Страница 5 из 7
В Петербурге и Москве было несколько таких центров, с которыми я контактировала, и надо сказать, контакты эти прекратились не потому, что они чем-то не хороши. Дело в том, что я уехала из Индии и стала заниматься далеко не только йогой. Я начала ездить сначала по Индокитаю, сидеть випассану, а потом вообще поселилась на Бали (который далеко), стала давать там индивидуальные консультации. Контакты у нас прекратились по большей части из-за неактуальности. И, конечно, то обстоятельство, что я работаю на стыке традиций, все осложняет: центрам, которые заточены на одну практику (например, йога-центрам), становится сложно понимать меня, а мне не слишком хочется подстраиваться под них. Для меня это слишком узко, для них – слишком широко и расплывчато. Стыковки есть, но это не настолько плотное сотрудничество.
Если говорить о йога-центрах – хвалить их или ругать, – можно выделить две большие категории. Есть центры, которые занимаются йогой серьезно. Их можно сравнить с маленькими институтами: у них есть свои исследования, публикации, свой наработанный хороший преподавательский коллектив. А есть просто фитнесы, где йога идет вперемежку с велосипедами, гантелями и так далее. Это несерьезно, но никто и не заставляет туда лезть; я с ними не связываюсь.
– Вас приглашали вести лекции или семинары в институты, университеты?
– За прошедшие полгода после возвращения в Россию (декабрь 2013‑го) у меня состоялся один доклад в РХГА для студентов, именно по специальности «эзотеризм и мистицизм». Признаться, я бы сейчас и не хотела возвращаться в академическую среду, зная ее изнутри – с ее карьеризмом и прочими прелестями. Я достаточно устойчиво себя чувствую, мне свобода дороже, поэтому я не пыталась по возвращении в Россию туда втянуться. Хотя отдельные контакты, как я уже сказала, полезны и продуктивны.
– Из чего сейчас складывается ваше мировоззрение? Едва ли это имеет отношение к какой-то одной отдельной религии.
– Действительно, это не имеет отношения к конкретной религии. Началось все с переживания Ахам Брахмасми («я есмь Брахман» или «я – Бог») во время моей третьей поездки к Сатья Саи Бабе в 2002 году. У меня появилось реальное чувство основания в себе как источника деятельности и познания. Я его начала конкретизировать, что вылилось в разработки по «Стратегии самобытности», у которой есть длинный подзаголовок: «Исследование культурных традиций на уровне духовной практики». В этой книге я прослеживаю, как различные духовные традиции связаны между собой, и в конце концов при совмещении разных практик возникает концепция объемного пути. Это развитие не в одной структуре, а охват сразу нескольких культур. Подобные пересечения оптимизируют практику, ведь когда застреваешь в одной системе, возникает инерционность, зашоренность. В конечном счете очень часто это приводит к автоматизму.
Это можно регулярно наблюдать в монастырях, когда монах до конца жизни метет дорожки, а молитва или мантра уже как пластинка воспроизводится, но, даже проведя 30–40 лет в монастыре, он, можно сказать, ничем не занимается. Это мало отличается от старой девы в богадельне, которая вяжет чулки до самой старости. К сожалению, такого действительно очень много – что на личном опыте я тоже поняла.
Стыковки традиций заостряют переходы с практику на практику, они заставляют оптимизировать самосознание. При этом, разумеется, наработки в одних практиках никуда не исчезают, они задействованы в других. Именно здесь для меня самое интересное поле исследований. Я этим занималась в Азии, где можно выделить три главных традиции – индуизм, буддизм, даосизм. Сейчас я, опять-таки, в рамках «Стратегии самобытности» начинаю развивать тему «Восток на Западе».
– Как раз об этом я хотела спросить. Как быть с отношением к йоге в РПЦ, которая считает йогу бесовским делом (так один батюшка описывал йогу своей прихожанке, спросившей его о совмещении ее православной веры с этой практикой)?
