Страница 20 из 35
Они просветляли нас, честное слово, кто бы мы были без них; сюда, конечно, вот сюда, где мы теперь толпимся, но дальше куда?
Эпоха сменилась.
"Итак, Андрей, первый круг вами пройден",просветляет Наставник. Снова всего лишь - первый. Историческое произведение.
"Не забыть бы мне вернуться",- мысленно осознает Банев. Историческое произведение.
"Хватит с меня псины!" - громогласно осознает Сорокин. Историческое произведение.
"Жиды города Питера". Литература быстрого реагирования, памфлет.
Об остальном и говорить не приходится. В лучших случаях более или менее приличные исторические произведения (например: война - это отвратительно). Либо публицистика. От кабаковского "Невозвращенца" (беллетризированная статья-страшилка) до "Сладких песен сирен" Кривича и Ольгина (чрезвычайно длинный фельетон). Ситуации. Безлюдье.
Фантастика как прием - это метафора. Гильгамеш. Христос. Лилипутия. Пища Богов. Воланд. Солярианский Океан. Хармонтская Зона. Не просто зеркало - микроскоп. Или телескоп. Стократное увеличение, тысячекратное увеличение... чего?
Показать мучающегося человека? Нет ничего проще сейчас. Но, пользуясь словами Стругацких, это значит увеличивать и без того неодолимую силу. Твердить "плохо-плохо-плохо-будет-хуже-хуже-хуже" запятнать себя дальнейшим накручиванием общей паранойи, которая и без того захлестнула наш новорожденный мир. Помимо прочего, подобное только на руку тем, кто спит и видит загнать нас обратно в точку ноль.
Показать благоденствующего человека? Но это будет издевательством - вроде голого конкурса на звание "Мисс Пайка" в блокадном Ленинграде.
Показать человека, борющегося за правое дело? Но с кем именно? Все и так друг с другом борются, а толку - только похоронки...
Показать доброго человека? А что он делает? Как что? Раз добрый, то защищает страждущих, следовательно, борется за правое дело. Ну, значит, если еще жив, то уже кого-нибудь убил...
Показать светлое общество послезавтрашнего дня? Без особых там звездолетов, убедительно, психологически достоверно; просто дать желанную перспективу: люди любят друг друга и всласть работают...
А сколько получают?!
Да нет, не так уж страшно, ведь все, что происходит, это подчас даже смешно, смешно до икоты!.. Фельетон.
Да нет, но было же хуже, вспомните, ведь прокисали, плесневели, гнили на корню!.. Историческое произведение.
Да-а.
Впрочем, возможно, в тот самый миг, когда пишутся эти строки, какой-нибудь особо прозорливый, особо чувствительный рефлектор-рефрактор уже поймал контур живого лица. Не ноздрю, не выбитый глаз, не прыщ на скуле - лицо. Уж не от статьи же ожидать новых очертаний, статья может лишь подвести итоги уже сделанного; двигать процесс может только сам процесс, а отнюдь не его анализ. Теория суха, а древо жизни вечно зеленеет... кхе-кхе... особенно при уровне заражения местности в 1991 кюри.
---------------------------------------------------------------Круг шестой. 1993 ----------------
ВПОЛЗАЯ В РЫНОК
_______________________ "НФ в предложенных обстоятельствах".- "Звезда", 1994, № 5.
Эпоха молчания сменилась эпохой ора.
Если все молчат, стоит лишь ухитриться словечко продавить сквозь сжатые губы - и можешь быть уверен, кто-нибудь да услышит. Если каждый вопит свое - хоть горло разорви, нет гарантий, что вопль до кого-то долетит. Как подсчитать, в какую из эпох люди обменивались большим количеством осмысленных сигналов?
