Страница 95 из 99
Сначала Владимир полюбовался самим дипломатом, красивой штуковиной из прочной серо-коричневой кожи и украшенной монограммой — инициалами Владимира. Дипломат напомнил ему о матери: не изменить ли первую букву в монограмме, чтобы получились ее инициалы?
Внутри лежал набор для взрослых развлечений на свежем воздухе. Первым делом Владимир заметил револьвер. Прежде он не видал оружия так близко, если только оно не висело на полицейском или на ком-нибудь из гусевских людей, и мысль о том, что револьвер теперь принадлежит ему, больше позабавила, чем напугала. Хладная статуя «Владимир Гиршкин в портупее». К оружию прилагалась инструкция с рисунками и пояснениями, торопливо нацарапанными карандашом: «Пушка уже заряжена шестью пулями. Сними с предохранителя. Прицелься. Держи револьвер твердо. Нажми на спусковой крючок (но только после того, как хорошенько прицелишься)». Ну здрасьте, подумал Владимир. Акцент не акцент, но я все же дитя Америки. Мне инстинкт должен подсказать, как убрать кого-то с дороги.
Рядом с хорошеньким револьвером лежали стодолларовые банкноты по сотне в пачке, всего десять пачек; его американский паспорт; билет на самолет, вылетавший в пять вечера прямиком в Нью-Йорк, и короткая записка: «Медсестра постучит дважды, в это время охрану у палаты отвлекут. Нога взорвется двумя минутами позже. Беги до первого попавшегося такси (ближайшая магистраль — Народный проспект, двумя кварталами ниже). Друг будет ждать тебя в аэропорту. Не трать время на объяснения с работниками больницы, о них позаботятся».
Владимир захлопнул крышку дипломата и спустил ногу с кровати, целясь в мокасину с кисточкой, приобретенную в «Харродсе».
А потом постучали в дверь — два раза.
…Владимир как сумасшедший ринулся вон из палаты, обхватив себя здоровой рукой; ему чудилось, будто тело вот-вот свернется пополам, как армейская койка. Он несся галопом по убогим зеленым коридорам, казавшимся продолжением его палаты, мимо бесчисленных пожилых медсестер с тележками для еды, не обращавших на него ни малейшего внимания, бежал, то и дело сворачивая за угол, ведомый магической красной пиктограммой — стрелкой с восклицательным знаком, наверняка означавшей ВЫХОД!
На улицу! Владимир с разбега влетел в правскую весну! Улица, вероятно, вела к Народному проспекту и была заставлена древними, покореженными «фиатами» «скорой помощи»… Знакомый БМВ стоял прямо напротив больничного крыльца; двух подручных Сурка, Шурика и Бревно, развлекало трио слоноподобных медсестер, их волосы — три охапки желтой соломы — развевал ветер, создавая прикрытие для побега. Компания, похоже, дурачилась со шприцем.
Три на его часах. Секундная стрелка продвинулась на пять делений вперед. И — оранжевый шар над головой. Небо покачнулось. Старый город вздрогнул. По Новому городу пробежала судорога. Землетрясение началось.
Морган!
Владимир понимал, что нужно побыстрее уходить, но не мог оторвать глаз от горящей Ноги. Как ни странно, она напоминала факел в руках статуи Свободы, разве что этот факел был куда величественнее. Красивые клубы серого дыма поднимались ввысь и плыли над Тавлатой и мощеными дворами замка. С обратной стороны Ноги, там, где вдоль Пятки сновал лифт и проходили кабели, электрические искры сворачивались в сине-белые спирали, ослепительные, как молнии, и срывались — хорошо бы, не нанося никому вреда, — на барочные формы «Столованского винного архива» и бутика «Хьюго Босс». Альфа оказался прав в своих вычислениях: Нога свернулась, две верхние трети рухнули в пустоту нижней трети. В теперешнем виде усеченная, дымящаяся Нога и впрямь стала вехой, пресловутым «пеплом истории», вокруг которого соберутся вскоре ветераны холодной войны и экономического факультета Чикагского университета, дабы погреть мускулистые ладони.
Морги, она сделала это! Запалила горизонт!
