Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 19 из 58

Время от времени Себастьян Рок выходил из дворца. После грозы расквартированные на равнине солдаты барахтались в грязной воде. Долго находиться на улице Себастьяну не хотелось, и, забрызганный грязью, он возвращался на работу.

Как-то раз он встретил своего соседа из Нормандии д’Эрбини. По армейскому обычаю на продажу выставлялись личные вещи погибших. Заработанные таким образом деньги пересылались их вдовам и детям или же оставались полках, если покойники были холостяками. Поскольку денег уже давненько никто не получал, то вещи обменивались, причем самым непредсказуемым образом. Д’Эрбини выставил на торги вещи, которые сержант Мартинон когда-то привязал к седлу: кисет из свиного мочевого пузыря, топорик для разделки курицы, мешок, служивший ему подстилкой на биваке.

— А вот еще солдатский котелок, — крикнул капитан, размахивая своим товаром. — Кто желает, котелочек-то почти новенький!

— Давай, — откликнулся какой-то тучный человек в синем сюртуке. — Что хочешь?

— Бочку пива!

— Слишком много загнул. За все про все — мешок гороха. Идет?

Торговаться больше не стали, и покупатель отправился за горохом.

— Кто это? — спросил у капитана Себастьян.

— Как, вы не знаете Пуассонара? О-о, это продувная бестия! На всем наживается.

— Каким же образом?

— Собирает, накапливает, перепродает. Неплохо устроился, пройдоха!

Пуассонар работал в службе продовольственного снабжения при главной администрации. Он был одним из шести инспекторов отдела мясных поставок и никогда о себе не забывал. Во время пожара он умудрился натаскать из кремлевских складов мешки зерна, орехов, гороха, сахара, кофе, свечей, бочки пива и вина. Ни от кого не прячась, он загонял все это с большим наваром.

Себастьян уступил Пуассонару один из своих жилетов в обмен на русскую саблю — хороший сувенир и вещественное доказательство для придуманных подвигов. Он не забыл труппу мадам Авроры, а вот образ Орнеллы ему хотелось стереть из памяти. Все эти умиления, волнения, томления были совсем не к лицу тому новому персонажу, которого он собирался играть при дворе. Пусть Наполеон отдает предпочтение военным, а не гражданским, пусть… Себастьян мучительно раздумывал, как привлечь к себе внимание и симпатии его величества, но никак не мог найти ясной и вразумительной подсказки.

В конце недели тихий сентябрьский ветер перестал раздувать угли, и можно было возвращаться в сожженную Москву. Все, что осталось от города, имело только два цвета — черный и серый: черный дым, неподвижно повисший над пожарищем; черные каркающие вороны, по-хозяйски рассевшиеся на обугленных руинах; черные обгоревшие деревья с протянутыми, словно руки, ветвями; черные от сажи дымоходы, как башенки, возвышающиеся над четырнадцатью тысячами бывших домов; серый пепел, укрывший землю, обрушившиеся стены домов, обломки мебели, уцелевшие вещи, валяющиеся среди мусора; серые волки, разрывающие на куски останки людей и животных…

Императорской гвардии была предоставлена сомнительная честь первой вернуться в безлюдный город, отравленный стойким запахом гари. В начале колонны шли флейтисты и барабанщики. Высокий грустный африканец размахивал колокольчиками. Как некстати была эта музыка! И звуки ее не могли перебить рев животных и крики хищных птиц. Через каждые десять метров один гренадер выходил из колонны и становился на пост вдоль дороги, по которой император должен был проследовать в уцелевший Кремль.

Генерал Сент-Сюльпис скакал во главе четырех эскадронов драгун в непонятной пестрой униформе. Их ряды резко поредели после дизентерии. Генерал ехал с опущенной головой, чуть сгорбившись, будто придавленный гнетом свалившихся на него проблем. После взятия Сарагосы руины Москвы его нисколько не впечатляли. Д’Эрбини не скрывал зависти, глядя на генеральскую черную лошадь — турецкую кобылу с заплетенными в хвост лентами.

