Страница 15 из 20
Экзотический наряд шотландца сам собой составлял отдельное зрелище. Бубенцы на его ногах трезвонили.
Заменившая клетчатый плед белая шёлковая накидка, словно туника, трепетала за плечами. Развевались полы юбки – теперь уже синей, в мелкую клеточку…
Чужестранец был так хорош собой, так мучительно красив, что в корнете зажглась охотничья страсть – в бытность и бедность свою деревенскую он с особым наслаждением убивал на охоте пёстрокрылых тетеревов в минуты их брачных игр…
Андрей Гагарин происходил из рода опальных бояр времён «второго Самозванца». Его далёкому пращуру велено было сесть на «чёрную соху», добывать пропитание трудами своих рук на реке Ваге.
Отец Андрея, управляющий казёнными лесами, называл себя «дворянин во крестьянстве».
Андрей рос неотёсанным деревенским парнем, но семь лет в пансионе мадам Ульсен при гимназии этого города выявили в нём природный аристократизм.
Раненный в Ледяном походе, сквозь большевистские кордоны он пробрался в этот северный портовый город – здесь, на Сенной, жила его мать.
Вскоре Андрей удостоился визита к предводителю дворянства и влюбился в его дочку Ксению…
Он наблюдал за порхающей парой из-за колонны.
Третья, четвёртая фигура… Полёты дамы вокруг кавалера, бег по кругу с поддержкой за талию, прыжки в стороны и вот, наконец, совместный поклон.
Шотландец передал Ксюшу матери и встал в стороне, торжествующий.
За спинами зрителей корнет пробрался к нему сзади и произнёс:
– I hope ostrich feathers on your head do not report their media known habit of these birds[24].
Келли нахмурился.
He дождавшись ответа, корнет усмехнулся:
– Yeah! It seems so. Hardly that, and head in the sand[25].
Теперь уже шотландец отреагировал мгновенно:
– Where and when?[26]
– At five in the morning,[27] – сказал корнет и добавил по-русски: – На Мхах!..
Прошло полгода.
Союзники грузились на пароходы. Трамваев было не слыхать из-за грохота ломовых телег по булыжникам проспекта. Военные обозы тянулись без конца, кондукторы звонили, не переставая.
На палубе двухтрубного Viktory оркестр играл марш. Ать-два!.. Time… Two… И старому барабанщику здесь требовалось только тупо, бессердечно бить фетровой колотушкой по громадному бонгу.
Людей на палубе попросили перейти на правый борт: «Из города могут стрелять».
Под прикрытием стальной рубки Ксюша смотрела на прозрачные льдины. Они напоминали ей хрустальный гроб из сказки о спящей царевне.
Отнюдь не сказочный цинковый ящик лежал под её ногами глубоко в трюме. Там покоился майор Оливер Келли (1890–1919 гг.) – граф, наследник замка в Хэддингтоне, прямой потомок Уильяма Уоллеса…
Майора убили партизаны близ деревни Верхопаденьга (Vierchopadienga)…
Дом для девы
Памяти Бориса Шергина
Играли в «чижика».
Оля спряталась за поленницей.
Вдруг сверху повеяло на неё холодком.
Разгорячённая бегом девочка желанно подставила лицо этому свежему ветерку и застыла в страхе. Облака над ней словно бы сошлись в виде простоволосой женщины с ребёнком. Как у живой, были вытянуты руки у этой женщины, и младенец на огромной высоте сидел в подоле без поддержки.
До того явственно всё было слеплено, что девочке даже стало страшно за ребёнка. Она прихлопнула рот ладошкой и увидела, как небесная плывунья повела рукой, будто успокаивая её; с перстов её рассеялся дождик, на лицо девочки брызнуло…
Оля выскочила из укрытия на мощёную улицу с криком:
– Глядите! Богородица!
Дети подняли головы. На их глазах женщину с ребёнком окутывало лимонным маревом, а тучи при этом разносило сразу во все стороны, словно ветер подул снизу.
Страх за младенца на высоте не отпускал Олю.
– Как бы не упал! – шептала она.
