Хрустальный ангел

Когда тетя и дядя погибли в автомобильной аварии под Вжешней, стало ясно, что она будет жить с Сарой и ее родителями. Это был кошмарный период в их жизни, сначала мама все время плакала, потом стала принимать антидепрессанты, отец стал красить квартиру и вовсе перестал разговаривать, а Сара после того, как привыкла к мысли, что никогда не увидит тетю Крысю и дядю Кароля, стала радоваться, что обрела настоящую сестру.

В комнату к Саре из квартиры дяди и тети переехали кровать и письменный стол Ирены и все ее вещи, и Ирка обязательно должна была получить место под окном, а Сару передвинули к стене, откуда ничего не было видно, ни кусочка дерева, а она так любила перед сном смотреть на небо и каштан во дворе, но…

– Доченька, ведь Ирка потеряла все, – говорила мама, помогая ей перебраться за шкаф, которым поделили их комнату.

Итак, Сара стала жить за шкафом, она больше не видела любимого дерева, но знала, что за Иркой нужно ухаживать, не важно, что она старше, и нужно ей уступать, не важно, что она старше, и ей положено больше, и не важно, что она старше, ведь она пережила трагедию.

– Не хочу вам мешать, – говорила Ирена, ее глаза наполнялись слезами, и она уходила из комнаты, где Сара с родителями собирались сыграть в карты. Для Сары это был очень приятный вечер. И они так давно не играли, потому что отец молчал, а мама плакала. Это был вечер после долгих недель, когда Сара наконец-то уговорила отца и мать, и…

– Ну, дорогая, что ты такое говоришь, ты нам никогда не мешаешь, как ты могла так подумать, садись вместе с нами. – Мама Сары вставала и прижимала к себе Ирену, и карты кончались в ту же минуту, потому что Ирка не выносила карт.

– Сыграем когда-нибудь еще, правда, доченька? – Отец безразлично гладил Сару по голове и тут же прятал карты.

А ведь когда-то они играли часто, даже при включенном телевизоре, и было так по-домашнему и так хорошо. И так давно. Сара скручивалась на маленьком кресле рядом с диваном, а Ирка теперь сидела на месте Сары и говорила:

– О, ты что-то смотришь?

А грусть в ее голосе настолько поражала, что мама Сары, оторвавшись от фильма, спрашивала:

– Ты что, дорогая, хотела?

– Ничего, ничего, – говорила Иренка больным голосом, – только в девять по программе идет такая отличная комедия, я думала, что мы немного развлечемся…

И на половине фильма телевизор переключали на другой канал, и все делали вид, что только об этом и мечтали, и никого не интересовало, что Сара никогда не узнает, как кончится фильм, который она только что смотрела.

Или Иренка не хотела идти в оранжерею.

– Нет, нет, я с вами не пойду, там так душно и горячо, но ничего не поделаешь, я посижу дома одна, идите, – отказывалась она, а отец Сары смотрел на дочь и говорил:

– Ну, нам совсем не обязательно именно туда идти, правда, дорогая? – И добавлял уже другим тоном, особенным, выразительно посмотрев на Сару: – Да ведь и Саре не так уж важно, правда, доченька?

И Сара отвечала:

– Правда.

Хотя это было неправдой, хоть ей это было важно, и они обещали, потому что в оранжерее плавали рыбы, было жарко и душно, как в настоящей экзотической стране.

А ночью, когда они обе лежали в кроватях, Ирка ей говорила:

– Погаси свет, я так устала. – И Сара гасила свет, несмотря на то, что хотела дочитать еще пару страниц и узнать, кто убийца.

Или наоборот, Ирка зажигала свет ночью, Сара поднимала голову, а Ирка усмехалась:

– Клыска, тебе не будет это мешать, я не могу заснуть, почитаю.

И Сара отворачивалась к стене и накрывалась почти что с головой одеялом, так как не привыкла спать при свете, он ей мешал, а под одеялом ей было душно.

– Читай себе, конечно, мне не мешает, – тем не менее говорила она, несмотря ни на что.

Но она никогда, конечно же, не была к Ирене ни в малейшей претензии, ведь она обрела сестру – хотя потеряла заботу родителей.