Гвардейская пехота разместится в крепости, а где устроятся остальные? Командование кавалерии расположится по соседству с подразделениями маршала Бесьера в правом крыле Кремля, а вот личному составу эскадронов придется искать себе место самостоятельно. Д’Эрбини во главе сотни всадников ехал среди руин, минуя дома без крыш, без дверей и окон… Первое жилое здание уже успели занять усатые рейтары капитана Коти. Значит, придется ехать дальше среди мертвенно-бледных декораций этой кошмарной сцены. Вдали показались строения, которые каким-то чудом пощадил пожар, но и их стены почернели от сажи и дыма. В глаза бросались искалеченные скульптуры: вот валяется отбитая мраморная голова, там — рука, дальше — куски торса…

Москвичи, которые до этого прятались в погребах и подвалах, теперь выходили на поверхность, потерянно бродили среди руин зданий. На них были лохмотья, их лица — землисты, а движения — пугливы. Одни тащили полуобгоревшие доски, чтобы соорудить из них подобие лачуги, другие руками разрывали грядки на своих бывших огородах и собирали остатки жухлых овощей. Какие-то люди, бормоча молитвы, стояли на коленях у подножия виселиц, на которых раскачивались уцелевшие от огня поджигатели, и с благоговением целовали грязные тряпки на ногах висельников. Время от времени они затягивали невыносимо тоскливые псалмы и верили, что на третий день казненные воскреснут. Несколько человек ныряли к затопленным баржам с зерном. С мешками вымокшей пшеницы они, скользя по грязи, на четвереньках выбирались на берег и переводили дух, пока с них ручьями стекала вода. «Мне ведь тоже надо кормить своих прохвостов», — подумал капитан.

Вскорости кавалеристы повстречали команду службы продовольственного снабжения во главе с инспектором Пуассонаром. На телегах, которые тащили пахотные лошади с широкими холками, были в беспорядке навалены туши лошадей, котов, собак, виднелись даже лебеди с взъерошенными перьями и протухшие вороны.

— Где собираешься закапывать эту тухлятину, старый плут? — спросил капитан.

— Мое мясо тухлятина? — переспросил Пуассонар. — Да ты еще будешь рад приготовить его себе на медленном огне, бессовестный кавалерист. На хорошем жару все червячки упокоятся.

— Но себе-то ты оставляешь пристойные куски?

— Обо всем можно договориться, капитан, обо всем…

Инспектор устроил мясной цех в церкви Святого князя Владимира.

Он-то и указал им на находившийся неподалеку Рождественский монастырь, который лишь слегка пострадал от пожара. С расстояния в несколько сотен метров были видны трещины на уцелевших колоколенках, серо-зеленый купол церкви, ограда, увитая скрюченными темно-серыми листьями плюща. Драгуны рысью направились к монастырю. Обгоревшие ворота были распахнуты настежь, и хватило одного несильного толчка, чтобы они повалились. Посреди заросшего травой двора был вырыт колодец, обложенный огромными камнями. Вокруг двора располагались сводчатые галереи, на которых меж круглых колонн металась стая монашек в коричневых платьях.

— Бонэ! — смеясь, сказал капитан, — раз уж ты не можешь обойтись без сутаны, поймай мне этих небесных ангелов!

Пригнувшись, чтобы не разбить голову о свод, Бонэ направил коня в галерею и ухватил за рукав одну из беглянок. Ее подружки с визгом рассыпались по залам с низкими потолками, но чуть позже их лица появились в решетчатых окнах. У монашенки, которую Бонэ подвел к капитану, щеки были густо измазаны сажей. Сделано это было, чтобы обезобразить лицо и отпугнуть мужчин. То была находка настоятельницы монастыря — несговорчивой старухи, у которой нос свешивался до подбородка. Драгуны вывели ее во двор, где она с презрением плевала на землю и выкрикивала какие-то проклятия в адрес пришельцев.

— Шантелув! Дюрталь! — со смехом крикнул д’Эрбини, — наберите воды из колодца и отмойте мне лица монашек!

Исполнение приказа превратилось в беззлобную игру, которая заключалась в том, чтобы поймать молоденькую монашку, сорвать с нее покрывало и мокрой тряпкой протереть испуганную мордашку. Некоторые из женщин были взбудоражены такой необычной затеей, о чем красноречиво говорили их раскрасневшиеся лица.