Миссия доктора Гундлаха

На последнем этаже «Интерконтиненталя» жил когда-то свихнувшийся и чуждавшийся людей миллиардер Говард Хьюз; его личный самолет был последней гражданской машиной, которую выпустили из Манагуа.

Свободных мест не оказалось. В конце концов багаж Гундлаха приняли в камеру хранения, а его фамилию внесли в список ожидающих. Перед двухэтажным зданием Национального дворца он испытал неподдельный страх. Одно несомненно — со своей просьбой он должен обратиться к лицу высокопоставленному, облеченному настоящей властью, иначе все теряет смысл, конца не будет всяким формальностям, проверкам и перепроверкам. Но до обеда ему не удалось встретиться ни с одним из членов Революционного совета. Добиться приема у министра внутренних дел Томаса Борхе, повидаться с которым ему рекомендовал вчера Пинеро, тоже не удалось: секретарь объяснил, что Борхе еще не приехал. Но Гундлах почувствовал и другое: к нему присматриваются, ему не очень доверяют. Почему? Потому что он из Западной Европы? Или есть уже куда более веские причины?

У него трижды потребовали предъявить паспорт. К обеду силы были на исходе. И в этот момент Гундлаху сказали, что его может принять шеф полиции Манагуа Энрике Шмидт. До победы сандинистов он был их представителем в Бонне. Гундлаху он запомнился из-за своей немецкой фамилии.

Шеф полиции, перед которым предстал Гундлах, внешне выглядел лет на сорок, вид у него был сугубо гражданский — лицо открытое, густые вьющиеся волосы, широкие, закрывающие уголки рта усы.

— Итак, вас прислала синьора Ортега.— Энрике Шмидт листал паспорт Гундлаха.— А почему не прилетела она сама? Ведь только вчера вы оба были здесь...

— Она находится в южном пограничном районе у Рио Гоаскоран. Послать ее сюда вторично сочли нецелесообразным, лицо синьоры Ортеги слишком примелькалось. В Тегусе контроль ужесточился. Скоро этот путь для нас отпадет окончательно.

— Как это вам удалось проскользнуть!.. Итак, пожалуйста, суть вашего дела.

— Синьор Шмидт, фронт Освобождения успешно продвигался вперед в Ла Уньоне, а теперь движение почти застопорилось. Атака порта не удалась. Положение повстанцев в Ла Уньоне тревожное, не хватает буквально всего — от бинтов и пенициллина до базук и боеприпасов для пехотного оружия, девятимиллиметровых «парабеллумов» и «нато» калибра семь и шестьдесят две сотых.

— Разбираетесь в оружии?

— Был когда-то солдатом.

Шмидт внимательно посмотрел на него:

— Даже если бы мы смогли помочь... Как вы представляете себе доставку оружия?

— Ночью, морем. С этим я как-нибудь справлюсь.

— Так вы еще и моряк?

— Необязательно быть моряком, чтобы провести шхуну по заливу Фонсека.

— Ночью — обязательно!

Гундлах ничего не ответил, он был настороже. Здесь наверняка есть люди, которые горят желанием помочь сальвадорским партизанам. Но пусть идея дать ему человека, хорошо знающего все подводные течения в заливе, придет в голову начальнику полиции. Однако тот молчал, и лицо его ровным счетом ничего не выражало. Наступила пауза; собеседники словно изучали друг друга. Дело, конечно, рискованное, попахивает международным конфликтом... У Гундлаха сложилось такое впечатление, что Шмидт никак не разберется, кто сидит перед ним; но точно так же и он не догадывался, о чем сейчас думал Шмидт.

Несколько погодя Шмидт негромко проговорил:

— Как вам известно, в Сан-Сальвадоре сейчас спят и видят появление такого транспорта с оружием. Позавчера ночью там будто бы высадились сто наших добровольцев, и половина из них погибла в первой же стычке, причем у всех найдены никарагуанские или кубинские документы. Ни трупы, ни оружие, ни документы печати предъявлены не были, не говоря уже о пленных. Единственным вещественным доказательством на пресс-конференции была поперечная доска с одной из этих мифических десантных лодок. Дерево, из которого она сделана, якобы в Сальвадоре не произрастает... Что же удивляться: вещественных доказательств нет и не могло быть — подобного рода помощь нами Сальвадору не оказывается.

— Я уважаю вашу официальную точку зрения. Но курс можно проложить через территориальные воды Гондураса, так что ваша страна останется незапятнанной.

