Страница 151 из 157
— Семейную ссору, — шептала фрау Эггенфельз, — ведь не выносят за стены дома, не выходят с ней на улицу.
— Вы имеете в виду журналы? Так они же не печатают статью.
— Это забыто! — вскричала гостья, показав, что ее лицо может выражать и великодушие. — И угроза вашего мужа напечататься по ту сторону границ тоже забыта, хотя…
Элька, к сожалению, никогда не узнала, чем должна была закончиться фраза, ибо фрау доктор на этом месте была прервана и продолжить фразу ей потом так и не довелось. Бабуля громко потребовала кофе, непочтительно остановив прекрасное течение речи. На экране скоро должен был появиться телелесничий Кикбуш, и к тому времени с едой следовало покончить.
— Да-да, иду, — крикнула Элька, освободилась от ученой дамы и засуетилась. Фрау доктор тоже помогала, и через несколько минут они уже сидели за столом, бабуля — нервная и раздраженная, Пётч — угрюмый, фрау Эггенфельз — восхищенная уютным семейным кругом, развлекать который она почитала своим долгом. Элька не была столь спокойной, какой казалась. Чтобы побороть свою досаду, она решила смеяться про себя над Эггенфельз. Она теперь знала цель ее визита и могла потешаться над усилиями, которые та прилагала, чтобы связать нити то и дело обрывавшегося разговора.
Но она ошибалась, думая так. Потешаться она не могла, хотя усилия ораторша прилагала немалые. Она даже не могла восторгаться ее актерской игрой. Весь спектакль все больше и больше ожесточал Эльку. Когда искусная говорунья от цветочков на посуде через цветы в саду и на кладбище перешла к ненайденной могиле Шведенова, а от нее, словно ненароком, к предстоящему докладу на вечере и явила глубокую растроганность этим венцом многолетних изысканий, Элька положила конец делу, сказав:
— Мне кажется, фрау Эггенфельз хочет предостеречь тебя, чтобы ты завтра не сказал больше того, что написано в книге Менцеля.
Как ни удивительно, фрау Эггенфельз не обиделась. Она скорее с благодарностью улыбнулась Эльке и сказала:
— Не предостеречь я хочу, а посоветовать.
Пётч захотел тоже наконец высказаться, но пока это ему не удалось, так как сначала пришлось выслушать, что он не первый, кому она дает добрые советы. Уже не один молодой человек, сперва горевший желанием прошибить стену лбом, потом приходил благодарить за ее осмотрительность и предусмотрительность и за ее терпение. Один из них даже придумал прозвище, под каким она известна в институте, да и за его пределами; в прозвище, конечно, содержится преувеличение, она от души смеялась, когда впервые услышала его, но оно продиктовано добрыми чувствами, ничего не скажешь. Ее называют Доброй звездой института.
— Пять минут осталось, — сказала бабуля, имея в виду начало передачи.
— Вы приехали по поручению профессора? — спросил Пётч, как только получил эту возможность.
Оказалось, глаза фрау Эггенфельз умеют излучать и достоинство.
— Кто может отличить, дорогой коллега Пётч, поручение от побуждения, когда долг и внутренняя склонность совпадают?
Она помолчала для вящего эффекта, но Элька разрушила художественную паузу:
— Я считаю, надо говорить только то, что думаешь.
— Речь идет о будущем вашего мужа! — умоляюще произнесла фрау Эггенфельз.
— Ну уж! — сказала Элька, разливая всем остатки кофе, и не стала объяснять, что означает ее пренебрежительный жест. — А ты что скажешь? — обратилась она к мужу, но ответа не получила. Потому что Пётч и не слушал больше. Он задумчиво уставился в пустоту, затем вдруг встал, пробормотал что-то о работе и проверке по справочникам и ушел.
Бабуля включила телевизор. Элька взялась за посуду. Фрау Эггенфельз помогала ей. В кухне она спросила, действительно ли статья появится в Гамбурге. После ответа Эльки лицо ее исказила боль. Что бы сказал муж Эльки, спросила она, если бы приготовленную для него еду жена отдала враждебно настроенным соседям, но пропустила мимо ушей ответ Эльки, что со всеми соседями она в хороших отношениях, и со словами: она очень рада, что ее миссия окончена, — гордо направилась к выходу, однако ушла не сразу, ибо сочла необходимым еще раз пожать Пётчу руку.
