Священные камни Европы

Давыдову было что ответить на упреки в недостатке патриотизма: «Меня нельзя упрекнуть, чтобы я кому–либо уступил во вражде к посягателю на независимость и честь моей родины… Солдат, я и с оружием в руках не переставал отдавать справедливость первому солдату веков и мира, я был обворожен храбростью, в какую бы она одежду не облекалась, в каких бы краях она не проявлялась…»

Почему же и мы сегодня не можем смотреть на Наполеона так же, как и храбрый русский офицер, сражавшийся с Наполеоном?

В наполеоновской гвардии, в этом невероятном человеческом феномене, Давыдов увидел нечто почти мистическое, непостижимое для человеческого ума: «Наконец подошла старая гвардия… Неприятель, увидев шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько не пытались мы оторвать хоть одного рядового от этих сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегая всеми усилиями нашими, оставались невредимы. Я ни когда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти испытанных воинов. Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, белых ремнях с красными султанами и эполетами, они казались маковым цветом среди снежного поля… Все наши азиатские атаки не оказывали ни какого действия против сомкнутого европейского строя… Колонны двигались одна за другой, отгоняя нас ружейными выстрелами и издеваясь над нашим вокруг них бесполезным наездничеством… Гвардия Наполеона прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль перед рыбачьими лодками».

Лермонтов и Давыдов — рыцарские натуры, они видели мир глазами благородных и великодушных воинов. И это очень важно для нас, только настоящий рыцарь может оценить подлинное величие. А вот Тютчев — человек иного склада. Он — мудрец. Один из самых замечательных русских мудрецов. И это тоже очень для нас важно. А ведь Тютчев видит Наполеона совершенно по–другому:

Перед Тютчевым я, откровенно говоря, робею. Громкое имя оппонента ни когда не удерживало меня от полемики, и с Федором Ивановичем я спорил, но вот читаю его стихи и понимаю, что он мыслил на том уровне, который мне пока не доступен. Я не могу согласиться с тем, что в груди Наполеона «змии вились», я не согласен с тем, что в императоре совсем не было «Божьего пламени», но и опровергнуть это я не могу с убедительностью, достаточной хотя бы для меня самого.

Есть у Тютчева еще одно стихотворение — «Неман»:

Как чутко улавливал Тютчев поэзию Наполеона, как глубоко он ее пережил. Не сомневаюсь, что он, как живого, видел перед собой этого славного героя с «очами чудными». Но потрясающий взгляд императора, побуждающий людей без страха идти на смерть, не очаровал русского мудреца. Он продолжает:

Кто бы спорил с тем, что Наполеона победил Другой. Но был ли император всегда и во всем против Другого? Бог остановил мальчонку, когда тот зарвался, но Другой — еще не значит Чужой.

Лев пустыни

(Что в итоге?)

Имя «Наполеон» переводится, как «лев пустыни». Редкое имя. После императора так уже не могли назвать ни одного ребенка, но почему–то и до него это имя в истории не встречается. Словно имя «Наполеон» было припасено лишь для него одного.

Иногда кажется, что этот «лев» все свои великие деяния совершил действительно в «пустыне». Он всегда был в гуще толпы, но он ни когда и ни с кем не составлял единого целого. Не было ни одной хотя бы самой маленькой группы, к которой бы он принадлежал. Как чужд он был всем современным ему монархам. И тем, которые были до него. И тем, которые пришли потом. А он не хотел этого. Он хотел быть органичной частью семьи монархов. А они ошалело смотрели на него и… кивали. Он был очень искренним, открытым, прямодушным, но его души так ни кто и не увидел.

Что же удалось увидеть мне? Ну хотя бы в собственной душе? Как хотите, но теперь я считаю, что мое восхищение императором не входит в противоречие с моей православной верой. Может быть, я ошибаюсь? Сохраняется ли вероятность того, что меня, как человека грешного, просто завораживает в Наполеоне торжествующая греховность? Боюсь, что такая вероятность сохраняется. Меня успокаивает только одно: лучше ошибиться, оправдывая человека, чем ошибиться, обвиняя его. Если я не все понял, и даже если не уловил главного, во всяком случае могу повторить слова Лермонтова, сказанные им, впрочем, по другому поводу:

Песни меча и молитвы

Меч должен быть, как молитва, и молитва должна иметь силу меча.

Через тернии к рыцарству

Эпоха жаждет героического эпоса. Когда этот факт со всей неумолимой определённостью возникает перед нами, мы вдруг понимаем, что ничего не знаем о своей эпохе. Ведь мы живем во времена тотальной власти торгашей, которые теперь уже не только регулярно опустошают наши кошельки — они опустошают наши души, и весьма успешно. Всё, что нельзя купить или продать, теперь уже кажется химерой, иллюзией. Если слово «честь» ещё и присутствует в нашем сознании, то лишь с пометкой «архаизм». Люди не хотят верить ни в какие высокие идеалы, потому что их ведь на хлеб не намажешь. Из того, что несъедобно людей интересует разве что шоу — веселенькое, пустенькое, не напрягающее.

Вожди человечества уже празднуют победу брюха над духом, и нет ни каких сомнений в том, что для них это праздник. Те, кто пытается им противостоять в наше время выглядят, как потерпевшие кораблекрушение моряки, которые из последних сил цепляются за обломки корабля посреди безбрежного океана бездуховности.

И вдруг мы понимаем, что наши современники более всего на свете хотят слышать героические сказания о великих подвигах бесстрашных воинов. И этот запрос носит массовый характер совершенно вопреки эпохе или вопреки нашим представлениям о ней.

Потрясающий успех Джона Толкина на наших глазах становится всё более потрясающим. Десятилетие за десятилетием популярность Толкина только возрастает. А ведь Толкин рассказывает нам о героях, которые жертвуют собой ради блага других людей. Романы Толкина — яркая проповедь христианских идеалов. Как–то все это не очень актуально? А вот поди ж ты…