Жизни, не похожие на мою

По стволу пальмы Филипп сполз до поверхности воды, совершенно черной и непрозрачной. Течение было все еще сильным, но уже не сбивало с ног. Перед ним проплыл труп женщины: голова в воде, руки раскинуты в стороны. В развалинах перекрикивались выжившие, стонали раненые. Филипп колебался, не зная, куда ему идти: на пляж или в деревню? Джульетта и Осанди погибли, в этом он нисколько не сомневался. Теперь нужно было найти Жерома и Дельфину, чтобы рассказать им о случившемся. Отныне в этом заключалась главная цель его жизни. Филипп брел по грудь в черной жиже, лицо его заливала кровь, но он не соображал, где рана. Он предпочел бы остаться здесь в ожидании спасателей, однако заставил себя идти. Земля под босыми ногами была неровной и податливой, густо усеянной осколками стекла и другими невидимыми под водой острыми предметами, об которые он страшно боялся пораниться. Шел он медленно, осторожно ощупывая перед собой землю, и ставил ногу только тогда, когда был уверен, что не наступит на ржавый гвоздь или осколок битой бутылки.

До дома оставалось не более сотни метров, но местность изменилась до неузнаваемости: не осталось ни одной целой стены, ни одного дерева. Иногда Филипп замечал знакомые лица соседей: заляпанные черной грязью, окровавленные, с округлившимися от ужаса глазами они тоже искали своих родных и близких. Шум уходящей воды постепенно стихал, зато все громче слышались крики, плач и стоны. Вскоре Филипп выбрался на дорогу и, пройдя немного в гору, вышел на место, где волна остановилась. Эта четко обозначенная граница выглядела странно: с одной стороны — полный хаос, с другой — нормальный, нетронутый мир с аккуратными домиками из розового или бледно-зеленого кирпича; дорожками, посыпанными красным латеритом; лавочками ремесленников; мопедами; нарядно одетыми, занятыми своими делами людьми, которые только теперь начали осознавать, что произошло нечто страшное, но что именно, они не знали. Зомби, как две капли воды похожие на Филиппа, ступали на землю живых и бессвязно бормотали про какую-то «волну», и это слово разлеталось по деревне, как слово «самолет» по Манхэттену 11 сентября 2001 год.

Волны паники несли людей в двух направлениях: к морю — посмотреть, что там произошло и помочь тем, кто нуждался в помощи; и от моря — как можно дальше, чтобы найти убежище на случай повторения катастрофы. Проталкиваясь сквозь кричащую толпу, Филипп по главной улице добрался до рынка, где в это время обычно собиралось больше всего народу. Он приготовился к долгим поискам, но почти сразу увидел Дельфину и Жерома под часовой башней. Слухи о катастрофе докатились и до них, но были такими невнятными и путаными, что тогда Жером был склонен верить, будто свихнувшийся стрелок открыл огонь по толпе где-то в Тангалле. Филипп шел к ним и знал: это последние секунды их счастья. Наконец, они увидели его — грязного, окровавленного, с искаженным горем лицом. На этом месте рассказ Филиппа обрывался. Он словно терял дар речи. Губы его шевелились, но он никак не мог выдавить из себя тех трех слов, которые ему пришлось произнести в тот момент.

Дельфина закричала, Жером молчал, словно онемел. Он обнял жену и изо всех сил прижал к себе, пока она исходила криком. В этот момент он решил для себя: если я ничего не могу сделать для моей девочки, то хотя бы спасу жену. Я не присутствовал при этой сцене, лишь пересказываю ее со слов Филиппа, но все остальное происходило на моих глазах. Жером не стал тешить себя несбыточными надеждами. Филипп был не только его тестем, но и другом, он полностью доверял ему и сразу же понял: если Филипп произнес три роковых слова, какими бы ни были его шок и растерянность, значит, это правда. Дельфина же считала, что отец ошибался. Раз ему удалось спастись, то Джульетте, возможно, тоже повезло. Филипп качал головой: невозможно, Джульетта и Осанди играли у самой воды, у них не было ни малейшего шанса. Ни одного. Девочку они нашли в госпитале среди десятков, сотен трупов, выброшенных пресытившимся океаном на берег. Класть тела было некуда, и они рядами лежали прямо на земле во дворе госпиталя. Осанди и ее отец тоже были тут.

