Впереди - Берлин !

- Люди не виноваты! - докладывал Шаров Телегину. - Сделали все возможное, но с ходу взять Зееловские высоты было невозможно! Здесь было не наступление, даже не прогрызание, а настоящий штурм высот! Лавиной бросались справа, слева, снова справа, все пытались вырваться на вершины. Головной танк Героя Советского Союза Тихомирова все-таки прорвался. Танку, может, легче стало, а экипажу еще труднее! Артиллерия била по ним шквалом, порвало гусеницу, болванкой изранило весь экипаж. Радист Карев, сам глухой от взрыва, выполз из танка, вытащил раненых товарищей, и все вместе исправили гусеницу. Но в темноте не заметили фаустников. На волосок от гибели были. Их Бочковский чудом спас...

Как я понял из рассказа Шарова, комбата Бочковского, что называется, "заело": как это он, Бочковский, не вышел на вершину?! Маневрируя по пологим местам, командир батальона сумел-таки вырваться наверх, рядом с Тихомировым. Передний люк танка Бочковского был, по обыкновению, открыт: так удобнее высматривать дорогу на склонах. Поэтому Бочковский сразу заметил двух фашистов, наводивших свои "фаусты" на неподвижный танк Тихомирова. Медлить нельзя было ни секунды. Комбат скомандовал: "Налево!" - и оба смертника были сразу раздавлены. Одновременно танк Бочковского остановился, подбитый. Сам командир без звука повалился внутрь машины: осколком снаряда его ранило в бок.

Дальше события развивались так. К беспомощным машинам двинулся "тигр". Фашист шел нагло, намереваясь расстрелять оба танка в упор. Тогда парторг батальона Василий Пятачков вытащил из рук убитого гитлеровца фаустпатрон и поджег немецкий танк. В третий раз за какие-нибудь полчаса танкистов спасла от верной гибели гвардейская дружба.

- Людей винить нельзя! - повторил в конце доклада Шаров. - В этом бою, товарищ член Военного совета фронта, невозможно выделить отдельных героев: героями были все. Коммунисты и комсомольцы шли впереди. И если мы не взяли Зеелов с ходу, то не по нашей вине. Такая там была оборона - можем наглядно показать!..

- Проезжал, сам видел,- согласился Телегин.- Но трудно не трудно, а наступать надо! Богданов, смотрите, куда вышел, а вы отстаете. Орешек вам попался подходящий, не спорю, и сделано вами немало. Но это не значит, что вы можете топтаться на месте.

- Мы не стоим на месте, товарищ генерал. Медленно, но продвигаемся.

Перед уходом Шарова я задержал его на несколько минут:

- Как состояние Бочковского?

- Рана тяжелая, товарищ генерал, настроение подавленное, переживает, что придется проститься с армией. Одно твердит: "Кончена жизнь". Жалко его. Три года воевал, а перед самым Берлином не повезло.

А мне мало было сказать "жалко" - больно! Неужели и Бочковского потеряем, как других ветеранов?

Но упрямая воля Бочковского помогла его организму выстоять и на этот раз. Долго пришлось ему лежать в госпитале, но молодой офицер все-таки возвратился в армию.

Корпус Дремова по маршруту Бабаджаняна перегруппировался на свое направление. Он двигался днем, почти вдоль самой линии фронта, и, не будь надежного прикрытия с воздуха, непременно разбомбила бы его вражеская авиация.

Выйдя на свою полосу, 8-й механизированный корпус вступил в тяжелые бои. Сопротивление врага было невероятно упорным.

- Засекли корпус, проклятые! - ругался Катуков.- Пленные есть?

- Есть.

- Ну-ка давай кого-нибудь сюда. Привели фашиста.

- Имя?

Он назвал свое имя.

- Часть?

- Рядовой танковой дивизии "Мюнхеберг".

Предположение оправдалось: немцы сумели обнаружить наш маневр и перебросили навстречу Дремову новые соединения.

Пленный говорил охотно, особенно по общим вопросам.

- Фюрер приказал продержаться всего сорок восемь часов. Через двое суток наступит перелом, и новые армии перейдут в решительное наступление. Перед Берлином противник будет разбит - это сказал в своем выступлении гаулейтер и комиссар обороны Берлина Геббельс. Войска СС выстоят эти сорок восемь часов. И победа будет за нами!

