в потолок, — ты хоть понимаешь, что я — всемогуща?
— Понимаю, — пожала плечами Анечка, — потому и считаю, что у нас на повестке два вопроса.
— Каких? — со стоном я поднялась с дивана и сняла чайник с плиты.
— Элементарных. К примеру, я должна была появиться на работе часа четыре назад. Что скажешь?
— Ты хочешь мне предложить организовать тебе отгул? — я облокотилась на разделочный столик и задумчиво поковыряла его.
— Ну да, — кротко кивнула Анечка, — я делаю чай, а ты — отгулы.
— Сама предложила, — вздохнула я, направляясь в комнату.
— И с головой что-нибудь сделай!!! — закричала она мне вслед.
— В смысле? — к тому времени я уже успела рухнуть в кресло, предварительно стряхнув с него кипу потрепанных писем, и включить компьютер.
— В смысле, — возникла у меня за спиной Анечка, — болит ужасно — особенно после того, как ты меня об пол долбачила.
— Итак, — я открыла косынку и пасьянс разлетелся по монитору привычным треугольником, — я просто раскладываю карты и думаю, что головы у нас не болят, а на работе дали отгул?
— Не знаю, — бросила Анечка через плечо, отбывая обратно на кухню, — что ты в прошлый раз делала?
— В прошлый раз я ни хрена в эту штуку не верила — просто сидела, думала и косынку раскладывала.
— Вот и раскладывай, — проорала с кухни Анечка, — и думай.
— Тьфу, — поморщилась я и принялась за косынку.
«Головы не болят, — бормотала я себе под нос для упрощения процесса думанья, — и синяк Анечкин под глазом прошел, и губа моя затянулась. И вообще — ничего не болит. То есть, нет, болит, конечно, но то, что болело до драки. А все ее последствия аннулируем. И последствия падения «Дождливого Питера». Ага. А на работе понимают, что нас пора отпустить на пару дней. Но ни в коем случае ни у кого не возникает мысли о нашем увольнении, ни за что… Черт, как мелко… Пару дней… У меня в руках мощь всего мира, а я говорю: пару дней… — пальцы мои задрожали от сознания собственного величия, — на неделю пусть отпустят!!! Гады… — на глаза навернулись предательские слезы, стало очень, очень страшно, я закусила больную губу и заныла, — только пусть не увольняют…»
— Что ноешь? — Анечка шваркнула передо мной чашку и подкатила поближе второй стул, — от страха помираешь?
— Ага, — завыла я.
— Молодец, значит еще попроси чтобы никаких страхов, а то я тоже сейчас помру.
— Ты-то что, — презрительно спросила я, и Анечка, я думаю, уже заготовила достойный ответ, но в этот момент пасьянс сошелся со счетом 13243 очка и одновременно раздался звонок анечкиного мобильника и моего телефона. Я подхватила трубку, не вставая с кресла, а Анечка погнала на поиски своей сумки.
— Але, — бодро начала я.
— Марго? — поинтересовался из трубки мой начальник.
— Я, — гордо ответила я, ощупывая языком вроде бы как притихшую губу.
— А почему не на работе? — строго спросили меня с того конца провода.
— Не поверишь, — принялась я нескладно врать, — упала с утра в ванной… — тут меня прервал веселый и беззаботный начальственный смех:
— Ну ты даешь, — всхлипывало руководство, — умора… упала, говоришь, с утра? Начало отпуска что ли отмечала?
— Э-э-э… — продемонстрировала я свою глубокую осведомленность.
— Ладно, — начальство еще немного погоготало, а потом развздыхалось и затихло, — гуляй свою положенную неделю.
— Хорошо, — я с треском отлепила от физиономии Анечкин пластырь и швырнула его куда-то себе за спину, — уж погуляю так погуляю.
— Вот и молодец. Я тебе еще позвоню.
— Вот и молодец, — я попыталась изучить свое отражение в мониторе: крови, вроде бы, полно, а губа, вроде бы, целая, — пока.
— Пока, — тепло ответило начальство и положило трубку.