Отец был такой странный, а мама все время прятала красные от слез глаза. Теперь уже в доме никогда не было как раньше.

Когда она поймала себя на этой мысли, то побежала в костел и долго всматривалась в образ Божьей Матери в боковом нефе.

– А если бы твои родители погибли в этом автобусе? – слышалось ей. – Не будь такой эгоисткой. У тебя большое счастье.

И Сара возвращалась домой и корила себя за то, что была недоброй, что иногда ей в голову приходили мысли, что если бы она была у родителей одна, то мама относилась бы к ней лучше, а отец имел бы для нее больше времени.

И поэтому она не ела ветчины, которую обожала, чтобы себя покарать за то, что была эгоисткой.

Или не ходила с ними в воскресенье в кино. Так как зло должно быть наказано. Только чаще молчала, потому что Ирена говорила о вещах более интересных, и ее отметки в школе были более важны, чем ее, Сарины. И действительно: «Как ты хорошо со всем справляешься, детка», – говорил отец, обращаясь к ее сестре, и теперь уже никогда не хвалил Сару.

– Пойми, ей необходима наша поддержка, – убеждала ее мама, усаживаясь на краешке кровати. И клала одно яблоко на подушку Саре, а другое на подушку Ирены, а Сара хотела получить от мамы то, что не дают никому, и ненавидела себя в душе за это желание.

– Сегодня у нас праздник, Иренка сдала математику, – сообщал отец и вынимал из сумки безе, а ведь Сара предпочитала кремовое пирожное, и у нее были лучше отметки, чем у Ирены, только по этому поводу в доме никто не устраивал никаких праздников.

Это было несправедливо.

И Сара поплакала в ванной и еще сильнее стала себя ненавидеть за то, что не может быть такой доброй и не может радоваться, а только притворяется, что ей «это ничуть не мешает».

Хуже всего было то, что уже никто и не помнил, что Сара не закрывала рта, задавая вопрос за вопросом, на которые она обязательно хотела найти ответ в ту же минуту, невзирая на обстоятельства.

Никто не помнил, что она трещала без остановки, не обращая внимания на то, что вместо «р» у нее вырывалось «д» или наоборот – «наободод». И почему это не являлось теперь проблемой, хотя вызывало смех, главным образом у Иденки.

И мама усмехалась себе под нос, когда смущенная Сара прибегала из школы и кричала с порога:

– Мамочка, я получила четверку!

И это так было несправедливо.

Во время сильного возбуждения к Саре возвращался этот «холедный» ротацизм.

– Холеда! – в сердцах кричала Сара вместо «холера», и отец нет чтобы сурово сморщить брови, ибо ругательства возбранялись, а слегка усмехался и не обращал на Сару внимания.

В один прекрасный день она решила говорить меньше, возможно, кто-нибудь это заметит, и тогда спросит:

– Детка, а что ты такая молчаливая?

Или:

– Клыска, что с тобой такое делается?

Но никто не спросил, все слушали только Идену и были довольны, что она так хорошо со всем справляется.

А Сара знала, что она бездушная эгоистка, и это знание доставало ее еще сильней.

– Наша девочка взрослеет, – говорил отец, в то время как Идена извергала из себя миллионы слов, махала при этом руками, и от нее невозможно было оторвать глаз, а Сара молчала.

– Доченька, ты созреваешь, – говорила мама, и план Сары, что надо больше молчать и тогда все обратят внимание на ее странное поведение, сгорел как свеча.

Ну и что, в конце концов, она могла? Она не была так красива, и так умна, и так хороша, а также не была так несчастна, как Идена.

У нее были родители и проблемы с челюстью. И вдобавок в минуты стресса или от избытка радости ей случалось не выговаривать «р».

Однако Сара любила Ирену. Ирена была старше, знала, что делать, чтобы нравиться мальчикам, знала, как попасть в театральную школу, знала, как стать хорошей актрисой, и знала, что на Сару можно всегда рассчитывать.

Однако в последнее время Сара взбунтовалась.

Особенно против использования ее как няньки по требованию. А бунтовала не потому, что не хотела лишний раз поиграть с Матеушем, а потому, что хотела своих детей.