Впереди - Берлин !

Как в землю провалился!..

Говорю нарочито ровным, спокойным голосом:

- На мой взгляд, у Бабаджаняна не так уж плохо. Сам знаешь, в прорыв он вошел позже, да и не на том месте, где предполагалось, а все же посмотри, какой темп дал: в первые же сутки отмахал шестьдесят километров, Пилицу форсировал раньше всех, резервную дивизию противника перемолол. Думаю, не выпустит и Варшавскую группировку. Ты же сам ему приказывал: не оглядывайся назад, а быстрее к цели. Вот он и жмет на Лович.

- А сведения он обязан давать?

- Сведения-то, конечно, обязан, но зачем злиться? Допустим, скачет он на своем "виллисе" - так это по привычке, думает, что это ему бригада. Там он все видел, а тут, конечно, не увидит. Движение корпуса, да еще ночью - где тут увидеть и услышать. Это трудно. Что трудно! Прямо скажем, невозможно. А он пробует, мечется, рацию от себя, наверное, отпустил - навыка охватить корпус у него еще нет.

- Ну что ж, первый урок. Запишем ему покрепче на рассвете, когда поймаем...

И, секунду помолчав, Катуков добавил:

- Если живой.

Я чувствую, что злость на Бабаджаняна еще не прошла, и пытаюсь успокоить Катукова:

- Вот смотри, Дремов не первый день на корпусе, уже три операции провел, да и вряд ли мехкорпус ушел дальше танкового, а знать о себе тоже почему-то не дает.

Но, вместо того, чтобы оправдать Бабаджаняна, я, неожиданно для себя, вызвал упрек и в адрес Дремова.

- Ох, этот Ваня! Скольке крови мне попортил за эти несколько часов.

Распахнулась дверь, вошел Никитин. Стала видна непроглядная чернота январской ночи. Только вспыхивали лампочки рации, да иногда мрак рассекался огнем артиллерии.

- Увидят лампочки, придет какой-нибудь паршивый взводишко немцев, и заберут нас - пикнуть в такой тьме не успеем,- выразил Катуков общее беспокойство.

Никитин протянул бланк радиограммы.

- Есть радостное сообщение.

- Докладывай скорее! - вскинулся командующий, яростно и долго нажимая на подвижной рычажок фонарика - "ручной электростанции", как прозвали его на фронте.

- Михаил Алексеевич Шалин сообщает: фронт прислал в штаб командующего бронетанковыми и механизированными войсками генерала Орла для выяснения.

Юмор не изменил Никитину даже в этой ситуации.

- Выяснения чего?

- Как довели приказ.

- Какой приказ?

- Новый, товарищ командующий: изменение направления!

Никитин молча читает приказ о новом направлении и обозначает его на карте. Катуков ворчит: "Еще прочитать не успели, а уже Орел прилетел - проверять, как довели!.."

Наконец все становится ясным. Армии приказано не идти дальше на север, в обход Варшавы, а от Равы-Мазовецкой повернуть на запад - на Згеж, вокруг Лодзи, и к исходу 17 января выйти на реку Hep, приток Варты.

Никогда я еще не видел Михаила Ефимовича таким расстроенным. Он машинально взглянул на часы и свистнул: они показывали три часа ночи, три ноль-ноль восемнадцатого января!

Что нам было делать? До утра сидели на южной окраине Равы-Мазовецкой и ловили в эфире все, что попадалось. Шалин все рации штаба задействовал на волны командиров корпусов и передовых бригад.

Только с рассветом Никитин ворвался с таким видом, что Катуков сразу спросил его: "Что, опять радость принес?"

- Поймали Гусаковского. Докладывает в штаб корпуса, что в двадцать один ноль-ноль прошел Скерневице, а в двадцать три ноль-ноль Карабанов уже был в Ловиче.

- Ого, куда маханул! - Михаил Ефимович сразу оживился.- Сто двадцать километров в сутки!

Что-то прикинул в уме.

- В шесть раз быстрее Клейста в его лучшие деньки! Хорош Гусаковский! Ну, а что там дальше?

- Больше ничего. Подпись: "Дон-101".

Это были позывные Гусаковского.

- А остальные где? Где Бабаджанян?

- Ничего не сказано. Имеем еще перехват: километрах в двадцати к западу от Равы-Мазовецкой на дороге к Лодзи мотоциклетчиками "захвачены в плен" тылы Дремова. В направлении Лодзи разведчики слышат бой.

- Корпус туда повернул?

- Не могу знать, - Никитин улыбнулся.

Настроение у Катукова совсем исправилось: устремляясь вслед за убегавшим противником, колонна Дремова пошла как раз по тому маршруту, который был намечен армии новым приказом фронта.

- Ну, это уже хорошо... Так что, Кириллович, можем докладывать: Гусаковский в Скерневице. Знаю, знаю, что он в Ловиче... Лучше пока молчать. Ну, а Дремову дадим рубеж, где тылы его захватили. Так поскромнее будет, по-надежнее. Ф-фу, камень с души свалился.

