Страница 115 из 125
Королева ехала перед строем, а на рыжем парике в такт ее движению сверкали алмазы и качались пурпурные перья плюмажа. Она остановилась, чтобы приветствовать солдат, замерших по стойке смирно, и сопровождала ее только немногочисленная личная охрана из йоменов.
— Вы — мои защитники! — крикнула королева в ответ на приветствия. — Другой охраны мне не нужно! Я в безопасности средь вас!
Воздев серебряное копье, она воскликнула:
— Ответим ударом на удар!
И вновь из десятка тысяч глоток прозвучал ответный рев, пронесся по всему лагерю, вырвался за укрепленные частоколом стены, перекинулся через реку и долетел до толпы на противоположном берегу.
— Только взгляните: она смеется прямо в лицо опасности! — услыхала я, как говорит кто-то из мужчин рядом со мною. — Она очень храбрая — наша милая старая королева! Она не спасует перед какими-то жалкими испанцами!
Из шатра, где я стояла, полотнища которого были цветов Роберта — синего и пурпурного, — мне удалось рассмотреть строй солдат, едущую вдоль него королеву, а затем и Роберта на мощном сером жеребце по правую руку от нее, и моего сына Роба, которого королева сделала своим главным конюшим, — по левую руку.
— Великий лорд, граф Лестер! — услыхала я, когда Роберт объезжал строй.
Пусть он никогда не пользовался народной любовью, и фламандская кампания не прибавила ему популярности, но именно его выбрала королева в спутники и защитники в эту тревожную для страны пору, и каждый человек в лагере это знал.
Несмотря на груз прожитых лет, на всклокоченную шевелюру и неряшливую бороду, начавшие седеть, на раздутые красные щеки, он по-прежнему олицетворял власть и могущество, ибо был первым человеком королевы. В этот день он сокрыл в самые глубины своей души разочарование и смятение, мучившие его последние месяцы, и отвечал на приветствия солдат с сердечностью и веселой лихостью, словно сбросил с себя часть своих лет. Лишь я одна могла увидеть на его постаревшем лице тень волнений и тревог, но это был прежний галантный и отважный Роберт, и когда конь королевы споткнулся и она чуть не вылетела из седла, а по рядам войск прошел тревожный ропот, именно мой супруг в мгновение ока оказался рядом с нею, подхватил ее под руку и за латный нагрудник и спас королеву от падения.
— Мне не больно! Я не пострадала! — воскликнула королева, улыбаясь. — Милорд главнокомандующий пришел мне на помощь.
Я видела, как мой сын Роб присоединился к рукоплесканиям и возгласам одобрения, встретившим эти слова королевы, и пропустил моего мужа на самое почетное место, хотя Роб был гораздо более ловким наездником, а его скакун, как я точно знала, быстрее коня отчима.
Какими же разными они теперь стали: громоздкий, располневший Роберт и мой сын — стройный и гибкий. Было очевидно, что мой супруг — когда-то самый привлекательный мужчина при дворе — передал пальму первенства молодому Робу, красота которого, впрочем, была совершенно другого рода. Если жгучий брюнет Роберт Дадли поражал женщин своим обликом неотразимого и страстного соблазнителя, то высокое чело Роба, его мечтательные темные глаза и чувственный рот могли бы принадлежать поэту, странствующему рыцарю или даже библейскому пророку. Впрочем, сейчас лицо моего сына не было омрачено тенью тех забот и тревог, которые одолевали Роберта. Моего супруга как главнокомандующего беспокоило все: и малочисленность армии (Роберт ожидал, что в лагерь под Тилбери соберутся сорок-пятьдесят тысяч человек), и недостаток оружия, боеприпасов и провианта, и до сих пор не наведенная до конца переправа из составленных друг с другом лодок, которая должна была соединить форт Тилбери с Грейвзэндом, где, по донесениям шпионов, собирались высадиться испанцы. Ну и, конечно, главные вопросы: как обезопасить королеву? В какой точно день и час появятся у берегов Англии баржи с испанскими солдатами, бряцающими оружием в трюмах?
