Апостол Павел

Во всей истории этой важно, впрочем, оградить себя от самообмана, который является почти неизбежным следствием чтения Посланий Павла и Деяний Апостолов. Чтение это наводит на представление массовых обращений, многочисленных церквей, целых стран, прилетающих к новому культу. Павел, часто говорящий о непокорных евреях, никогда не говорит об огромном большинстве язычников, не имевших никакого понятия о вере. Читая путешествия Вениамина Тудельского, тоже можно подумать, будто в его время мир населен был одними евреями. Секты подвержены таким оптическим обманам; для них ничего нет вне их; события, происходящие в лоне их, кажутся им имеющими всесветную важность. Лица, знакомые близко с прежними сен-симонийцами, поражаются тем, с какой легкостью они считают себя центром человечества. Первые христиане тоже жили так замкнуто в своем кругу, что почти никаких сведений не имели об языческом мире. Страна считалась евангелизованной, как только в ней произнесено было имя Иисуса и как только обратилось человек десять. Церковь часто состояла из менее 12 или 13 человек. Быть может и всего-то обращенных апостолом Павлом в Малой Азии, Македонии и Греции было не многим больше тысячи. Именно эта ограниченная численность, этот дух тайного сообщества, замкнутой духовной семьи, и создал непоколебимую силу этих церквей и сделал их плодотворными зародышами для будущего.

Был человек, больше всякого другого содействовавший такому быстрому распространению христианства; человек этот разорвал тот свивальник, тесный и страшно опасный, в который дитя было завернуто с рождения; он провозгласил, что христианство - не просто преобразование иудейства, что оно - полная религия, имеющая самостоятельное существование. Очевидно, что этот человек заслуживает очень высокого положения в истории; но основателем назвать его нельзя. Что ни говори Павел, он стоит ниже других апостолов. Он не видал Иисуса, не слыхал его речей. Божественные Логии, притчи, он знает лишь смутно. Христос, делающий ему личные откровения - плод его личной же фантазии; себя самого смущает он тогда, когда думает, что слышит Иисуса.

Даже говоря только о внешнем значении, Павел не играл при жизни той роли, которую мы ему приписываем. Церкви его не отличались особенной прочностью, или же отрекались от него. Македонские и Галатские церкви, безусловно дело рук его, не играют большой роли во II и III веках. Коринфская и Эфесская церкви, не принадлежавшие ему таким же исключительным образом, перешли к его врагам или оказываются основанными недостаточно канонически, если они основаны только им одним. После исчезновения его со сцены апостольской борьбы он, как мы увидим, почти совсем забывается. Смерть его была, по всей вероятности, сочтена его врагами смертью смутьяна. Во II-м веке о нем почти не говорят, и как будто систематически стараются стереть с лица земли память о нем. Послания его в это время читаются мало и являются авторитетом лишь для очень ограниченной в числе группы. Даже сторонники его сильно умаляли его притязания. Знаменитых учеников он не оставил; Тит, Тимофей, все те, кто составлял как бы двор его, исчезают тихо. По правде сказать, личность Павла была слишком энергична, чтобы основать самостоятельную школу. Он всегда подавлял своих учеников; они играли при нем только роль секретарей, служителей, курьеров. Уважение их к учителю было таково, что они никогда не смели учить самостоятельно. Когда Павел был со своей группой, имел значение только он один; все остальные бывали как бы уничтоженными и смотрели только его глазами. В III, IV, V вв. Павел поразительно вырос. Он стал учителем по преимуществу, создателем христианского богословия. Истинный председатель великих греческих соборов, сделавших из Иисуса ключ сводов целой метафизики, - апостол Павел. Но в средние века, особенно на Востоке, судьбе его суждено было претерпеть странное затмение. Павел почти ничего не говорит сердцу варваров; вне Рима у него нет легенды; христианство латинское не произносит его имени иначе, как вслед за именем его соперника. Апостол Павел в средние века как бы теряется в лучах сияния апостола Петра. В то время, как апостол Петр ворочает всем миром, заставляет дрожать и повиноваться, скромный святой Павел играет второстепенную роль в великой христианской поэзии, наполняющей соборы и внушающей народные песни. Почти никто до XVI века не называется его именем; он очень редко является на лепных памятниках; у него нет почитателей, ему не строят церквей, ему не жгут свечей. Окружающие его, Тит, Тимофей, Фива, Лидия не получают места в общественном культе, особенно у латинян. He всякий, кто хочет, может иметь легенду. Чтобы иметь ее, надо говорить сердцу народа и поразить его воображение. А что говорят народу спасение верой, оправдание кровью Христа? Павел был слишком мало симпатичен народному сознанию, а так же, быть может, слишком хорошо известен исторически, чтобы вокруг главы его мог образоваться ореол басен. Другое дело - Петр, сгибающий выи королей, громящий империи, наступающий на аспидов и василисков, попирающий ногами льва и дракона, держащий ключи неба!