Впрочем, то, что обвалившаяся из непостижимого поднебесья свобода обернулась свободой вопить и не слушать, что вопят другие,- четверть беды. Иллюзия того, что демократия это когда добрый интеллигентный Шурик вместе со своей кавказской пленницей получают возможность безбоязненно читать Солженицина и жаловаться на товарища Саахова Гдляну, а все остальное идет как прежде, рассеялась до боли быстро. Еще летом девяносто второго по телевизору показали забавную короткую передачу, где журналистка подходила к разным людям с вопросом: "Свободны ли вы?" Едва ли не последним удостоился этого вопроса чистенький паренек лет семнадцати, который, в отличие от большинства взрослых - те по большей части говорили, что еще не вполне свободны, свобода-де пока только декларируется, да и обязанности перед обществом и семьей сковывают,- заявил, что совершенно свободен. Когда его спросили, что он, как свободный человек, может сделать, он ответил: "Могу задницу показать". Однако это тоже полбеды. А вот когда, скажем, начальник армейского склада, чувствуя себя вполне свободным и тщась прикопить деньжат для выполнения обязанностей перед семьей, загоняет невесть кому три-четыре ящика со снарядами, а потом получает эти снаряды на голову своей семье - ну, пусть не своей, пусть семье корешка по училищу,- вот это уже беда...
Эпоха молчания вкупе со всей предшествовавшей ей эпохой полностью победившего социализма создала, как ни крути, свою культуру. Это была искалеченная культура. Но в искалеченном социально-политическом пространстве она, худо-бедно, обеспечивала взаимодействие людей. Теперь эта культура рухнула, дезавуированы все ее ценности - в том числе, заодно, и те, что действительно были ценны, ибо они ценны всегда. Оказалось, из десятерых разве что одному свобода нужна, чтобы наслаждаться прелестями Солженицина. Зато уж никак не меньше, чем пятерым - чтобы беспрепятственно выпускать кишки всякому, кто оказался в какой-нибудь очереди чуть впереди. Путы старой морали рассыпались - и тут только выяснилось, что они не просто связывали нас по рукам и ногам, но, как и путы всякой морали, делали нас людьми. И из человека полез зверь.
Он глупый. Он не осознает элементарной истины: чтобы не получать ударов в спину, самое надежное средство - не бить в спину самому. Он знает лишь одну ценность: "Я хочу". И лишь один принцип общения с себе подобными: то, что оказалось между "Я" и тем, чего "Я" хочет, есть нечто лишнее в мироздании, надо его изъять. Когда-то еще свойственный всему живому инстинкт самосохранения вновь наденет на зверя социализирующие путы морали и вернет ему человеческий облик...
Фантасты все это предвидели раньше многих. Еще в эпоху молчания, крутя вероятности и так, и этак, они задумывались над тем, сколько невинной, можно сказать, девственной крови прольет безмозгло любящий свободу зверь, пытаясь с наскоку овладеть этой несовершеннолетней. А надсмотрщики от идеологии несли их по всем мыслимым кочкам за пессимизм, смакование жестокостей, неверие в советского человека...
А если бы не несли?
Неужто сейчас лилось бы меньше крови?
Что может и чего не может литература? Да и, вообще, искусство? Да и, в частности, фантастика?
Они не больше и не меньше, как генератор дополнительных переживаний. Остальное - изложение концепций, сообщение сведений, пропаганда идей - играет вспомогательную роль и потребно лишь в той мере, в какой способствует индуцированию в читателе тех эмоций, которыми хочет поделиться автор. Музыка ничего не пропагандирует и никуда не зовет, но если она волнует - она искусство. Текст, сколь бы он ни был богат информационно, перестает относиться к сфере художественного, если перестает быть объектом переживания.
Есть переживания, которые способствуют убыстренному и углубленному пониманию реальной жизни и ее тенденций. Они буквально носом тычут тебя в окружающие проблемы: "Не отворачивайся! Смотри! Думай!" Индуцированием этих переживаний занимается так называемая серьезная литература. В том числе, как ни парадоксально это звучит для неискушенных, и серьезная фантастика. Она еще часто добавляет: "А завтра из этого может получиться вот что. Как ты себя поведешь?"
Есть переживания, которые, наоборот, отвлекают от насущных проблем. Честь им и хвала - если замкнуться на сиюминутных хлопотах и невзгодах, быстро сойдешь с ума. Между тобой и жизнью возникнет радужное марево: "Купаться полетим далеко-далеко. Убийцу поймаем быстро-быстро. Любить нас будут крепко-крепко. Успокойся, все хорошо". Индуцированием этого марева занимается так называемая развлекательная литература. Развлекательной фантастике тут такие карты в руки!..