Егоша и маленькие, маленькие бабочки...

Егошина теща уже не передвигала ноги — волоком, как будто в вечных, спадающих домашних шлепанцах, а ходила, если хорошо присмотреться, чуть ли не вприпрыжку.

В домашних делах она отказалась участвовать наотрез. И когда жена, совершенно замученная каждодневными поездками к дочке и внучке, как-то попросила ее сварить суп, заявила: выкручивайтесь сами, а я свое отработала. И суп не сварила.

Время от времени у тещи в комнате собиралась стайка ее престарелых подруг. Они пили вино, ели пирожные, купленные в ближайшей булочной, слушали музыку своей молодости, и судя по доносящимся звукам, а порой и топоту, даже танцевали. Очень громко смеялись и разъезжались хорошо за полночь на такси. Иногда присоединялись мужчины, тоже, конечно, их свер­стники. Впрочем, был как-то один молодой, практически юный, лет двенад­цати, чей-то внук, вот тогда шуму было вовсе немыслимо.

Егоша ходил мимо по коридору на цыпочках, чтобы не мешать. Жена же возвращалась от дочки поздно и тут же засыпала мертвым сном.

О количестве гостей Егоша обычно судил по обуви в прихожей. Она была разных размеров и разной степени обветшалости. Комната у тещи была небольшая, но как-то перед Новым годом Егоша насчитал одиннадцать пар. Однако шло время — месяц за месяцем и год за годом, — и количество этой обуви стало постепенно уменьшаться, и Егоша с грустью подумал, что вла­дельцы исчезнувшей обуви, скорее всего, умерли.

Но чем меньше становилось обуви в прихожей, тем громче раздавались смех, музыка и топот.

Как-то во время очередных тещиных посиделок Егоша обнаружил только две пары обуви — две пары стареньких оббитых ботинок — женские и муж­ские. Женщину, тещину подругу, седую и маленькую, в прогрызенном молью беретике, Егоша знал. И старичка знал — тоже невысокий такой старичок, невысокий, но крепенький. И мужские ботиночки принадлежали ему. Егоша посмотрел на эти ботиночки и так расстроился, что чуть не заплакал. Но то, что случилось потом, было для него полной неожиданностью.

Теща купила рюкзак — старомодный, поношенный, цвета пыльной, бле­клой зелени, с широкими лямками и огромными карманами.

Прежде она никогда не спрашивала у дочери, что можно взять, — просто брала что хотела, и все. А тут стала спрашивать.

— Можно ли взять две банки сгущенки и вермишель быстрого приготов­ления?

— Конечно! — отвечала жена. — Бери что хочешь.

Наконец теща попросила у дочери ее старую куртку.

— Тебе это зачем?

— Она теплая. С капюшоном. У нее хороший замок, — ответила теща.

Ушла теща, они и не заметили как — не прощаясь и без объяснений, —

может, к вечеру, а может, и ночью. И пропала. Ни писем, ни открыток, ни телефонных звонков. Лет через пять знакомые знакомых передавали, что видели ее где-то в районе Тибета. Двух пожилых женщин и невысокого, бодрого старичка.

Жена Егоши давно уже стала плохо переносить позднюю осень и зиму, а после того, как дочь второй раз вышла замуж и мать, Егошина теща, ушла из дома в неизвестном направлении, раскисла совсем и еле ходила на рабо­ту. Внучка к тому времени уже не была хрупкой тростинкой, а стала таким крепеньким пузатеньким шкафчиком. Так что дочка не так в ней нуждалась, как прежде, и совсем не интересовалась ее здоровьем. Егошу же это очень волновало.

Как-то Егоша увидел из окна, как жена возвращается с работы усталая, медленно, нетвердо переставляя ноги, и ее бледное лицо почти сливается с серой шляпкой. «Надо же что-то делать!» — подумал Егоша и чуть ли не силой отвез в поликлинику. Ее тут же положили в больницу.

Палатный врач, вроде бы интеллигентный человек, был чем-то раздражен и поэтому сказал Егоше довольно зло:

— Ну что ж, люди вы еще не старые, но землю уже довольно потоптали. Что ж.

— Что ж? — переспросил Егоша.

— Смотри выше, — сказал врач. — Мне за дополнительную информацию денег не платят, — и пошел себе, на ходу что-то дожевывая.