Реформация открывает для Павла новую эру славы и власти. Само католичество, путем более подробных, чем средневековые, исследований, возвращается к довольно правильному взгляду на апостола язычников. Начиная с XVI века, имя Павла раздается повсюду. Но реформация, оказавшая столько услуг науке и разуму, не сумела создать легенды. Рим, бросая снисходительный покров на грубости послания к Галатам, ставит Павла на пьедестал, почти такой же высокий, как и Петров. Но Павел тем не менее не становится народным святым. Какое место отвела ему критика? Какое положение дала она ему в иерархии тех, кто послужил идеалу?

Идеалу служат, делая добро, открывая истину, осуществляя прекрасное. Во главе процессии святых человечества идет человек добра, человек добродетельный; второе место принадлежит человеку истины, ученому, философу; потом идет человек прекрасного - артист, поэт. Иисус, в его небесном ореоле, является нам идеалом добра и красоты. Петр любил Иисуса, понял его, и был, кажется, несмотря на некоторые слабости, превосходным человеком.

Что же такое Павел? - Он не был святым. Господствующей чертой его характера не была доброта. Он был горд, суров, резок; он защищался, обосновывался (как говорят теперь); бывали у него жесткие слова; он считал себя безусловно правым; держался за свое мнение; ссорился с разными людьми. - He был он и ученым; можно даже сказать, что он много повредил науке своим парадоксальным презрением к разуму, своей похвалой кажущемуся неразумию, своим апофеозом трансцендентальной нелепости. И поэтом он не был. Писания его, в высшей степени оригинальные, не очаровывают; форма их сурова и почти всегда лишена изящества. - Так что же он такое?

Он был выдающимся человеком дела, с сильной и захватывающей душой, энтузиастом, завоевателем, миссионером, пропагандистом, тем более пылким, что сперва фанатизм его был направлен в прямо противоположную сторону. А человек действия, как бы он ни был благороден, действуя в видах благородной цели, не так близок к Богу, как тот, кто жил чистой любовью к истине, добру или красоте. Апостол по природе обладает немного ограниченным умом; он хочет успеха: ради него приносит он известные жертвы. Соприкосновение с действительностью всегда немного загрязняет. Первые места в царствии небесном предназначаются тем, кого коснулся луч благодати, кто покланялся только идеалу. Человек действия всегда плохой артист, так как отражать великолепие вселенной не есть его единственная цель; он не может быть и ученым, ибо во мнениях руководится политической пользой; он даже не очень добродетельный человек, ибо никогда он не бывает безупречен, - глупость и злоба людская заставляют его считаться с ними. В особенности же он никогда не может быть симпатичен: ему недоступна самая очаровательная из добродетелей - скромность. Свет поощряет смелых, тех кто сами себе помогают. Павлу, такому великому и честному, приходится самому присудить себе звание апостола. В действии недостатки усиливают, качества ослабляют. В общем, из исторических лиц на апостола Павла больше всех похож Лютер. И тут и там та же сильная речь, та же страстность, энергия, благородная независимость, та же яростная привязанность к принятому тезису, как к абсолютной истине.