Шеф полиции предостерегающе поднял руку.

— Нет, мы не станем вмешиваться, хотя совершенно очевидно, на чьей стороне наши симпатии. Против нас самих постоянно предпринимаются вылазки из Гондураса... Страна, в которой более половины населения недоедает, где дети мрут как мухи из-за отсутствия медицинской помощи, где столько людей живет в жилищах, недостойных так называться,— наша страна — обязана прежде всего создать нормальные условия для жизни. Мы не имеем права пускаться на авантюры.

— Но как же ваша солидарность?

— Мы добились освобождения собственными силами. При настоящем положении вещей от нас может исходить только моральная поддержка. Сегодня кое-кто утверждает, будто за восстанием в Сальвадоре стоят Куба и Никарагуа... Мы вынуждены считаться с подобными обвинениями. Но дело даже не в этом. Сомнительно, чтобы оружие, доставленное всего на нескольких катерах, существенно помогло фронту, в один американский транспортный самолет поместится больше — они тут же поставят оружие хунте!

Гундлах поднялся, поблагодарил за беседу. Все ясно: оружия он не получит. Энрике Шмидт обошел вокруг стола, поинтересовался, где Гундлах остановился, пообещал помочь с номером в «Интерконтинентале».

— Вы будете там нашим гостем. Прошу вас, дождитесь телефонного звонка.

Глава 7

Портье сообщил, что номер освободится через час. Гундлах пошел в ресторан. Итак, он возвращается с пустыми руками. Но сначала необходимо позвонить Пинеро... У двери он вздрогнул: кто-то обратился к нему, назвав настоящим именем — «мистер Гундлах!». В Европе к нему тоже, случалось, обращались так его старые знакомые, и всякий раз он чувствовал себя при этом неважно.

— Маклин,— назвал себя худощавый субьект с бегающим взглядом.— «Сомос периодистас эстранхеро».— «Мы— иностранные журналисты» — припоминаете?

Гундлах с трудом узнал английского журналиста, вместе с которым ему три месяца назад удалось выбраться из церкви Эль Росарио. Воспоминание не из приятных... Сели за столик. Просмотрели меню, достаточно скромное. Маклин сказал, что народ в Никарагуа недоедает, даже «фоижолес», красной фасоли, не хватает, но настроение здесь приподнятое, эйфория победы странным образом продолжается... Им принесли воду со льдом.

— Вы ни разу не позвонили мне. А телефон я вам оставил: отель «Шератон», помните?

— Так сложились обстоятельства.

— Это мне известно.— Маклин слегка прикрыл веками широко расставленные бегающие глаза — у него, как у рыбы, они были размыто-серыми — он словно подстерегал Гундлаха.— Господин Дорпмюллер рассказал мне, как вы пожертвовали собой ради него.

— Когда вы видели Дорпмюллера?

— Неделю назад. А потом началась эта катавасия. Я еле успел унести ноги.

Ваше фирма согласилась внести за вас выкуп, но партизаны такого требования не ставили. Он искренне сокрушался по этому поводу, не раз и не два входил в контакт с партизанами, но, видимо, ничего не добился... И вдруг я встречаю вас здесь, на свободе! Вам удалось совершить побег?

— Послушайте, друг мой, прежде чем продолжить разговор, я хотел бы узнать, что привело сюда вас?

— Что и всегда: поискать закулисные материалы. Эта страна, мне кажется, замешана в сальвадорские события...

Маклин умолк — принесли обед. Он торопливо резал на куски рыбу, объясняя попутно, что называется эта рыба «гуаноте» и водится в озере Манагуа, где, между прочим, есть и акулы, единственные в мире пресноводные акулы — некогда озеро Манагуа было тихоокеанской бухтой. Когда он проглатывал кусок рыбы, кадык на его жилистой шее ходил вверх-вниз.

— Вмешательство Вашингтона в эту историю несомненно,— продолжал он рассуждать за десертом.— У американских военных есть навязчивая идея затеять очередную серьезную драку. Консервативной Америке нужна в конце концов победа над красной революцией, нужно поставить точку на целой цепи унижения после Вьетнама. И Сальвадор такую возможность предоставляет, стоит только раструбить, будто к власти рвутся коммунисты. А как оно выглядит с другой стороны? Впутались ли Москва и Гавана в сальвадорские дела? Помогают они партизанам? Здесь дьявольски трудно до чего-нибудь докопаться! Я побывал во всех трех портах на Тихоокеанском побережье, но там никакого движения в сторону Сальвадора.