– Здесь есть два момента, в которых они правы. Первый: у человека с недостаточно развитым интеллектом, когда он берется за два дела сразу, может поехать крыша, если он не успел разобраться, что к чему. Второе, касательно бесовщины: отчасти это так, если брать те направления йоги, которые связаны с развитием паранормальных способностей, так называемых сиддх. Другое дело, что в самой классической йоге к ним относятся как в христианстве.
Если же полагать целью самореализацию, то, по большому счету, она просто в христианстве называется обожением, а в индуизме – «Атман есть Брахман», вот, собственно, и все. Можно сказать, что разница только в терминологии.
В чем правы церковные служители, так это в том, что люди, которые начинают заниматься йогой, в первую очередь подсаживаются на эдакие штучки, сверхъестественные способности – а это действительно бесовщина, ничего не поделаешь. Они могут быть некими остановками на пути (в «Йога-сутрах» об этом говорится), которые показывают, что развитие происходит. Так же, впрочем, как и у любого христианского подвижника появляются такие способности, – в принципе, это достаточно похоже.
Можно сказать, что людям, у которых развит интеллект и достаточно устойчивая психика, можно совмещать христианство и йогу. Такие случаи есть, у меня у самой был «христианский» период, и мне до сих пор иногда приходится консультировать по православию, если возникают такие запросы.
– Вопрос скорее о том, как быть с текущей ксенофобией РПЦиее неспособностью слышать.
– Человек живет церковной жизнью и занимается йогой, а батюшке говорит, что делает зарядку для здоровья – вот, собственно, и все. И все довольны. Реально эти связи можно выстраивать более качественно: в той же Религиозно-философской школе под одной крышей читали лекции и специалисты по христианству, и специалисты по восточным религиям – они дружат, общаются и находят общий язык. Как быть с РПЦ и йогой? Можно не ходить в христианскую церковь и заниматься йогой, можно ходить в христианскую церковь – и тоже заниматься йогой.
– Рассказывать ли об этом на исповеди?
– С исповедью очень интересный вопрос, на самом деле. Думаю, что не стоит – тем более, что ведь если вы не считаете йогу грехом, то зачем о ней рассказывать на исповеди? Ведь там же каяться нужно. А если вы уверены, что йога – это хорошо, рассказывать о ней нечего.
С исповедью у меня у самой была интересная ситуация, когда я сама находилась на этом стыке. Тогда речь шла, правда, еще не про йогу, а про принятие буддийского прибежища. Дело в том, что в мою первую поездку в Индию в 1996 году мне не смогли сделать прямой билет в Индию, поэтому я летела через Непал, где у меня был буддийский ретрит. Это длинная история, а вкратце дело кончилось тем, что я приняла буддийское прибежище, чтобы у меня лучше шла практика. Когда я вернулась в Россию после полугода в Индии, понятное дело, как воцерковленный христианин, я пошла на исповедь. Поскольку у меня были связи с Валаамским монастырем, я ходила исповедоваться на Валаамское подворье, а там все серьезно: исповеди слушают тщательно и подолгу.
Я рассказывала обо всем, что делала, и, в частности, что приняла буддийское прибежище. Монах, который меня слушал, на этой фразе наконец «протрезвел». От него изрядно разило перегаром и слушал он меня очень сонно, но, как только я произнесла фразу о буддийском прибежище, он дернулся, воспрял и понял, что он в своей роли. Он строго меня спросил, как я вообще посмела на исповедь прийти? Исповедь ведь таинство, и, если я приняла буддийское прибежище, я теперь буддист вроде как, поэтому участвовать в христианских таинствах я теперь не могу! Вердикт был таков: пока я не пройду чин отречения от оккультизма (для них все едино – буддизм или не буддизм), я не могу жить реальной церковной жизнью. Как вы догадываетесь, я задала такой «детский» вопрос: «А почему?» На него он ответил очень просто и явно заученно. Фразу я помню до сих пор, она меня потрясла: «Потому что Христос победил Вельзевула!» Надо полагать, Вельзевул – это Будда.