Страница 11 из 40
Некоторое время я переводила дух, а потом откинулась назад, прислонившись спиной к прохладной стене, и закурила, с сомнением поглядывая на запотевшее пиво. Нет, конечно нет, ни в коем случае, но если Гоша не поторопится, то в конечном итоге он застанет тут бесчувственное тело, накачанное коньяком и пивом до такой степени, что уже не способно издавать даже нечленораздельное мычание. И пусть он потом попробует кому-нибудь объяснить, что это вот на нее он поставил кучу денег, и сейчас она вам тут немножко поиграет.
— А ты и правда думаешь победить?
От неожиданности я наглоталась сигаретного дыма, забулькавшего в желудке, клацнула зубами и повернулась на голос, уставившись красными слезящимися глазами на этого типа. В принципе, он сидел тут давно, но до этой фразы никакого интереса ко мне не проявлял, а выглядел, надо сказать, довольно странно — длинный, тощий, как жердь, тяжелая нижняя челюсть и на голове шапочка, расшитая цветным бисером. Не из тех, с кем хочется просто так взять и заговорить.
— А я, может и играть-то не собираюсь, — прохрипела я, пытаясь утрамбовать дым, перекатывающийся под ложечкой.
— Может и не собираешься, — понимающе закивал тип, — но вот веришь ли ты в победу?
— Ой, — сварливо отмахнулась я от него, давя бычок в пепельнице, — только не надо мне тут всю эту хрень разводить, — я вдруг заметила, что рубашка его такая длинная, что покрывает щиколотки, и совершенно непонятно, были ли под этой рубашкой штаны.
— Вообще-то и правда, хрень какая-то получается, — глаза его потеплели, казалось, хамство настроило его на благодушный лад, он прямо сиял, словно готовился получить от меня какой-нибудь ценный приз, — просто сразу так захотелось разговор начать, чтобы ты поняла: я что-то о тебе знаю. Вот мне и показалось наиболее удобным вступать тогда, когда ты об игре начала думать… — черт, есть у него под рубашкой штаны или нет? — не пересказывать же тебе всю эту хрень про утопившихся королей и слуг, рыдающих в каминном зале.
— Кстати, — буркнула я, — очень красивое сравнение.
— Главное оригинальное, — покивал он, — меня Доктор зовут. А как зовут тебя, я знаю.
— Доктор едет, едет сквозь снежную равнину? — поинтересовалась я, запихивая в рот новую сигарету.
— Что-то вроде этого, — согласился Доктор — и правда, похоже: при небольшой натяжке бисерная шапочка может сойти за докторскую, а уж белая хламида легко принималась за халат. «Значит, терапевт, — удовлетворенно подумала я про себя, — хирурги — они обычно в зеленых халатах ходят… терапевт — это еще ничего, это почти не страшно».
Некоторое время мы помолчали, я вертела сигарету между пальцами, Доктор смотрел куда-то поверх стола, потом наклонился, достал зубами из моего блюдечка лимон и задумчиво сжевал прямо со шкуркой. Я молчала. «Надо у него спросить что-нибудь, — болталось у меня в голове, — непременно что-нибудь спросить. Например, когда я умру, что будет с Анечкой в ближайшем будущем, когда Гоша наконец пойдет в жопу, буду ли я по этому поводу горевать, что значит слово «беда», выцарапанное на автобусном стекле, которое я видела недавно — настоящую, неподдельную беду, или такую беду, как у капитана Врунгеля — веселое путешествие со скорейшей победой яхты «Беда» — в принципе, близкие по звучанию слова — «беда» и «победа», да и по происхождению тоже…»
— Да ерунда это все — тоже в рифму получается, кстати. — Доктор времени не терял и подъел почти все лимоны — ну и черт с ними, все равно я к ним никогда не прикасаюсь.
— Что?
— Парнишка, студент академии Народного Хозяйства, 17 лет от роду, ехал в этом автобусе и думал что-то про романтическое парение, как в рекламе дезодоранта, группу «Лакримоза» и то, как он всем покажет, что и каким образом, он, кстати не очень пока представлял. А выцарапал ключом на стекле почему-то именно «беда» — так оказалось короче — попробуй как-нибудь процарапать ключами стекло — довольно сложно и, к тому же, противно скрипит. И ничего это не значит — до тебя это слово прочитали множество человек. Хотя, про капитана Врунгеля — мне это понравилось.