Когда мы с Фрэнком и Марианной прибыли в лагерь, нас попросили проследовать в самый большой из шатров Роберта. Наш отец распорядился, чтобы вся наша семья укрылась в нем, ибо здесь мы находились под охраной восьмидесяти ветеранов-добровольцев из госпиталя для старых солдат, построенного Робертом. Но Фрэнк решил отправиться в штаб королевы, чтобы передать сведения об испанских кораблях, и взял с собой Марианну, а я прямиком направилась в шатер. Там я обнаружила Пенелопу с ее двумя старшими сыновьями, Дороти с дочкой, мою сестру Сесилию, которая, к моему несказанному изумлению, обняла меня и поцеловала. У входа в шатер стоял на страже Уэффер. Он поклонился мне, пропуская внутрь, и тут навстречу мне вышел мой отец — почти полностью облысевший, сутулый и выглядящий старше своих семидесяти четырех лет. Мы обнялись, и я почувствовала, как он сильно похудел, усох.
— Я должен быть там, с солдатами, исполнять приказы твоего мужа, — проговорил он тихим расстроенным голосом. — Я все еще достаточно крепок, чтобы взять мушкет на плечо, а на счету каждый человек. Но офицеры отослали меня обратно. Они сказали, что я буду только путаться под ногами, когда начнется сражение. Но я могу делать еще что-то полезное, например подносить воду раненым. Надеюсь, это мне разрешат.
Я узнала, что муж Пенелопы лорд Рич собрал в своих поместьях и вооружил двести ополченцев и сейчас обучается вместе с ними ратной науке здесь, в лагере. Все они должны были стать копейщиками, или, как теперь их называли на французский лад, пикинерами. Нед, муж Дороти, помогал наводить переправу из лодок… А Сесилия, несмотря на то, что оставалась такой же «толстухой», как когда-то называл ее Уолтер, вызвалась быть вестовой, ибо как никто умела сидеть в седле. Теперь она развозила приказы по всему лагерю.
— А что будешь делать ты, Летти? — спросила она меня.
— Достаточно того, что она здесь, дабы поддержать своих храбрецов: мужа и сына, — резко ответил отец, и мне пришлось сдержать улыбку, так как никогда раньше я не слышала, чтобы он защищал меня от нападок столь обожаемой им Сесилии. Похоже, я наконец-то завоевала его одобрение.
Под Тилбери стекались ополченцы, и каждый день королева, которая остановилась в поместье неподалеку, приезжала в лагерь, чтобы поприветствовать солдат и поднять их боевой дух. Мы вновь услыхали «Ответим ударом на удар!» и полюбовались, как она дает шенкеля своему белому мерину.
На третий день в лагерь привели оборванного грязного человека в цепях и поставили перед Робертом и королевой. Когда он проходил перед строем, звеня цепями, которыми были скованы его запястья и лодыжки, солдаты плевали на него, делали еще кое-что похуже и орали «Предатель!», «Иуда!», «Мерзавец!». Они толкали его так, что он падал на землю, а когда он в очередной раз поднялся, я смогла лучше разглядеть его залитое кровью лицо, взглянуть в остекленевшие от ужаса глаза. Это был Роджер Уилбрэм!
— Мы взяли его, когда он пытался продать «белого орла» какому-то рыбаку в Грейвзэнде, — прошептал мне на ухо Фрэнк. — Испанские покупатели так и не объявились, вот он и решил найти других. Он будет повешен на рассвете.
Сесилия выбежала из шатра, набросилась на своего бывшего мужа и принялась стегать его стеком.
— Остановись! — крикнула Елизавета моей сестре. — Пусть этот негодяй проследует дальше перед строем. Очень скоро он лишится головы.
Сесилия подчинилась с большой неохотой, но прежде успела послать Уилбрэму проклятье и дать ему хорошего пинка, и только после этого ретировалась обратно в шатер.
— Мои добрые солдаты, мои верные подданные! — Голос Елизаветы зазвенел над толпой, хотя в нем уже чувствовалась легкая хрипотца после стольких дней предельного напряжения ее голосовых связок. — Может быть, вы удивлены, почему я здесь, среди вас, вместо того, чтобы искать защиты за надежными толстыми стенами какого-нибудь замка подальше от побережья.
Королева высоко вздернула подбородок и продолжала:
— Знайте, я здесь только по одной причине! Все должны видеть, что не только англичане, но и англичанки не собираются сдаваться перед лицом опасности, и даже не помышляют спасаться бегством. И я себя чувствую в полной безопасности, под самой надежной в мире охраной здесь, в этом самом месте, куда приводят предателей на казнь и куда добрые люди моего королевства приходят по доброй воле, дабы защитить свою землю!