Страница 30 из 35
Если бы от неимения порядочной квартиры в Шенице, местечке скудном, не отвели мне квартиры в двух верстах от неё, в деревне Погоржеле, где стоял гренадерский полк императора австрийского, напоминавший мне, что я в армии, и если бы не адъютанты главнокомандующего, милая и любезная молодежь, к которой приставал я каждое утро по приезде моем в Шеницу, которая меня закормила, запоила и, так сказать, отогрела замерзавшую душу мою, я бы не знал, куда деваться. 16 марта, отобедав у князя Михаила Горчакова, тогда начальника артиллерии действующей армии, я выехал к своему месту. Около вечера я сбился с дороги и вместо Паризов попал в Лановичи, где расположен был штаб гренадерского корпуса; я подъехал прямо к квартире корпусного командира, князя Ивана Леонтьевича Шаховского, и провел у него ночь; а 17 поутру отправился далее на Желихов, куда в тот день перешла главная квартира из Шеницы. Вся армия, кроме 6-го пехотного корпуса и сводного корпуса графа Витта, была в движении в переправе. Ростепель была ужасная: густая грязь, по колена лошадям и по ось повозкам, весьма затрудняла движение.
На пути от Серочина к Сточеку осмотрел я поле сражения, первого неудачного нашего дела в этой войне. Я ехал именно по дороге через лес от деревни Колодзя к Сточеку, по коей выскакал переяславский конно-егерский полк с храбрым и знающим свое дело генерал-майором Пашковым (Александром Васильевичем). Я любовался голыми возвышениями, закрывавшими войска Дверницкого, и обширною плоскостью, за ними лежащею, по которой ему было столь легко, свивая и развивая войска свои, направлять главные свои натиски, куда ему заблагорассудится. Не будучи видимым нашими войсками, он мог следить за малейшим их движением и наблюдать за ними как на ладони. Я удивился и невольно содрогнулся, увидя на каком расстоянии находился конно-егерский короля виртембергского полк в то время, когда по повелению Гейсмара, Пашков, увенчав им высоты, ударил на неприятеля прежде, нежели второй полк, долженствовавший поддержать удар его, успел обогнуть оконечность леса! Расстояние это было столь велико, что неприятель, расстроив переяславский полк, успел обратиться всеми своими силами на полк короля виртембергского, который понес участь подобную первому. В добавок к тому, резерв этих двух подков, состоявший из конно-егерских полков тираспольского и арзамасского и двенадцати орудий, оставлен был в Серочине, за пять верст от поля битвы! Я пожал плечами и поехал далее!
К вечеру я прибыл в Желихов, куда только что пришла главная квартира. Пристанище мое было у полкового командира атаманского полка, Кузнецова, который сам стоял у казачьего полковника Рудухина, находившегося в свите великого князя Константина Павловича и тогда числившегося в гвардейском отряде, который, под командою генерала графа Куруты, был уже на походе к Коцку.
Так как путь мой лежал через это же местечко, то 18-го по утру мы с Рудухиным выехали верхом к Коцку. Две брички наши едва тащились и наконец так отстали, что я со своею увиделся только в Люблине. Вся дорога была завалена повозками, на каждом шагу выбивающимися из грязи, и изнуренными лошадьми гвардейского отряда, здесь оставленными, или уже издохшими на дороге.
В Окрже мы сделали привал и там я увидел большую часть этих хваленых войск, для подражания коим еще недавно стекались в Варшаву все истые любители фронтовой службы в российской армии. О подлинно, я увидел истинно подвижную Гатчину: всё застегнуто от глотки до пупа! Всякая пуговица, всякий ремешок, всякая пряжечка, всякий солдат, вахмистр, офицер и генерал на месте, уставом им определенном! Зато какое изнурение, какие лохмотья! Как всё грустно, всё скудно людьми и лошадьми, хотя отряд ни разу еще не нюхал пороха! Педантство начальников в военное время есть тягчайший ранец, тягчайший вьюк для подчиненных. Войску русскому необходима распашка, веселость и строгий порядок, без щепетильной взыскательности; тогда только оно здорово и бодро, — а если к этому еще добрая пища и победы, тогда и конь топочет и солдат хохочет, и нет для него недосягаемого и неодолимого.
