Страница 4 из 7
— Это утро одно из немногих, которые я украл у жизни и тоски в ЦДЛ. Да, украл у дачной жизни, украл у Москвы, у жены. Хорошо бы пожить здесь с недельку. Вставать затемно. Спать в стогу прямо на берегу, напитаться всеми этими ночными шорохами и прозреть. И вот так встречать рассвет. И никаких общений с егерями, никаких путевок, никаких охотничьих коллективов, Шугаевых, Кобенко… К черту все коллективы. Я давно побаиваюсь слова «коллектив». Оно убивает что-то важное в моем отношении к природе. Охота — дело интимное, как любовь.
Солнце уже весело било нам в глаза. Утро вошло в полную силу. Блестела роса. День обещал быть жарким. Я посадил Юрия Марковича на косе в яму, обсаженную по краям высохшими ветками ветлы. Он пожелал остаться в уединении. Я отправился стрелять бекасов. Через пять минут Нагибин уже спал, положив голову на рюкзак. Усталость сморила его.
— Я перестал стрелять вальдшнепов на тяге, — сказал Нагибин в машине по дороге домой. — Я только стою и слушаю их «хорканье». Вальдшнеп выступает в лесной оратории скромным солистом. Его голос становится волнующим на фоне голосов других птиц: дроздов, синиц, зябликов, барашка-бекаса, клеста, коноплянки, дубровника… Иногда самочки «цвикают», далеко слышен этот пронзительный призывный звук, словно огромная игла в небе делает стежки и зашивает день в сырой, промозглый мешок ночи. «Хоркающий» вальдшнеп тянет над лесом очень низко, он едва не задевает макушки елей и сосен, летит медленно, как бабочка. Он совсем не защищен. — Он проговаривал эти слова, как будто настегивал на ткани рисунок рассказа. Я был нужен как слушатель. Я был нужен в качестве эха. — Самочка летит гораздо выше, ее полет неровен, она слегка вальсирует в воздухе, стрелять труднее. Убить «цвикающего» вальдшнепа почетно, это спорт. Но мне жаль. На тридцать метров очень легко убить вальдшнепа даже девяткой… И вдруг Нагибин умолк. Он опять заснул. И продолжал писать рассказ во сне.
3
Нагибин позвонил мне в конце сентября и предложил забрать три ящика ненужных ему в домашней библиотеке книг, в том числе дареных книг с автографами для егерей. Слова бывшего председателя нашего писательского охотничьего коллектива Ростислава Дормидонтова о полезности создания библиотечки на охотничьей базе коснулись сердца Нагибина. Сам я не звонил Юрию Марковичу, не набивался на встречу и даже не надеялся на его дружбу. Он так и не соизволил прочесть мои рассказы. Даже повесть «У самого Белого моря», которую напечатали в «Новом мире». Но Георгию Семенову он открыл «дорогу» в литературу. Жора был ему обязан многим. И все же на охоту они ни разу не ездили вместе. Георгий Семенов не охотился на боровую дичь, не стрелял тетеревов, уток, гусей, он изредка ездил с Юрием Ковалем в лесочек в двадцати километрах от Москвы по Минской дороге, на вальдшнепа. Он конечно же мечтал о настоящих охотах, но не знал мест, не любил скитаться в разъездах, он любил точную наводку, конкретный адресок, где есть дичь. И главное — не стремился открыть для себя новые охотничьи места. Он не любил рисковать. Он любил «верняк». Тащиться черт-те знает куда на разведку — это так хлопотно, да еще одному. Машины у него не было. Для него было зазорным прийти в Московское общество охотников и рыболовов на улице Строителей, к Владимиру Гавриловичу Лукину, и попросить путевку.
— Ну что путевка, — сказал мне однажды Георгий Витальевич Семенов. — Путевка — это всего лишь бумажка. Места надо знать! И не просто места. Надо знать егерей, надо знать дорогу на базу. Маршрут. А машины у меня нет. И нет знакомых фанатов-охотников, егерей. Я думал, что меня, как писателя, пригласят куда-то. Но никто ни разу не позвал. Не заманил из глубинки ни на одно болото. Поверишь, никто не пригласил за десять лет. А я ведь написал три охотничьих рассказа о вальдшнепиной охоте. Был один раз на охоте на зайца. Под Егорьевском. С гончими. Мой приятель ранил зайца в заднюю ногу. Или лапу. Не знаю, как верно сказать о зайце.
— Наверное, лапу.
— Ну так вот, заяц этот лежал под деревом и орал невероятно. Этот крик напоминал нечетко произнесенное слово «князь»! Почему у меня возникла такая ассоциация — сам не пойму. Он мне снился всю ночь. И я поклялся никогда не стрелять зайцев. Я ужасно страдаю, когда подхожу к раненой птице и вижу подранка.