— Я прошу вас, будьте завтра благоразумны, — сказала она вызванному Пётчу. — Я бы очень хотела передать профессору Менцелю что-нибудь положительное.
— Я сделал находку, — сказал Пётч, — один дядя из Померании навел меня на новый след. Можете передать: скоро я получу его, доказательство.
Фрау д-р Эггенфельз испустила глубокий вздох. И приступила к заключительному слову. Она, которая, как уже знают супруги, выросла из подвальной сироты в ученую с тремя значительными публикациями и выдержала полную волнений и душевных потрясений жизнь, сейчас здесь, у дверей дома, где речь идет о будущем одаренного молодого ученого, падет жертвой своих чувств — все это она не только сказала, но и наглядно показала, испуганно массируя пальцами участок толстого слоя мяса и жира, под которым, по ее предположению, скрывалось сердце. Вызвала же это ее опасное состояние, разумеется, самоуверенность Пётча, которую она на прощание, глядя грустными очами, не побоялась назвать стойкостью.
— Какое благородство тратится впустую, во имя неблагородного дела! — воскликнула она.
Тут оно и случилось: из ее глаз полились слезы. Но они, к счастью, не могли причинить больших разрушений, ибо под руками оказался кружевной платочек.
Вечером Пётч ни словом не упомянул о визите, а когда Элька заговорила о беседе в кухне, он заметил только, что эта женщина похожа на мадам де Сталь — о ней он много знал, так как она встречалась со Шведеновом. Пестрый платок, которым были повязаны ее черные волосы, напомнил ему тюрбан де Сталь на знаменитом портрете Жерара. У обеих женщин некрасивое лицо оживляли карие глаза. Силу обеих женщин составлял дар слова. Разница состояла лишь в том, что одна была умна, другая же — сентиментальна.
— Меня куда больше интересует, последуешь ли ты завтра ее советам, — сказала Элька.
— Мой доклад ведь уже готов.
— Знаешь, — сказала Элька, — что бы ты ни сделал, все мне по душе. Для меня не имеют значения ни геройство мужа, ни его ученая степень.
Восемнадцатая глава. Гроза
На следующий день, в воскресенье, профессор Менцель и Пётч увиделись в последний раз. Закончилось знакомство, которое при иных обстоятельствах могло бы стать дружбой, — закончилось немногословно, но при громе и молниях.
— Вчера в театре было как в театре, — сказал Браттке, когда в понедельник обсуждали в институте вечер. — Трагедия для посвященных, с незримым трупом. Властелин может быть доволен: он избавился от вши, сидевшей в волосах. Бедная вошь!
Волна жары и зноя отступала. Солнце, которое уже и видеть не хотелось, затянулось дымкой. Утром южный ветер усилил влажную духоту. Даже дети плохо спали. Одна лишь Элька была бодра.
— Ко всему привыкаешь, — говорила она в ответ на жалобы.
Фриц не мог не выполнить просьбу отвезти брата и невестку в Берлин. С недавних пор он обзавелся старой машиной для своих поездок на выходные дни. На сей раз он тоже уехал в пятницу вечером, но в воскресенье днем вернулся. Он давно заказал на доклад брата два билета, дурашливо осклабившись при удивленном вопросе Эльки: «Два?». В его машине сквозило и грохотало. В ней не потеешь, но разговаривать не удается, можно только перекрикиваться.
В театре Фриц волновался больше, чем брат. Он бегал и искал повсюду особу, объявленную им спутницей, и забыл даже пожелать брату удачи. Тот и не заметил этого. Его занимали другие проблемы. Во-первых, пробиться в театр! При входе его не пропустили, потому что у него не было билетов, а сказать «Я докладчик!» он не мог. За дело взялась Элька, ввергнув его в смущение, ибо заговорила она не шепотом, а полным голосом, так что все вокруг слышали и оглядывались на него. Найдя служебный вход, Элька вняла просьбе мужа и оставила его одного. Ему не хотелось, чтобы она присутствовала при встрече с Менцелем, которую он представлял себе ледяной.