Жизни, не похожие на мою

Вернувшись в отель, я попытался связаться с Элен по мобильнику, но она не отвечала. К завтраку ни она, ни Жером не появились. Мы подождали немного, и позавтракали без них. На протяжении двух последних дней владельцы отеля проявили себя с наилучшей стороны: размещали и кормили всех, кто добирался до отеля, к оставшимся без гроша беженцам относились с таким же вниманием, как к платежеспособным постояльцам. Из-за отсутствия снабжения запасы продовольствия таяли, меню становилось все более скромным, однако в обращении с гостями обслуживающий персонал сохранял церемонную почтительность, свойственную ему до катастрофы. Я нервничал, сидел, как на иголках, и постоянно поглядывал на часы. Я бы ни за что в жизни не признался в истинной причине своего беспокойства, но правда заключалась в том, что моя женщина отправилась невесть куда с другим мужчиной. Двумя днями раньше я считал ее неинтересной и утратившей былой пыл, теперь же она представлялась мне персонажем романа или приключенческого фильма, прекрасной и отчаянной журналисткой, демонстрирующей свои лучшие качества в самый разгар событий. Но, увы, не я был героем этого романа или фильма. Я выступал, скорее, в роли мужа-дипломата, ироничного, уравновешенного, идеально вписывающегося в атмосферу коктейлей и дипломатических приемов, но, случись красным кхмерам окружить посольство, он теряется, уступает другим право принимать решения, и тогда его жена с другим мужчиной идет на линию огня, бросает вызов опасности, смотрит смерти в лицо. Ожидание становилось все более тревожным и, чтобы как-то отвлечься, я попытался читать «Рыбу-скорпион». Книга раскрылась на главе, где Матара упоминается, как деревня, населенная чрезвычайно опасными колдунами, и мне в глаза бросилась фраза: «Если бы человек знал, что его ожидает, он бы никогда не осмелился чувствовать себя счастливым». Я никогда не осмеливался, поэтому сказанное меня не касалось. Я сыграл партию в шахматы с Жаном-Батистом, порисовал с Родриго всяких жутких монстров: лист бумаги перегибался таким образом, чтобы партнер по игре не видел, что на нем уже нарисовано. Эта игра в духе сюрреализма называлась «очаровательный труп»[6], и когда Родриго громко произнес это выражение, я смутился и дал ему понять, что надо говорить тихо. Он тут же сообразил, что к чему, и бросил обеспокоенный взгляд на Дельфину. Спустя какое-то время я завязал с ней разговор, и она рассказала о своей жизни в Сент-Эмильоне. Она всегда любила природу, ей даже в голову не приходила мысль переехать из сельской местности в город. Дельфина никогда не стремилась к самоутверждению или независимости через работу: она была неработающей молодой матерью, свободной от всяческих комплексов, и совершенно нормально воспринимала традиционное распределение ролей в семье: Жером зарабатывал деньги, она занималась ребенком, домом, садом, всякой живностью. Малышка Джульетта обожала домашних животных, особенно кроликов, и сама кормила их, не доверяя эту работу никому. Каждый день Жером приходил домой обедать. Он неторопливо беседовал с женой, наслаждался приготовленной ею пищей, играл с дочкой. Да, он работал, но в своем ритме, всегда открытый для общения с ними, тестем и несколькими близкими друзьями. Клиенты, с которыми ему приходилось общаться по работе, в некотором смысле расширяли этот семейный круг, пропитанный светлой атмосферой радости и счастья. Слушая Дельфину, я смотрел на нее и видел перед собой светловолосую, привлекательную молодую женщину, чем-то похожую на ребенка. По словам отца, она была похожа на Ванессу Паради или скорее, и он подчеркивал этот нюанс, Ванесса Паради была похожа на его дочь. Оно-то так, но, на мой взгляд, у Ванессы было больше сходства с малышкой Джульеттой, хотя я видел ее всего один раз, да и то мельком. Я пытался представить себе их жизнь, такую безмятежную и так не похожую на мою. Дельфина говорила тихим, спокойным голосом, но это было спокойствие сомнамбулы, и все глаголы в ее речи имели форму прошедшего времени.