— То есть, ты плотно читаешь мои мысли? — я налила себе еще немного коньяка, поболтала его в бокале и опрокинула в рот. Приятное золотистое тепло потекло по пищеводу, отличное от липкой жары, царившей в клубе, а потому никак на нее не повлиявшее — не усилившее, ни утихомирившее.
— Ну… бывает…
— Ерунда какая… Даже то, что ты…
— Ну, знаешь ли, — замахал руками Доктор, — ты мне тоже нравишься, но у тебя все это несерьезно, а я — натура ранимая, мне уже и лет побольше чем тебе, и я прекрасно знаю, что ты там имеешь ввиду. Попорхала и забыла, а я так и остался с разбитым сердцем, может быть даже навсегда. Лермонтова читала? До смерти буду сидеть и вспоминать какие-нибудь глупости, вроде какого-нибудь рассвета, когда мы с тобой уже надрались, обнимаемся на каком-нибудь балконе и поем «Выпив дважды по двести // У буфетчицы Лены».
— Скажите пожалуйста, — буркнула я, — старье какое.
— К тому же, — продолжал Доктор, вольно отмахнувшись от моих слов, — должен сказать тебе, что под рубашкой брюки у меня все-таки есть.
— Черт, — шарахнула я ладонью по столу, а Доктор хлебнул моего коньяка прямо из графинчика. — Синие?
Он наклонился ко мне и заговорщицки прошептал:
— В полоску.
— О… — я понимающе закатила глаза, — о…
— Ну, — поднял палец вверх Доктор и торжественно поболтал им в воздухе, — такие пироги. Так ты считаешь себя игроком?
— Да плевала я на всю эту хрень, — махнула я рукой, — плевала. Радости никакой — одни заботы. Шкварюсь тут к скамейке этой долбаной, а дома вкуснейший салат, недочитанная книжка и прохладный ветерок обдувает голую попу.
— Какая гадость, — всплеснул руками Доктор, — просто ужасно.
— Не такая уж и гадость, — вздохнула я, — многим, в принципе, нравится.
— Да стой ты. Я говорю, что отвратительно, с каким чувством человек обычно идет к победе — она ему совершенно не нужна. Разве это честно?
— Наверное нет, — хмыкнула я, уловив слово «победа» и наглухо запечатав его в голове, — только надо же как-то все уравновешивать?
— Надо, — как-то легко согласился Доктор, — но не было бы более честным, если бы победа досталась, к примеру, Кардиналу?
— Ему и так довольно часто эта победа достается, — вздохнула я, — к тому же, медицина должна быть за меня, потому что я законченный псих, а ты чем занимаешься? «Надо, чтобы твоя победа досталась Кардиналу», — совершенно непохоже передразнила я.
— И знаешь что самое интересное, — снова отхлебнул у меня коньяка Доктор. Про себя я без удивления отметила, что уровень в графине ни капли не понизился — все те же 200 грамм, которые я заказывала, — сейчас ты говоришь все это, а в глубине души тебе так на косынку наплевать, что даже странно делается. А вот Кардинал уже 4 года практикует косынку, и очень успешно. Он занимается по четыре часа в день — полтора часа утром, час днем и полтора часа на ночь — и в этом жестком графике он живет уже очень долго, с тех пор, как набрал свою звездную форму. Он очень ревниво следит за G126, и ему противна сама мысль, что какой-то юниор дает такие результаты. Он рассчитывает только на одно — что в таком месте, да еще перед такой толпой народа у тебя как следует заиграет очко. Вот я и говорю: ты веришь в свою победу?
— Да, — хмыкнула я, — верю…
— Но это совершенно тебя не греет, — закончил за меня Доктор, — я же говорю, Кардиналу все это нужнее. Он вообще, очень хороший человек — кругом у него друзья, ты только послушай, — Доктор еле заметно кивнул себе за спину, а последние слова договаривал уже шепотом, хотя непонятно, от кого он хотел скрыться во всеобщем гомоне и вопле.
Рядом с нами сидела пара — тихая брюнетка в черном платье с умопомрачительным разрезом и говорливый коротышка в облегающей майке. Парень был в ударе. Он раскачивался на своем табурете, размахивал руками и бурно рассказывал, как на днях он пил в одной компании с самим Кардиналом, нажрался как свинья и произвел на него неизгладимое впечатление.