Страница 19 из 30
Молчаливость Дона Реви,
холодная сосредоточенность Дэйва,
сдержанность Фроста,
изысканность Лаваля,
яростное нетерпение Херста,
отсутствующий взгляд Коринфской невесты -
пока Куртис отсутствовал, с членами гебдомады явно что-то произошло.
Как на поверхности лазурного пруда, в душевной глубине мы видим иногда и небо, полное блистательных сокровищ…
Правда, о рое чудовищ никто в тот вечер не думал.
Когда Фрост заявил, что примет участие в концерте Альбуди, удивился только Куртис. Наверное, решил он, они уже проделывали что-то такое. «Жалко мучить мне тебя, но, ах, моего когда коснешься тела, неземной тебя охватит страх…» Он с изумлением смотрел на Ингу. Он уже знал к тому вечеру продолжение. «Не согреюсь я в твоих руках…»
– Вы будете играть в четыре руки?
– Нет, за инструментом будет только Инга, – Фрост не торопился с объяснениями. От него остро тянуло кислотами. – Но я буду рядом. Вы все увидите и поймете сами. Ваше дело – сосредоточиться и думать.
– О чем?
– О главном.
– Никогда не слышал фортепьяно в химическом сопровождении, – нетерпеливо и яростно рыкнул Херст. – Что это, Билл? Новая форма герметического искусства?
Фрост отмахнулся.
Он выставил на стол изящную кипарисовую шкатулку.
На крышку шкатулки водрузил высокую чащу из красной яшмы.
Голубоватые свечи уже стояли перед каждым членом гебдомады. Ноздри Инги вдруг дрогнули, будто она уловила знакомый запах, но лица это не оживило. И тут же погас свет.
– «Рождение Персея»…
Инга коснулась клавиш.
Медленно поплыл в темноте низкий речитатив Фроста.
– Тот-Гермес, направляющий Разум Вселенной…
– И ты, его земное воплощение – Гермес, именуемый Трисмегистом…
– Я здесь, в Астрополисе, вызываю вас… Я – Саптапарма, один из семи первых… Первый из семи!..
– Погружаюсь в эфир, творящий божественную Атму…
– Постигаю семь природ!..
В яшмовой чаше бесшумно вскинулось зеленоватое, почти прозрачное пламя. Осветив бледные лица, отбросило на стены колеблющиеся жутковатые тени.
– Соединяю семицветную палитру с семизвучной гаммой…
– Творю гармонию…
Низкий речитатив наполнял теперь всю комнату.
До Куртиса вдруг дошло, зачем новоявленный жрец Тота-Гермеса вытягивал из него тексты восточных заклинаний.
– Зажигаю семь звезд Ковша!..
– Погружаю умы в океан Истины!..
Призрачное сияние поднималось над чашей.
И вдруг сами собой вспыхнули голубоватые свечи, поставленные перед изумленными членами гебдомады. Нервное волнение, несомненно владевшее Фростом, передалось всем. В полной тишине глаза жадно устремились на прыгающее перед химиком пламя.
– Каждый из семи – в каждом!..
– Все в одном!..
– Семья!..
В такт произносимым словам из-под пальцев Инги лилась, низвергалась, врывалась в мир рвущая сердца мелодия.
Но уже не «Персей», нет.
Нежная призрачная импровизация.
Не осталось больше ни тумана, ни головокружения.
Тревоги и усталости не осталось. Осыпалась шелуха условностей, несообразностей, нелепостей. Предметы, люди, их отношения и связи обрели истинные имена. Пришла ясность. Все стало возможным. Еще одно усилие и нужное Слово будет угадано! Единственное необходимое всем Слово. Призрачный ключ жизни. Еще секунду, долю секунды и оно будет угадано!
Но музыка оборвалась.
Дверь в нирвану захлопнулась.
Даже быстрей, чем до этого открылась.
Только странные голубоватые свечи, погаснув, еще источали тяжелый запах.
– Черт возьми, это невероятно! – выдохнул вслух Лаваль. – Кажется, Билл, ты нашел то, что мы все искали! Если завтра мы и впрямь выиграем у ривертаунцев…
Глава девятая. Дети– птицы
1
Куртис не любил столицу штата.
Машину он бросил прямо на улице, на какой-то шумной парковке.