Спустя некоторое время в отеле появилась Рут. После двух суток, проведенных у ворот больницы без пищи и отдыха, она так ослабела, что ее пришлось привести сюда чуть ли не силой. Ей предложили бутерброд, но она к нему даже не прикоснулась. Самый старший из итальянцев-владельцев отеля пришел сообщить, что ей приготовили комнату. Он мягко, но настойчиво уговаривал ее пойти прилечь и хоть немного поспать, но Рут лишь качала головой. Дежуря под баньяном, она не хотела уходить со своего поста. Теперь, когда ее забрали оттуда и посадили в кресло, она не хотела покидать его, во всяком случае, не для того, чтобы пойти спать. Ей казалось, что Том не сможет вернуться, если она вдруг заснет. Чтобы он вернулся, она должна оставаться на ногах. Она хотела лишь одного: вернуться на пляж, сесть на том месте, где их разлучила волна, где находилось их бунгало, и ждать, глядя на горизонт, когда живой Том выйдет из океана. Рут говорила, сидя с выпрямленной спиной, как во время медитации, и, глядя на нее, можно было легко представить, как она без еды и сна сидит на пляже день за днем, неделя за неделей, ее дыхание становится все тише и медленнее, и постепенно она превращается из живого человека в статую. Ее решимость пугала, казалось, она в любой момент может переступить черту, отделявшую ее от кататонии, и мы с Дельфиной понимали: наша задача — помешать этому любой ценой. Прежде всего, следовало убедить Рут, что Том погиб, утонул, как все остальные, и уже не вернется. Прошло два дня, и сомневаться в этом не приходилось. Дельфина рассказала ей свою историю, надеясь помочь Рут, как Жером помог ей самой. Она сказала то, чего я раньше от нее не слышал, она сказала, что ее малышка умерла. На своем школьном английском Дельфина произнесла: «Му little girl is dead». Рут задала ей только один вопрос: «Ты видела ее мертвой?» У Дельфины не было выбора, она ответила «да», на что Рут возразила: «Тогда это не мой случай. Я не видела Тома мертвым, а раз так, то для меня он по-прежнему жив. Поверить в его смерть, значит убить его». До Рут доходила лишь малая толика сказанного, но ее удалось разговорить, а значит — установить связь. Она была социальным работником, он — плотником. Рут отказывалась верить в его смерть, но сказала: «Не was a carpenter». Прошедшее время несовершенного вида начало потихоньку разъедать ее фразы. Они знали и любили друг друга с юношеского возраста. Осенью они поженились и на следующий день после свадьбы отправились в кругосветное путешествие продолжительностью в год. После возвращения молодые планировали завести первого ребенка — всего им хотелось иметь трех детей — и построить свой дом. Они залезли в долги и купили в небольшой деревеньке неподалеку от Глазго земельный участок с развалинами какого-то каменного сарая. Том сказал, что обязательно восстановит его, хотя на это потребуется время, возможно года два, поскольку работать там он сможет лишь в свободное время, и эти два года они поживут в трейлере. Там же пройдет первый год жизни ребенка, но потом у их детей и у них самих появится дом — настоящий, собственный дом, какого в детские годы не было ни у кого из них, выходцев из сельских семей, оторванных от земли и безнадежно затерявшихся в городе. У Тома и Рут было много общего, их судьбы складывались почти одинаково и, послушав Рут, становилось ясно, что им приходилось несладко. Обоих пугала перспектива пускаться в самостоятельную жизнь в одиночестве, но они нашли друг друга и поклялись оставаться вместе в горе и радости, поддерживать друг друга, что бы ни случилось. Вместе они были сильны, строили планы на будущее, и разрушить их не могла никакая волна. Но прежде чем с головой окунуться в предстоящие хлопоты, прежде чем дети, работа, отпечатки пальцев, собственность, обзавестись которой они рассчитывали, привяжут их к одному месту, молодые решили воспользоваться годом свободы, чтобы повидать бескрайний мир, один на двоих. Потом они возьмутся за работу, забудут про отдых и развлечения. Бесконечной, вязкой чередой потянутся трудовые дни в шотландской деревне под промышленным пригородом Глазго, где девять месяцев из двенадцати идут унылые дожди. Но до этого будет нечто иное: кругосветное путешествие, рюкзаки за спиной, автовокзалы, тропические закаты и рассветы, случайные подработки в пути, чтоб пополнить худеющий кошелек: месяц мытья посуды в одной из пиццерий Измира, второй — работа на судостроительной верфи на юге Индии. И фотографии, воспоминания — все то, что останется с ними на всю жизнь. Они уже представляли себя, постаревших, — в доме, построенном Томом, в том самом доме, где вырастут их дети и где появятся внуки, — перебирающими свидетельства самого большого приключения их молодости. Но, если Тома с ней не будет, то не будет ни воспоминаний, ни планов. Молодость Рут закончилась, а старость перестала казаться привлекательной. Большая волна унесла с собой ее будущее вместе с прошлым. Теперь у нее не будет ни дома, ни детей. И не стоит говорить ей, что в двадцать семь лет жизнь не заканчивается, что со временем она снимет траур, встретит другого человека и начнет все сначала. Если Том умер, Рут тоже не стоит жить.

6

Cadavre exquis (фр.) — буриме — дословно переводится, как «изысканный, очаровательный труп». Буриме — литературная игра, заключающаяся в сочинении стихов, чаще шуточных, на заданные рифмы, иногда еще и на заданную тему. Иногда к буриме относят и другую игру, называемую также «игрой в чепуху»: записывают несколько строк или даже строф и передают листок партнеру для продолжения, оставив видимыми только последние из них. Можно также начать рисунок какого-либо существа, скажем, с головы, подвернув листок бумаги так, чтобы партнер видел только шею и дорисовал туловище и т. д. — Прим. пер.