Катуков снова наклоняется над картой:

- Богданов, наверно, Варшавской группировке пути отхода уже отрезал. Ну и пусть с ней возится, а мы туда резервы с запада не пустим. Ох, и тяжело было Михаилу Алексеевичу отдуваться за всех! А где Воронченко? Выпросился и сбежал! Мне кажется, надо послать расследовать: что же получилось, почему не было связи? А?

- Согласен. Может, и мы в чем виноваты, не все сделали...

- Опять самокритика!

- Самокритика, да... У меня такой план: вызовем к рассвету У-2 и уедем к войскам поближе.

К утру обстановка прояснилась. К Раве-Мазовецкой подошли основные силы 8-й армии. После короткого боя пехота вышибла засевший в центре городка немецкий гарнизон: два эсэсовских полка, усиленных самоходками.

- Это их-то Гусаковский и обходил "бочком, бочком",- догадался Катуков.- А хитрец Бабаджанян решил тоже не ввязываться в бой. Один другого стоят. Хороши бы мы были, Кириллович, если б чуточку подальше к центру заехали: прямо немцам в гости...

Прежде чем выезжать на розыски Дремова, я вызвал Журавлева.

- Алексей Георгиевич, разошлите всех политотдельцев по маршрутам колонн. Задача - уточнить расположение наших войск.

- Есть, слушаюсь.

Теперь можно и самому отправиться за "беглецами". Прямого пути нет, все мосты взорваны: бронетранспортер должен был огородами выбираться на Лодзинскую дорогу. Она абсолютно пустынна. Никто не встречается, никаких указателей, свежевыпавший снежок замел следы. Вверху, над нами, летит У-2: летчик высматривает маршрут и, время от времени снижаясь, дает нам направление движения.

Добрались до местечка Бжезины. Вдоль дороги стоят толпы местных жителей: старики, женщины, мальчики и девочки. Они протягивают солдатам бутылки с вином, кофе, молоком. Слышатся приветственные крики: "Hex жие Россия!" На улицах - вражеские трупы, разбитые автомашины, раздавленные гусеницами пулеметы. Многие дома сожжены. Бой здесь был жестокий, но население как будто забыло об этом - столько радости на лицах людей, приветствующих "Червоно войско".

Спрашиваю - без особой, впрочем, надежды, что кто-нибудь меня поймет:

- Танки здесь проходили?

Какая-то старуха знает русский язык:

- Проходили, пане товарищ. Столько танков, столько! - воздымает руки.- В Германии места не хватит!

- Ничего, мать, поместимся!

- Езус-Мария! Да благословит вас великий боже, - и широко крестит бронетранспортер.

Едем дальше. Мы уже где то севернее Лодзи, а танков не видно, не видно и следов боя. Что за чертовщина, куда же они маханули? Встречные поляки на вопрос: "Где русские танки?" - показывают на запад.

Около Згежа - северного пригорода Лодзи - я увидел на дороге подполковника Федота Дьяченко, заместителя командира 19-й гвардейской механизированной бригады по политчасти. Рука его на перевязи, голова свесилась на грудь, ладонью Дьяченко трет покрасневшие веки. Едва взглянув на него, понял: беда!

- Что в бригаде?

- Убит полковник Липатенков.

На войне смерть - обычная гостья, и все-таки никогда не привыкнешь к гибели близких людей. Кажется, еще недавно мы с Катуковым слушали его горячую беседу с молодыми офицерами. "Впереди Варта, Одер, а дальше - Берлин,- говорил им Липатенков.- Это будущая задача, решим и ее". А сам не успел дойти и до Варты...

Дьяченко начал горестный рассказ:

- До Згежа бригада шла без боя: одной разведкой посшибали мелкие заслоны. В Згеж разведчики сунулись - там их крепко встретили, они бочком обошли город - и дальше, на запад. Надо бы и всей бригаде так, да понадеялись, что немец, как бригаду увидит, побежит сам. Привыкли уже за двое суток без боя ехать, успокоились. Ночью ворвались в город, а там полным-полно укреплений наворочено. Вокруг стопятидесятимиллиметровки как противотанковые поставлены, каменные дома подготовлены к обороне до третьего этажа, волчьих ям без счета нарыто, одиночные доты для фаустников попадались на каждом шагу. Половина улиц перекрыта баррикадами, а другая заминирована. Вошел головной батальон - и сразу пробка! Липатенков по рации запросил комбата: "Что случилось?" А тут и по остальным батальонам шквалом плеснуло. Сильнейший огонь и спереди, и сзади. Рацию разбило вдребезги, радиста на месте уложило. Липатенкова ранило. Капитан Прохоров, Тимофей Сидорович, наш офицер связи, старался убрать комбрига в укрытие, да куда там! Пошел Липатенков в первый батальон. Там уже два танка потеряли: в волчьи ямы они провалились. Эти чертовы сетки, которыми ямы покрыты, и днем не увидишь, не то что ночью. Зачем он туда ходил! Все равно ничего не видно, тьма, только дома горели.