Страница 4 из 7
Что всем без исключения надобно "выводить горбушку", Витя уже знал. У нас никогда "невыполненных" не было. А вот с "перевыполнением"? Это деньги и зачеты...
- А кто у них пахан. Лев Эммануилович?
- Вот это тебе следует узнать. И помни, что это не воры, не законники. У Хуанов пахан - главный и авторитетный человек - становится совсем по другим правилам и обычаям.
- А по каким?
- Вот придем - узнаем, как и что.
Командировка, куда мы пришли, уже существовала два дня. Назавтра кончался льготный срок устройства, и людей должны были вывести на работу. Для нормировщика и счетовода продстола выделили маленькую комнату, сам Шкабарда занял комнату, отделанную как "кабинет": самодельный письменный стол, самодельное кресло с подлокотниками, табуретка, прикованная к полу. На окне частая решетка. Все как надо. Но хозяин начальственного кабинета был встревожен.
- Что, не слушаются, гражданин старший лейтенант?
- Да нет, слушаются-то они слушаются, да не того, кого нужно.
- Кого же?
- А есть у них такой - Антоний. Антон по-нашему. Сам из себя маленький, щуплый, а без его слова - ничего и никуда. Начал их разбивать на бригады, они - как Антоний скажет. Бригадиров он же назначал. Я против него пока сказать ничего не могу - тихий из себя, вроде не грубит, но много про себя думает... Ох, как много!
- Ну и пусть, гражданин начальник, правит своими. Вам же легче.
- Да нет, тут не детский дом, не санаторий, тут лагерь, тут тюряга, все они должны понимать, что они зеки и отбывают заслуженное наказание. И не Антона своего должны они слушать, а поставленное над ними начальство.
С Антонио я через несколько минут познакомился. Пошли мы с ним в конторку и там часа два-три разговаривали с "паханом" Хуанов. Мои познания об Испании были весьма ограниченны. Историю я знал по университетскому курсу;
политику - по довоенным газетам; быт - по дореволюционным очеркам Василия Ивановича Немировича-Данченко и романам Бласко Ибаньеса. Но и этого оказалось достаточным, чтобы расположить к себе Антонио. Тем более, что он сразу понял, кто есть кто... Антонио хорошо говорил по-русски, но понять, из какой он среды, я так и не мог. О себе рассказывал очень скупо, вернее - ничего не рассказывал. Родом был из небольшого городка неподалеку от Барселоны. Родители занимались сельским хозяйством. И упомянув их - вздрогнул, и лицо у него стало застывшим. Наверное, они были жертвами гражданской войны - она у них была почти такой же жестокой, как и наша. Вывезли его из Испании восьми-десятилетним ребенком, сейчас ему уже было лет 26, хотя он выглядел моложе; небольшого роста, но очень приземистый, сбитый, с плотно сжатыми неулыбающимися губами и черными, жесткими, даже скорее жестокими глазами.
На командировке находилось 172 испанца. Разного возраста, но больше молодые - самому старшему было 32 года. Срока у них были почти у всех "бытовые" и по нашим меркам "детские" - 5-7 лет. Одни получили за то, что, работая грузчиками в магазине, прихватывали что-нибудь, чтобы выпить и закусить. Делали это, конечно, все, но они были чужие, на них легко было свалить и другие, не такие мелкие хищения. Много было ребят за "злостное и особо дерзкое хулиганство". Ибо, когда начиналась драка, в которой били кого-то из своих, Хуаны бросались на выручку и в таких драках были беспощадны. А когда являлась милиция, то к своим испанским ругательствам прибавляли русские, которые были первыми словами, выученными в России. Некоторым, особенно "дерзким", сумевшим особо уязвить представителей власти, пришивали и 58-10- "антисоветскую агитацию". А по ней меньше десятки не давали. Но таких было немного, и они находились как бы под негласной опекой всей командировки.
До того как их всех собрали в Соликамской пересылке Усольлага, они были в разных местах: на лагпунктах Усольлага и Нарыблага, в тюрьмах "на материке", в детских колониях, где терпеливо ожидали, когда им исполнится 16 лет, когда можно их будет сплавить в общий лагерь. Объединились они все на пересылке, где, очевидно, и стал их лидером Антонио. Он был для этого подходящим человеком. Властный, не опускавший глаза перед начальством, готовый из-за "своего" дойти до самого высокого чина. Справедливый, ничего ни у кого не отнимающий. Он знал русский лучше других, хорошо говорил, читал и грамотно писал. Но со своими разговорами только по-испански и их заставлял между собою говорить только на родном языке. Это обстоятельство впоследствии стало одной из "болевых точек" отношений между Хуанами и начальством. Каковое требовало, чтобы все говорили на языке, им понятном. А на незнакомом - мало ли что могут говорить и о чем только не могут договориться. Будущее показало, что начальство - как всегда - право...
С Антонио было просто и естественно обо всем договориться. Я объяснил ему, что копание канавок, да еще летом, да еще в песчаном грунте,- детские забавы, что важно не столько копать, сколько делать вид, и когда появляется начальство, то не валяться на траве, а держать в руках лопатку. Ибо за это пойдут зачеты. Для них, "малосрочников", была реальная возможность скинуть половину срока. У самого Антонио было семь лет. За что - не спрашивал, по нашей лагерной этике спрашивать об этом не полагалось. С зачетами испанцы встретились впервые, их ввели только недавно, и Антонио сразу же оценил значение маленьких книжечек на оберточной бумаге, которые им уже успели выдать. Распрощались мы совсем по-хорошему, и я впервые увидел улыбку Антонио, когда, прощаясь с ним, я лихо сказал ему подслушанное "Сеа буэно".
Своему Виктору я дал инструкции, которые он понял с полуслова. Канавы прокапываются в странном грунте, могущем существовать только в рабочих нарядах лагеря, грунте, который представляет из себя почти гранитный монолит, но почему-то оплетен сосновыми корнями и к тому же прилипает к лопате. И такой странный, ни в каких учебниках геологии не значившийся грунт не выбрасывается на бровку, а относится в сторону метров этак на десять... С контрольным десятником у меня были хорошие отношения, он должен был освобождаться через полгода, и у него не было никакого расчета ходить к странным Хуанам и качать с ними права.