Мы ночевали в Гуловской воле и 19-го рано по утру выехали в Коцк. Вдруг на половине дороги нам послышались пушечные выстрелы, коих направление казалось со стороны Вислы. Сначала я полагал, что эти выстрелы производились по рабочим нашим, близ мостов находящимся, и по войскам, к ним подходящим, но гул выстрелов вскоре усилился и продолжался до самого вечера. Ясно оказывалось, что это была не простая канонада, а сильная битва. В последствии мы знали о нападении польской армии на Гейсмара и на Розена. Довольно замечательно, что от того места, где мы были в то время, до Милосны, где происходило сражение, более ста верст по прямой линии. Правда, что день был ясный и легкий ветерок дул со стороны битвы.
Мы провели ночь в Коцке. 20-го, распростясь с Рудухиным, я сел в почтовую повозку и приехал в Люблин, где явился в графу Витту. 21-го я пробыл в Люблине и обедал у графа. 22-го я ночевал в Песках, а 23-го к обеду достиг наконец моего отряда в Красноставе.
Начальник главного штаба, граф Толь простер до того благосклонное внимание свое ко мне и нетерпение доставить мне средства удовлетворить мое рвение в службе, а может быть и собственное желание свое воспользоваться без замедления моими, по мнению его, способностями, что прежде, чем узнал о прибытии моем в главную квартиру, он составил уже означенный отряд и поручил его полковнику Анрепу, с оговоркою: до моего приезда. Полковник Анреп ожидал меня с часу на час и следовательно приезд мой нимало не удивил его. Однако нельзя не отдать справедливости благородному поступку сего отличного офицера, при сдаче отряда, им командуемого. Сколько я знаю чиновников, истинно достойных и по качествам душевным и по военным дарованиям, которые исполнили бы сдачу сию по правилам, простирающимся до той черты, от которой начинается любовь к общей пользе и забвение собственного неудовольствия; ибо, как ни говори, а для молодого штаб-офицера сдача такового отряда, каков был мой, когда неприятель под глазами, не только прискорбна, но это есть великое несчастье. Анреп[37] сдал отряд мне так, как немногие. Он сообщил мне все известные ему подробности о корпусе Дверницкого, о Замостьской крепости, о распоряжениях своих, о мнении своем относительно надзора за неприятелем; он изложил мне порядок службы, им заведенный, объездил со мною аванпосты свои, объяснив, по каким предположениям и для чего каждый пикет на такой то возвышенности, на таком то скате. Он показал при этом на карте дороги и пункты, до коих доходили его разъезды и, рассуждениями своими на счет общих и сего отряда частных обстоятельств, он меня обрадовал находкою в армии столь ревностного и благородного офицера. Полковник Анреп, отличающийся своею воинственною и можно сказать рыцарскою осанкою, служил также впоследствии с большим усердием.
Говорят, что он похож на покойного отца своего, убитого в 1807 году в чине генерал-лейтенанта, при Морунгене, во время войны нашей с Наполеоном в восточной Пруссии. Отец его пользовался общим уважением всей российской армии: его воинственная наружность, чистота нравственная, твердость душевная, светлый разум и замечательная служба обворожили всех. Я его не знал, но по приезде моем в армию в 1807 году, первое мертвое тело, которое я встретил, было тело этого отличного генерала.
Общая диспозиция войскам сводного корпуса в люблинском воеводстве, на 21-е марта была следующая:
«Отряд генерал-лейтенанта барона Крейца составляется:
из 2-й драгунской дивизии,
1-й бригаде 2-й конно-егерской дивизии,
гренадерской дивизии (3 полка) 6-го пехотного корпуса,
и казачьих полков:
Платова,
Киреева,
Хоперского,
Грекова и
Катасанова.
С сим отрядом генерал-лейтенант Крейц действует отдельно и, с получением сего, все свои донесения делает уже прямо г. главнокомандующему армиею. Генерал-майоры Пашков и Муравьев и полковник Анреп (эта бумага писана была за несколько часов до моего прибытия в Люблин и потому сказано Анреп, а не Давыдов) поступают в команду генерал-лейтенанта Крейца.
37
Иосиф Романович Анреп, впоследствии генерал от кавалерии граф Анреп-Эльмпт, скончался в 1860 году. Примечание издателя.