– Скажешь тоже! Чай, не с наёмной нянькой.
– Маленький Спас у неё.
– Глядите! Он тоже ручкой помахал!
– Летят прямо на солнце.
– Зажмурься, ослепнешь!
– Я между пальцев, в щёлочку..
Кроме детей, на улице не было ни души.
Булыжники под их ногами, спрыснутые небесной влагой, бугрились и сияли под солнцем, будто изнанка туч. Дети на этих каменных облаках казались оторванными от земли, тоже куда-то летящими…
После того, как видение растворилось в бездонной голубизне, они ещё долго оставались молчаливыми, подавленными непосильными размышлениями.
Игра разладилась.
Щепочка-«чижик» так и осталась лежать на доске нетронутой.
Молча, не сговариваясь, дети разошлись по домам.
Вечером в квартире Земелиных стучал маховик «Зингера». Мать шила. Оля сидела в «красном» углу под образами и плела венчик для куклы. Она то и дело раздвигала занавески и глядела в окошко. Мрак за окном был звёздный, августовский.
Зинаида Ивановна спросила:
– Что с окошка глаз не сводишь. Или ждёшь кого?
– Мама, а я сегодня Пречистую видела. И Спас у неё на коленях.
– В храм, что ли, наведывалась?
– Нет, мама. Она к нашему дому спустилась.
– Не мели давай несусветно.
– Она мне рукой помахала, мама!
– Олька! Или с головой у тебя что?
– Я её, мама, теперь век не забуду.
Мать протянула руку и потрогала у девочки лоб.
– А хоть и у Гали спроси. У Серёжи. Тебе всякий скажет. И Валя, и Миля, и Витя, и Юля!
Они долго и выжидательно глядели в глаза друг другу.
Озадаченная мать снова принялась строчить на машинке. Искоса незаметно посматривала на дочку. Тревожно стало на душе. Шитьё разладилось. Не говоря ни слова, она пошла к соседке.
Варвара Семёновна Киселёва в общей кухне готовила на керосинке.
– Варвара, ну-ко, не говорила ли чего твоя Юлька про Богородицу?
– И Юлька, и Серёжка – обои в один голос ерунду какую-то мололи. Матерь Божья на облаке! Прилетела, мол, поглядела, – и след простыл.
– Ой, нехорошо это, Варвара.
– Чего же нехорошего? Ежели бы чёрт с рогами…
– Не до смеха. Знак это, чует моё сердце. Пойду ещё к Ульяне схожу.
Она поднялась по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж и, немного погодя, скорым шагом миновала кухню.
– К отцу Михаилу надо, – доложила она соседке.
Священник Воскресенского храма Михаил Иванович Попов жил в собственном доме через дорогу. Он сидел в своём кабинете при свечах и составлял текст молитвы к заутрене.
«О, святый Георгий-победоносче, даруй белому воинству победу, укрепи православных во бранях, разруши силы восставших безбожников…», – писал он, макая перо в чернильницу.
За дверью послышался голос служанки:
– Батюшка Михаил, к вам посетительница.
Войти было позволено, и через порог с поклонами переступила швея из соседнего дома, в опорках на скорую ногу и в наспех накинутом платке.
– Не прогневайтесь, отец Михаил, душа места не находит. Ребята в один голос твердят, мол, нынче под вечер видение у них было. Играли во дворе, да вдруг Богородица им в небе показалась. Ладно бы одна моя Оля, она и намолоть может незнамо что, язык-то без костей. Так ведь и все другие, как один: Матерь Божья с младенцем! И будто им рукой вот эдак…
По мере того, как отец Михаил выслушивал сбивчивую речь, рука его сначала вздрогнула, потом неуверенно стала подниматься к груди и наконец решительно рассекла полумрак комнаты крест-накрест:
– Истинно говорю: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него!
24
Надеюсь, перья страуса у вас на голове не сообщают их носителю известную привычку этих милых птиц.
25
Ага! Кажется, так и есть. Чуть что, и голову в песок.
26
Где и когда?
27
В пять утра.