Отель на глазах превращался в плот «Медузы»[5]. Холл постепенно заполнялся пострадавшими туристами. Подавленным, полуодетым людям, среди которых было много раненых, говорили, что здесь они в безопасности. Всех будоражили слухи о вероятности прихода второй волны. Местные жители толпами уходили за береговое шоссе, стараясь оказаться как можно дальше от воды, а иностранцы карабкались в гору, то есть, шли к нам. Телефонные линии были оборваны, но к концу дня начали разрываться мобильники клиентов отеля: снедаемые тревогой и беспокойством, звонили родственники и друзья. Их торопливо успокаивали и отключались, чтобы не посадить аккумуляторы. Вечером по распоряжению управляющего отелем на несколько часов запустили дизель-генератор, чтобы люди могли подзарядить свои телефоны и посмотреть по телевизору последние новости. В глубине бара на стене висел огромный экран, обычно его включали во время трансляции футбольных матчей, поскольку хозяевами отеля были итальянцы, как, впрочем, и большая часть клиентов. Теперь все — от постояльцев до персонала — толпились перед ним и со слов диктора CNN узнавали об истинных масштабах катастрофы. На экране сменяли друг друга картинки с Суматры, Таиланда, Мальдив: под ударом стихии оказалась вся юго-восточная Азия и острова Индийского океана. Потом пошли закольцованные любительские съемки надвигающейся волны и потоков жидкой грязи, сносившей целые дома и все, что попадалось на пути. Отныне о цунами заговорили так, словно это слово было известно испокон веку.

Мы поужинали в компании с Дельфиной, Жеромом и Филиппом, утром встретились с ними за завтраком, потом в обед; и так мы не расставались до самого возвращения в Париж. По их поведению нельзя было сказать, будто перед вами подавленные, убитые горем люди, которым все абсолютно безразлично. Они хотели вернуться домой вместе с телом дочери, и с первого же вечера ужасающая пустота, возникшая с ее гибелью, оказалась заполненной бесконечными хлопотами. Жером погрузился в них с головой, это был его способ выжить самому и поддержать жизнь в Дельфине. Элен помогала ему, как могла: предпринимала попытки связаться с их страховой компанией для организации репатриации всей семьи вместе с телом девочки. Это оказалось делом не простым: мобильная связь работала плохо из-за больших расстояний, разницы во времени и перегруженности линий. Вызовы зависали в режиме ожидания, приходилось минутами слушать умиротворяющую музыку и голоса с автоответчиков, а батареи телефонов безжалостно садились. Когда же, наконец, Элен попадала на живого человека, тот переключал ее на другую линию, снова звучала музыка или связь вообще обрывалась. В повседневной жизни подобные досадные помехи вызывали просто раздражение, но в чрезвычайных обстоятельствах они стали чудовищными и в то же время спасительными, потому что ставили задачу, требующую разрешения, облекали ход времени в физическую форму. Внешне все было просто: возникала проблема — Жером решал ее, Элен ему помогала. В то же время Жером не сводил глаз с жены. Взгляд Дельфины был устремлен в пустоту. Она не плакала, не кричала. Ела совсем мало. Ее рука дрожала, и все же она могла поднести ко рту вилку с рисом, приправленным карри. Прожевать еду. Опустить руку с вилкой. Начать все снова. Я смотрел на Элен и чувствовал себя этаким тюфяком, беспомощным и бесполезным. Я уже начал сердиться на нее за то, что она с головой ушла в чужие проблемы и перестала обращать на меня внимание, словно меня и не было.

Позже, когда мы бок о бок лежали в постели, я кончиками пальцев провел по соскам ее груди, но они не ответили на ласку, как бывало раньше. Мне хотелось сжать ее в объятиях, но я понимал, что это невозможно. Я знал, о чем она думает — думать о другом просто невозможно. В нескольких десятках метров от нас, в другом бунгало с открытыми глазами лежат в постели Жером и Дельфина. Обнимает ли он ее, или для них это тоже сейчас невозможно? Это первая ночь. Ночь после того дня, когда умерла их девочка. Утром она была жива, проснулась, забралась к ним на кровать поиграть, звала их папа и мама, весело смеялась; была воплощением всего самого прекрасного, теплого и сладкого на земле, а теперь ее больше нет. И не будет никогда.

5

Плот «Медузы» (1819) — картина французского художника Теодора Жерико, одно из самых знаменитых полотен эпохи романтизма, на которой изображены спасшиеся на плоту после крушения фрегата «Медуза». — Прим. пер.