Жизни, не похожие на мою

Жюльет с мужем Патрисом и тремя дочерьми жила в Розье, маленькой деревушке, где не было ни магазинов, ни кафе — ничего, кроме церкви и школы, вокруг которых теснились домики с небольшими приусадебными участками. Церковь была возведена примерно в конце XIX века, тогда как окружающие постройки относились к нашему времени. Совершенно естественно возникал вопрос, а как же выглядела деревня в давние времена, когда ее обитателями были простые крестьяне, а не современная молодежь, работавшая во Вьенне или Лионе и устроившаяся здесь из-за дешевого жилья и хорошей экологии для детей. Когда мы с Элен приезжали сюда в феврале, этот уголок показался мне еще более глухим — и домами, и жителями он сильно напоминал мне коммуну Геке неподалеку отсюда, где в свое время жил Жан-Клод Роман[8] с семьей. В июне здесь было куда лучше, чему в немалой степени способствовала хорошая погода. Сад с качелями и пластмассовым бассейном выходил на церковную площадь, достаточно было пересечь ее, чтобы оказаться перед школой. Я представлял себе, как после завтрака девочки отправляются на занятия с ранцами на спине и полдниками в пакетах, как жители ходят друг к друту в гости, как в гаражах над верстаками и газонокосилками висят велосипеды. Перспективами тут и не пахло, зато было спокойно.

В субботу утром, когда мы приехали, в доме было полно народу: Патрис с девочками, родственники с обеих сторон — родители, братья и сестры, не считая соседей, постоянно забегавших на чашку кофе. Кофеварка работала безостановочно, и чашки едва успевали споласкивать водой из-под крана. Я присоединился к семье самым последним, мне нужно было найти какое-либо занятие, и я устроился за кухонным столом, чтобы помочь матери Патриса готовить салат на завтрак. Мы все знали, зачем собрались тут, говорить на эту тему не стоило, но тогда о чем еще говорить? По совету Жюльет она читала мою книгу «Изверг», от нее же знала, что я — жених Элен. Женщина признала, что книга, на ее взгляд, оказалась очень жесткой. Я согласился с ней, более того, признал, что мне самому было тяжело писать ее, и я испытываю чувство стыда за то, что писал о таких страшных вещах. Вообще, людям моего круга совершенно не важно, о каких ужасах пишется в книге. Напротив, многие видят в этом ее достоинство, доказательство смелости автора. Но простых, неискушенных читателей вроде матери Патриса, это шокирует. Они не рассуждают, хорошо или плохо писать на ту или иную тему, но у них, тем не менее, возникает вопрос: а зачем об этом писать? Они думают: этот приятный, воспитанный мужчина, что помогает им резать огурчики для салата и искренне принимает к сердцу траур семьи, должно быть, на самом деле псих или несчастный человек — в любом случае, с ним не все в порядке. И хуже всего то, что я не могу не согласиться с ними.

Я сбежал на кухню и составил компанию матери Патриса еще и потому, что не осмеливался подойти к девочкам. Я говорю о старших — Амели и Кларе. Для общения с ними недостаточно быть добрым и хорошо воспитанным. Я не знал, что делать, но одно понимал совершенно ясно — сейчас я не был готов к этому. В свой первый приезд я паясничал и смешил Амели. Теперь в роли клоуна выступал Антуан, младший брат Элен и Жюльет, способный удивительно легко располагать к себе людей и завоевывать их сердца. Он был весел, дружелюбен и открыт, в его обществе каждый начинал чувствовать себя спокойно и непринужденно, особенно дети. Позже я обнаружил, что и в его душе может открыться бездна печали, а пока завидовал его простодушию и беспечному отношению к жизни, чем не могли похвастать ни я сам, ни, как мне тогда казалось, Элен. И все же, она была способна забываться. Я заметил это, когда она помогала жертвам цунами, а ее отношения с Кларой лишь подтвердили мои наблюдения. Патрис, как рассказала мне его мать, накануне беседовал со своими девочками. Та еще, надо сказать, беседа: мама скоро умрет, завтра, после школьного праздника, мы все в последний раз пойдем навестить ее. Ему пришлось повторить свои слова дважды, и Клара их услышала. Она знала, что в свои четыре годика вот-вот лишится незаменимой материнской любви, и уже пыталась найти ее у своей тети. Я смотрел, как Элен ласкает и утешает девочку, вытирает ей слезы, и был потрясен ее деликатностью, как и тогда, на острове, когда наблюдал за ней в совершенно противоположной ситуации — в утешении нуждались родители погибшего ребенка.