Георгий Семенов был завсегдатаем ЦДЛ. Он любил отведать дичь в ЦДЛ. Иногда я приносил в ресторан жареного гуся. Или крякву. Дичи хватало в те годы. Георгий Семенов не был странником, не был скитальцем. Разве дело в одной охоте? Природа прекрасна всегда. В полях всегда есть перепел, коростель. Под Москвой множество куропатки. Степная охота любит ходоков. Но Нагибин ни разу не пригласил его на охоту. Место в машине было. Но он предпочитал охотиться вдвоем. Мы ездили на болотную охоту в то лето пять раз. И ни разу ни перед кем не похвастал своими трофеями и запретил мне рассказывать о наших охотах даже Георгию Семенову. Хотя помог ему протоптать в литературу тропу. Но на свои тропы охотничьего счастья не пускал.
4
Я отвез книги из библиотеки Юрия Нагибина в охотхозяйство «Озерное» Боровского района Калужской области. Прежде здесь была дача министра сельского хозяйства Полянского, но в конце семидесятых ее передали «Птицепрому СССР». Птицепром не разводил здесь птиц и, по счастью, не затронул жизнь прекрасных озер, где до той поры была отменная рыбалка. Два величественных огромных пруда тянулись вдоль усадьбы с северной и южной стороны. В зарослях камыша у берега можно было отстоять зорьку. Тысячи уток и лысух дремали посреди озер. Если приезжала важная персона, егерь Степан заводил моторку. Впереди садился на лавку стрелок. И начиналась погоня за стаями, хотя это было запрещено законом. Но для высокого чиновника можно все. Можно стрелять лысуху с подъезда. Лысухи подпускали моторку метров на пятьдесят. Я не любил такую охоту, но мне и не предлагали ее. Моторка с егерем стоила в день двадцать рублей, включая бензин. Нет, это не интересно мне, решил я. Я любил стрелять на зорях, в густом камыше, мне важна была неожиданность, тайна, загадки болота. В ту пору охота еще была доступна простому народу. Я застал чудесные времена охоты и жил в охотничьих мирах, я прятался в них, как Дерсу Узала в амурской тайге.
С первого октября на лесных площадках «Озерного» можно было стрелять с вышки подсвинков и европейских оленей. Они выходили часов в шесть к помостам, куда загодя насыпали зерно, кукурузу, вареный картофель в кормушки. Путевка на подсвинка стоила тридцать рублей. Олень — шестьдесят рублей. Взрослую свинью или кабана стрелять запрещалось. Эта охота напоминала стрельбу в тире. Вы стреляли стоячего на месте зверя с сорока шагов. Правда, под определенным углом: сверху вниз. И, как ни странно, для некоторых охотников это составляло сложность — они мазали, беря на мушку зверя «под обрез». Пуля попадала в помост. Куда проще было выстрелить под лопатку. И все же такая охота доставляла удовольствие в пору осени, когда снег еще не выпал и загонная охота запрещена. Провести час на вышке было удовольствием. Звери выходили на кормушку, можно было наблюдать за ними, не торопясь с выстрелом. А впереди был чудесный вечер в огромном и совершенно пустом каменном «доме Полянского», где были две огромные спальни с кроватями из красного дерева, зала с великолепным камином. Но отопление в этом доме не удосужились провести. Холод в спальнях был, что называется, бодрящий. Я два раза засыпал на медвежьей шкуре прямо у камина, подстелив телогрейку. Номер стоил в сутки три рубля. Включая дрова. В вашем распоряжении были четыре места. Две кровати. Обеденный зал. Не знаю, сохранились в этом номере подаренные Юрием Марковичем охотхозяйству книги. Я привез две полки. Мы охотились с ним в «Озерном» пять раз. Сюда мог попасть на охоту любой советский человек, но добраться было трудновато. Никто из егерей не знал, что приехал со мной охотиться Юрий Нагибин. Они не читали его книг, а он не любил афишировать себя. Я выписывал путевку на охоту загодя в «Птицепроме» на себя. Меня знали как охотничьего писателя. Это была отменная рекомендация для чиновников. Охотничьих писателей чиновники в те дни уважали. Я мог взять на охоту одного спутника и вписать его в свою путевку. Ни Вячеслав Шугаев, ни Дмитрий Жуков, ни оргсекретарь нашей «Московской писательской организации» Виктор Кобенко никогда не охотились в «Озерном». Их не приглашали туда. Нагибин хохотал, все это забавляло его. Он говорил егерям в «Озерном», что он трубач, играет в оркестре в московском ресторане.