Пусть заберет полиция, лишь бы убраться с магистрали, затеряться в закрытых кварталах. Тем более, что на всех выходах к площади митинговали юнцы. Куда ни пойдешь, везде раздавались голоса. Слишком визгливые, чтобы отнестись к ним с вниманием. Даже в холле у Тигра орал какой-то бородач. Сыр и помидоры лежали перед ним на куске загрунтованного и уже подсохшего полотна, пузатая бутылка опорожнена. «Долой глобальные системы!» Наверное, это был тост. Пришлось повысить голос:
– Он здесь?
– Полифем?
– Тигр стал Полифемом?
– Почему нет? – бородач угрожающе потянулся за бутылкой.
– Зачем тебе Полифем? – по широкой лестнице, пошатываясь, спустилась тоненькая фемина. Распущенные волосы падали на голые плечи, нечто вроде ночной рубашки совсем не укрывало ее. – Идем со мной. Я порочная.
– Верю, – кивнул Куртис.
На лестнице тоже сидели юнцы.
Не похоже, чтобы они сильно интересовались искусством. Впрочем, Тигр ничего такого и не требовал.
– Ты к Тигру?
– Разве не похоже?
Фемина пьяно обрадовалась:
– Он тебя вздует.
Куртис не успел спросить – почему?
Двустворчатая дверь в конце длинного коридора распахнулась.
– Если ко мне приходит женщина, я хочу видеть в ней женщину! Прежде всего женщину! Ничего больше! – разъяренный рык отражался от белых стен, резонировал со стеклом, почему-то поставленным у стены. – Джоконде нечего делать в моей мастерской. Джоконда уже написана.
– Сейчас он кого-то выбросит, – обрадовалась фемина.
Но в широком проеме дверей появился сам Херст – в шортах, в нелепой меховой безрукавке. Голые волосатые руки уперты в бока, свирепый взгляд обращен на нежданных гостей.
– Пауль, тебе не приходило в голову написать свой голос? – рассмеялся Куртис.
– Я работаю с трагическими сюжетами! – Херст уставился на фемину: – Что за нежить? Откуда это?
– Внизу у тебя целые лежбища такой нежити.
– Вот и пусть спускается! – манеры Херста не менялись. – Меня нет! Ни для кого! Убивай всех, кто этому не поверит, – крикнул он вслед облегченно припустившей по лестнице фемине. – Отпускаю наперед все твои грехи!
– Все-все?
Даже снизу фемина крикнула:
– Правда, все?
Херст выругался.
И потащил Куртиса в мастерскую.
Огромный зал со световым фонарем.
Огромные гипсовые и мраморные скульптуры. Заляпанная красками Фемида валялась на полу. Кто-то пытался зубилом сбить ей повязку с глаз. Сладко пахло красками и растворителем. Над большим мольбертом, покрытым небрежно брошенным покрывалом, небрежно, даже чуть криво висело полотно – групповой портрет «бэби-старз», занимающий почти полстены.
– Давай, Рон, давай! Сооруди что-нибудь из этих своих дурацких алкогольных диковинок! – Херст нетерпеливо потирал руки, задирал бороду, вышагивал важно, как учитель танцев. – Не думаю, что Анри часто нас вспоминал, но мы помянем беднягу. Я не раз ему говорил: живи правильно. Но Лаваль ни разу не поинтересовался, как это – правильно? И прожил жизнь как хотел. Некоторым это дается.
– Тебе не кажется, что в последнее время он страдал от одиночества?
– Анри и одиночество? – бесцеремонно рыкнул Тигр.
И пригубил коктейль:
– Распускать хвост ты еще не разучился!
И уставился на групповой портрет:
– Анри и одиночество? Кто-нибудь нарисовал самолет до того, как на нем полетели братья Райт?
Куртис не ответил.
Он тоже смотрел на полотно, занявшее полстены.
Он не любил эту работу Херста. Все вещи Тигра, даже наброски, восхищали его, но не эта. Зубастая маслина собирается объединить бэрдоккских гениев, но Херст этому противится, это точно. Противится всем силами. Иначе не исключил бы Дэйва Килби из общего круга «бэби-старз». Никогда этот групповой портрет не выставлялся. Несколько репродукций – вот все, что о нем знают.