Я был и остаюсь сценаристом. Мое ремесло заключается как раз в том, чтобы создавать драматические ситуации, и, согласно одному из его правил, сценарист не должен бояться перегибов и мелодрамы. Тем не менее, я подумал, что в литературном произведении никогда не стал бы прибегать к такому бессовестному, выжимающему слезы приему, как сведение воедино двух параллельных линий — маленьких девочек, танцующих и поющих на школьном празднике, и их матери, умирающей в это время в больнице. В ожидании выступления девочек, мы с Элен через каждые десять минут выходили за пределы школьного дворика, чтобы покурить, потом возвращались к скамье, где располагалась вся семья. Сначала на сцене появилась Клара с малышками из детского садика, и дети исполнили танец маленьких рыбок, потом вышла Амели в балетной пачке и показала нам номер с обручем. Как и все родители, мы махали руками, чтобы привлечь внимание наших маленьких артисток, показать, что мы здесь. Для них, девочек сознательных и прилежных, этот спектакль имел большое значение. Несколькими днями раньше они верили, что мама тоже придет посмотреть на них. Когда ее увезли в больницу, Патрис сказал дочкам, что она вернется как раз к празднику. Через какое-то время ему пришлось сообщить, что мама может и не успеть, но в любом случае она скоро будет дома. И уже накануне праздника он был вынужден сказать девочкам, что мама больше никогда не вернется. При этом самым мучительным было то, что праздник получился просто замечательным. Честное слово. Мои сыновья Габриэль и Жан-Батист уже выросли, но мне довелось повидать немало таких мероприятий по случаю завершения учебного года в детском саду и начальной школе, поприсутствовать на спектаклях, концертах, представлениях мимов. И каждый раз они неизменно трогали зрителей до глубины души, хотя несли на себе отпечаток некоторой незавершенности, натянутости, казались слепленными на скорую руку. Так что, если самым снисходительным из родителей и было за что благодарить педагогов, отвечавших за организацию спектаклей, так это за то, что они делали их короткими. В Розье же школьный спектакль оказался довольно продолжительным, но и поставлен он был отнюдь не как Бог на душу положит. Маленькие балетные номера и театральные пьески отличались точностью и ясностью, невозможными без кропотливого, упорного труда и серьезного отношения, немыслимого в школах для маменькиных сынков, куда ходили мои мальчишки. Здесь дети выглядели счастливыми, уравновешенными. Они росли в сельской местности, в безопасной семейной среде. В Розье люди разводились и расставались, как повсюду, только потом им приходилось уезжать: в этой деревушке жили сплоченные семьи, здесь каждый ребенок во время своего выступления на сцене мог видеть на скамейке среди зрителей своих родителей и, само собой разумеется, они были вместе. Такую жизнь обычно показывают в рекламе взаимного страхования или банковских ссуд; в этой жизни люди интересуются годовой ставкой по накопительному счету и сроками каникул в зоне В[9], в этой жизни существуют гипермаркеты «Ошан», а люди ходят в рабочей одежде. Это во всех отношениях средняя жизнь, лишенная не только стиля, но и осознания того, что ее можно попытаться сделать ярче и интересней. Я смотрел на такую жизнь свысока — я бы ни за что на нее не согласился, — однако сегодня это не мешало мне думать, глядя на детей и их родителей с видеокамерами в руках, что они выбрали жизнь в Розье не только из соображений безопасности и стадности, но прежде всего из любви.

8

Жан-Клод Роман (род. 11.02.1954) — известный французский массовый убийца. Жизнь и преступление Жан-Клода Романа стали объектом исследования в романе Эмманюэля Каррера «Изверг». В 2002 году этот роман лег в основу одноименного фильма Николь Гарсиа, главную роль в котором сыграл Даниэль Отёй. — Прим. пер.

9

Во Франции календарь школьных каникул различается в зависимости от зон. Начиная с 1964/1965 учебного года, Франция делится на три зоны: А, В и С, которые формируются таким образом, чтобы количество учащихся в каждой из зон было примерно равным. Такое разделение на зоны позволяет продлить период зимних и весенних каникул до четырех недель, что благоприятствует туристической деятельности, связанной с зимними видами спорта. — Прим. пер.