Но Егоша не обиделся и даже не рассердился. «Все мы в одной лодке, — подумал Егоша. — Его тоже можно понять. Это моя жена, а не его».

На другой день он принес врачу две палки самой дорогой колбасы и день­ги в конверте.

— Знаешь, — сказал ему врач. — Все, что я могу, я делаю. А больше, чем могу, я не могу. — Но деньги и колбасу взял.

Егоша с трудом понял смысл этой сложной формулировки.

Он навещал жену каждый день, а бывало, и по два раза, дочь не при­ходила вообще, теща была, понятно, неизвестно где, а у сослуживцев жены и каких-то ее подруг была пропасть своих проблем и болезней. И были дни, когда Егоше казалось, что они остались совсем одни на этом свете. С каждым днем жене становилось все хуже и хуже, ей назначали то одни лекарства, то другие, то предполагали делать операцию, то уже не предполагали делать операцию, и наконец пришел день, когда жена смотрела на Егошу и его не видела.

— Что ж... что ж. — сказал врач, пожимая плечами. — Идите-ка отдо­хните. — И сам пошел отдыхать.

А Егоша остался. На диванчике. В конце длинного больничного кори­дора, куда выходили двери палат. Егоша был в белом халате, а в этот вечер дежурила новая медсестра, которая приняла его не то за медбрата, не то за кого-то еще, так что она Егошу не выгнала. И Егоша все сидел и сидел. Порой задремывал, а потом опять встряхивался, открывал глаза и видел все тот же мглистый ночной больничный коридор.

Где-то после двенадцати Егоша вдруг дернулся всем телом и широко открыл глаза — по коридору, от самого дальнего его конца, шел очень высо­кий, поблескивая золотыми кудрями, светясь нежным лицом и такой, такой знакомый. Вот он вошел в палату, в которой лежала жена Егоши, — сколько он там пробыл, Егоша не понял, у него просто перехватило дыхание, возмож­но, это и было время одного вдоха, — потом вышел и стал быстро удаляться, почти лететь, и чем дальше удалялся, тем ярче светилось его тело, в конце концов превратившись в светящуюся точку.

— Что вы здесь делаете? — вдруг накинулась на него медсестра. — Ухо­дите! Здесь не положено!

— Ухожу, — сказал Егоша покорно.

На другой день вся больница говорила о том, что тяжело, можно даже сказать, смертельно больная женщина проснулась утром здоровой, попросила поесть, а потом — домой.

Егоша почему-то чувствовал, что вот-вот и Миша-ангел объявится. И он объявился в самый вроде бы неподходящий момент.

Жена Егоши уже выписалась из больницы, но на работу еще не выходила и в магазин тоже не выбиралась, так что делал это Егоша. И вот как-то он отправился в магазин, взял все что надо, выстоял небольшую очередь в кассу, расплатился и уже пересчитывал сдачу, как рядом появился Миша-ангел. Довольно возбужденный. Впрочем, в таких случаях он всегда был немного возбужден — наверное, все эти «переходы» были непростым делом.

От неожиданности Егоша спутался и начал считать сначала, спутался снова, уронил какие-то копейки, стал собирать. В очереди от нетерпения зашикали.

— Все нормально, не суетись, — сказал Миша-ангел и даже помог эти копейки собрать.

Пошли к выходу, Егоша тащил тяжелый пакет с продуктами.

— Я еле-еле отделался, — начал Миша-ангел ворчливо. — Так на тебе — Гаврила!

— Ты хотел, чтобы моя жена умерла? — спросил Егоша с угрозой.

— Нет, конечно. Да нет. — заговорил Миша-ангел довольно фальши­во. — Что это ты. Нет, конечно. Я им горжусь. Просто ты пойми. Где ты и где мы?

— Понял, — сказал Егоша. — Я рад, что моя жена не умерла.

— Я тоже.

На улице был ветер. Волосы на голове Егоши растрепались.

— Ты совсем седой, — сказал Миша-ангел.

— Наверно, — сказал Егоша.

Какое-то время шли молча. Тяжелая сумка оттягивала Егоше руку. Миша- ангел что-то насвистывал.

— Мы — ребята неплохие, — заметил Миша-ангел. — Ты же знаешь. Просто любить, как вы, не умеем. Как это?

— Сам не знаю, — сказал Егоша.

— С твоей внучкой все хорошо будет.

— Я надеюсь, — сказал Егоша.

— Да и с тобой все нормально.