Страница 4 из 19
Именно два общества описанного типа – СССР и США – стали после Второй мировой войны основными полюсами глобального мира, мировой сверхвласти. Их противостояние уже не имело смысла даже имперской борьбы за перемещение границ и колонии, хотя такая борьба была причиной мировых войн.
Вопрос был поставлен гораздо глубже: кто именно обладает абсолютной научной социальной истиной, которая дает основание и средства для абсолютной власти. Логичным дополнением картины стало наличие у обоих субъектов средств многократного полного уничтожения жизни на планете Земля.
В конечном счете именно мы, русские, отказались от подобной позиции. США сочли это победой в битве Добра и Зла, в которой Злом они считали не себя, естественно, а нас. Нам и сейчас предлагают считать себя онтологическим Злом, неким аналогом дьявола. Впрочем, эта псевдохристианская аллюзия не совсем неадекватна для носителей светской веры в человека, захватившего место Бога.
Между тем мы пока лишь начинаем познавать на себе смертность, бренность существования субъекта как метафизической инстанции, ту самую смертность, которая так занимает постмодернистское созерцание современности. Ужас, терзающий постмодернистское сознание, рождается из забытья, в котором канула любая другая метафизика, кроме субъектной, из полагания невозможности никакой другой веры, кроме субъектной. И США ожидает тот же ужас, что уже переживаем мы и Старая Европа. Когда это произойдет, американское общество окажется перед проблемой, для решения которой ему не будет хватать исторических оснований.
Приход субъекта Нового времени идеологически осмысляется как прогресс, как развитие, как появление нового, того, чего не было. Соответственно, уход субъекта – вопрос вовсе не регресса и упадка, хотя такие последствия обязательно будут – и будут обязательно использованы против целых стран и даже континентов. Смерть субъекта – вопрос о воспроизводстве, вопрос о том, может ли наступившее будущее остаться в настоящем, а не уйти в прошлое.
Англо-саксонская цивилизация, разместившаяся в США, готовится к новым «темным векам», аналогу того, что происходило на Западе (но не в Византии) после падения Рима и до начала собственно Средневековья.
За действительно неуловимым и невидимым субъектом научного мышления, который «дышит, где хочет» и проявляется через кого угодно (вот она, подлинная свобода Нового времени), начинает проступать его самоназначенный наследник – обладатель финансовой системы. Всемогущество умирающего субъекта должно быть превращено во всемогущество финансов, сущности совсем не новой. Так сверхвласть пытается осуществить свое воспроизводство. Знания должны продаваться и быть недоступны тем, кто не в состоянии их купить, а у кого их нет, тот и не разбогатеет. Олигархия, претендовавшая на сверхвласть над государством еще во времена Данте, собирается присвоить и утилизировать активы научного субъекта.
СССР, в отличие от США, реализует не частный знаниевый проект, а предельно публичный и открытый. Каждый в СССР имел нормативный доступ к научным знаниевым основаниям власти. СССР также выступал за радикальный знаниевый интернационализм, знаниевый антирасизм и антифашизм, продвигая научные знания и технологии в страны Азии и Африки. США стратегически последовательно сдерживают продвижение и распространение знаний и технологий.
СССР продвигал практику коллективного действия, опирался во всех своих достижениях на коллективы, вплотную подошел к тому, чтобы практически поставить вопрос о коллективной мыследеятельности, в том числе массовой.
США постулируют в качестве основы социальных процессов успех или неудачу как базовую форму реализации индивида (в коллективной организации дела и то и другое бессмысленно). При этом коллективы все равно приходится создавать, и для этого в США приходится применять весьма затратные процедуры «этического бизнеса», преодолевающие индивидуализм при сохранении общей видимости успеха индивидов.
Индивидуализм социальных процедур и протоколов в США предопределен исторически, способом создания американского народа из беглых европейцев. Ни о какой особой эффективности такого способа организации социума для процессов деятельности не может быть и речи, исключая собственный американский идеологический дискурс. Индивидуализм затратен.
Нельзя забывать и о рабстве, определяя исторические рамки существования проекта США. В США существовало именно рабство, а не феодальное состояние крестьян, рабством не являющееся ни в Старой Европе, ни в дореформенной Российской империи. Черные люди, социально лишенные признаваемых признаков этнической принадлежности к конкретному народу и культуре (чего не было даже в Древнем Риме и Древней Греции, где рабом становился культурно и этнически определенный человек, побежденный в войне), стали неотъемлемым экономическим ресурсом молодого американского общества – и отнюдь не в Средние века. Американское рабство не было естественно-историческим наследием прошлого, оно было искусственно и целенаправленно созданным институтом.
Освобождение черных мало что поменяло – ведь они освободили себя не сами и, следовательно, не на своих исторических условиях. Они и сегодня по-прежнему остаются отделенным, подавленным и подчиненным социумом. Этой проблемы нет у исторического содружества народов России в рамках единого имперского государства. Именно государство, а не общество решает задачи интернационального общежития. Приоритет общества над государством в англосаксонской цивилизационной структуре никогда не позволит покончить с расизмом, как внутренним, так и внешним.
Маркс считал, что уже в его время в самой передовой экономике мира – Англии – с государством как самодостаточной сущностью покончено, что оно есть лишь полицейский аппарат, средство в руках правящего класса, необходимое для господства над классом подчиненным и эксплуатируемым. При таком выборе эмпирического материала следовало бы, в принципе, сделать поправку на цивилизационный тип британского государства, исторически всегда находившегося в руках общества (стоит вспомнить хотя бы «Хартию вольности» XII века). Тем более в эпоху капитализма, когда британское общество полностью подчинило себе государственные институты.
Однако, по той же причине, по которой взгляды Маркса на настоящее и будущее государства не общезначимы, общественная классовая модель Маркса принципиальна для социологии современности. Классы – социальные воплощения самодостаточного и самополагающего себя субъекта мышления Нового времени. Правда, в отличие от Бога, этот субъект несовершенен и не может положить себя в своем единстве и самотождественности, вместо этого он полагает себя снова и снова. Воплощения субъекта обречены на борьбу между собой, то есть на противодействие, имеющее целью полное уничтожение противника, ведь каждое воплощение считает себя единственным подлинным субъектом. Тут невозможно проведение границ между персонами, изначально не считающими себя происходящими от себя самих, изначально ограниченными и признающими свою ограниченность при любом достигнутом уровне могущества.
Классовая модель Маркса неплохо описывала противостояние США и СССР после мировых империалистических войн. С империями-государствами было покончено. От их суверенитета не осталось ничего. Два субъекта сверхвласти, стремящиеся к глобальному доминированию, представляли собой класс капиталистов всей планеты и класс трудящихся соответственно. Один из классов умер. Скорее даже, покончил самоубийством, проявив финальную свободу воли. Как казалось, наступил конец борьбы и конец истории.
Подобной конструкции уже не нужен и т. н. «средний класс», помогающий бороться с трудящимися. Осталось одно: «подлинное» воплощение субъекта – США. В качестве такового оно занимает место живого, спустившегося на Землю Бога. Так и понимают США свое положение в мире. Их исключительность есть проявление большой идеологической скромности, обычной англосаксонской маскировки.
Между тем сама эта идеология окончательного превосходства является существенно марксистской. Класс пролетариата, по Марксу, должен был победить так же окончательно и бесповоротно.