Но сейчас было не время гордиться своей странной возлюбленной. Город, застигнутый взрывной волной, грохотал под его ногами, словно под землей мчался бесконечный поезд метро. Владимир глянул на БМВ. Люди Сурка вместе с медсестрами, распластавшись на земле и задрав головы, смотрели на гигантскую пылающую конечность. Быстрым шагом Владимир двинул вниз по улице, решительно помахивая дипломатом. В отглаженных брюках и футболке с надписью «Прававедение», в которых он остался, сбросив больничный халат, он походил на типичного американского бизнесмена, отвергающего поездки на такси ради оздоровительных прогулок, и неважно, что его забинтованная левая рука болтается пушистым белым шаром, а на лбу красуется толстая марлевая повязка. Время от времени сбавляя шаг, он выравнивал дыхание, чтобы накопить энергию для рывка, как учил Костя.
И не зря копил. Когда он добрался до поворота, который должен был скрыть его от глаз русских, меж двумя рядами покрытых сажей домов эхом прокатился тоскливый вопль Шурика: «СТОЙ!»
Рывок!
Владимир побежал, дома слились в одно сплошное здание, а позади, в десятке метров от него, взревел мотор. Теперь Владимир ощущал только голову и ноги — раз-два, раз-два, ноги несли тело, как на блюде, как Костя носил свой крест. А ветер! Чертов ветер дул не в ту сторону по нескончаемой улице, будто в наказание колотя Владимира по больной груди, лишая запаса воздуха.
Не выйдет! Как из матрешки, из улицы, по которой он бежал, вывалилась другая улочка. Следуя правилам побега, Владимир нырнул в нее. Но в улочке, очевидно, затаился какой-то музей, потому что она была забита меланхоличными школьниками, которых подгоняли учителя, — ритуальный пробег быков в замедленном темпе.
Владимир остановился, наскоро перевел дух и крикнул:
— Русские идут! Бегите!
Предостережение прозвучало вполне весомо, поскольку раздалось мало того что по-русски, но и под грохот неуклонно разваливающейся стометровой сталинской Ноги. В вспыхнувшей неразберихе школьники орали, ранцы летали по воздуху, упитанные учителя проталкивались к детям, те вжимались в серую штукатурку домов либо падали, как оловянные солдатики, в подземный переход, где располагалась новенькая «Пицца-хат». Размахивая забинтованной рукой, как флагом народного сопротивления, Владимир продирался вперед, продолжая сеять тревогу; по счастью, он сбил с ног только одного ребенка — задумчивого, грустного маленького Кафку, напомнившего Владимиру его самого в детстве. Жалко мальчонку.
Вперед! В улочку ворвался свет, лившийся из открытого пространства — огромного бульвара, Народного проспекта! По-прежнему выкрикивая устаревшее предостережение, Владимир ворвался в толпу мирных гуляющих, которые в едином порыве изумления и радости, вывернув шеи, смотрели на оседавшую Ногу.
За спиной Владимира преследователи непрерывно жали на клаксон, пытаясь очистить улочку от третьеклассников. Нелегкая задача, ибо проезжая часть была не шире БМВ, а на тротуарах хватало места только маленьким столованцам.
Чувствуя, что выиграл время, Владимир, расталкивая деловых людей в лиловых костюмах и белых носках, выскочил на середину проспекта. И опять побежал. Только теперь дуализма разбитого торса и олимпийских ног более не существовало. Лишь боль и скорость! Теперь и веселый ветер был на правильной стороне истории, он громко гудел, перекрывая дребезжанье трамвая с длинным клювом: «ВЛАДИМИР ПОБЕДОНОСЕЦ!»
Чуть изменив курс, Владимир прошмыгнул под носом сливочно-оранжевого трамвая, бабушки в вагоне оцепенели, прижав к груди пакеты из «К-марта». Многоэтажный магазин маячил впереди, но Владимир и не подумал спрятаться в отделе мужской одежды, в исступлении он забыл даже о своей первоначальной цели — поймать такси, хотя мимо проехало не меньше десятка зеленых машин с черными шашечками, а также вереница полицейских автомобилей, мчавшихся с зажженными фарами к горящей Ноге.
Раз! Два! Раз! Два! Ноги несли его, даже не давая глотнуть воздуха, пока счет не слился в единое «раздвааа», — и вдруг Народный проспект кончился. Владимиру пришлось нажать на тормоза.
Перед ним — голубая дымка Тавлаты и перекинутый через реку мост. Перспектива угодить в ловушку на мосту, где нет ничего, кроме мутных вод внизу, не привлекала. Владимир свернул на набережную, и тут его скрутил приступ боли. Ребра чиркнули друг о друга со звуком ножей, скрежещущих о вилки, и крупный комок крови, оторвавшись от мокроты в легких, поднялся вверх, оставив во рту металлический привкус. Согнувшись и уже не помышляя о прежней скорости, Владимир плелся по набережной по направлению к замку.