- Вы уверены в этом? До Берлина всего сорок пять километров!

- По приказу фюрера каждый населенный пункт объявлен крепостью и каждый немец должен защищать свой дом и свою квартиру до конца. Любые разговоры о капитуляции, даже со ссылкой на фюрера, будут караться виселицей. Это тоже сказал нам доктор Геббельс.

- Кто у вас может запретить Гитлеру вести переговоры о капитуляции? спросил Катуков.

- Сам фюрер запретил! Прежде чем вы успеете подвергнуть физическому уничтожению нашу расу - высшую расу всего человечества! - мы заставим вас захлебнуться в вашей крови. А потом придут на смену свежие силы, и вы погибнете!

- Фанатик,- поморщился Михаил Ефимович, после того как эсэсовца увели. Но насчет приказа о крепостях по всему пути, кажется, не врет. Мюнхеберг уже в третий раз переходит из рук в руки. Мюнхеберг, в честь которого наименовали танковую дивизию, был небольшим городком, стоявшим примерно на полпути между Зееловым и Берлином. Пробиться туда корпусу Бабаджаняна оказалось неимоверно трудным делом: единственная дорога была завалена, заминирована, простреливалась артиллерией на каждом километре. Из придорожных кустов били фаустники.

Но и в этих тяжелых условиях командир корпуса нашел выход:

- Ломай лес! - приказал он Гусаковскому.

Машины, подминая деревья, поползли по чаще. Марш оказался тяжелым: обзора не было, фаустники безнаказанно вели огонь с деревьев, даже специальные защитные приспособления здесь не спасали. Иосиф Ираклиевич решил пустить вперед мотострелков. Они уничтожали засады, подводили танки к укрепленным точкам - стрелки как бы повели за собой боевые машины.

Так, отвоевывая метр за метром, части дошли до Мюнхеберга и заняли наконец город.

Штаб армии в этот вечер разместился в маленьком поселке Шенфельде, южнее Мюнхеберга. Михаил Алексеевич Шалин с тревогой наносил на карту обстановку. С севера, с запада, с юга - будто подковой охватил противник вырвавшуюся вперед армию.

Но армия продолжала продвигаться на запад. Теперь на ее пути потянулись леса, горевшие от залпов "катюш", от авиационных бомб и снарядов. Пламя полыхало на десятки километров и закрывало половину неба. Обойти его было невозможно: с флангов дорогу преградили озера. Гвардейцы пошли напрямик.

Наш бронетранспортер двигался за колонной корпуса Бабаджаняна.

Вскоре ехать стало невозможно, пришлось слезть и идти пешком. В двух шагах не видно ни зги.

- Убьют - не узнаешь откуда. - Катуков прикрыл рукавом воспаленные от дыма глаза.

На дороге то и дело мы натыкались на следы лесного боя. Вот у поворота валяются обломки автомашин: кузов и кабину разнесло фугасом в мелкие щепки, оторванные колеса отбросило на полсотни метров. Неосторожный шофер чуть свернул с колеи на обочину - и его настигла коварно замаскировавшаяся смерть. Недалеко отсюда - раздавленная фашистская батарея кинжального действия.

Катуков чуть не зацепился ногой за проволоку, переброшенную поперек дороги. Один конец ее уползал направо от просеки к мине. По другую сторону, в кустах, валялся труп смертника. Его выброшенная вперед рука как бы в последнем усилии пыталась втянуть прицеленную мину за проезжую колею. На узкой просеке достаточно подбить головную машину - и вся колонна встанет. Но очередь автоматчика успела оборвать жизнь фашиста в последнее мгновение.

Впереди - черная стена дыма. Упавшие деревья чадят, дым дурманит голову. Наша одежда начинает тлеть. Скоро ли будет конец этому пожарищу?

Кажется, что движемся бесконечно долго. Иногда приседаем, чтобы у самой земли разглядеть дорогу под черными клубами дыма. Перешагиваем через трупы, обходим обгорелую коробку танка: это дело рук смертника-фаустника, которого тут же, на дороге, сразила пуля нашего автоматчика.

Бой слышится все ближе и ближе. Дорога вынырнула на небольшую полянку. В центре ее - несколько санитарок с ранеными, рядом - бронетранспортер. В нем даже издали можно заметить подвижную фигуру Бабаджаняна. Закопченный, в обгорелом комбинезоне, он торопливо спешит нам навстречу.