Ковбои и индейцы

— Ну, не знаю…

Эдди пошмыгал носом в трубку.

— Саломея… Я просто ума не приложу, как быть, клянусь! Не иначе как придется ночевать где-нибудь на набережной. Мне очень неловко звонить тебе вот так, но у меня с собой был твой номер телефона, а моя записная книжка — она там, в квартире, у тех парней, а сегодня воскресенье, никого не найдешь… — Засим последовали тихие всхлипы и энергичное шмыганье носом.

— Прекрати, Эдди, — сказала Саломея, — не паникуй. Пожалуйста, перестань плакать. Ладно, подъезжай, давай встретимся. Ты знаешь кафе «Дикий Запад»? Да, как раз напротив моего дома. Рядом со старой церковью. Жди меня там, я накормлю тебя завтраком. И ради бога, успокойся. Это не конец света.

— Саломея, — сказал он с искренним облегчением, — я никогда этого не забуду. Ты настоящий ангел.

Церковный колокол пробил двенадцать, когда Эдди добрался до кафе. В два десять он получил разрешение переночевать у Саломеи. В три они сидели у Саломеи в квартире и за бутылкой вина беседовали о человеческих взаимоотношениях. В начале шестого он закончил рассказ о своей жизни. В шесть тридцать было решено, что он останется на неделю. В семь пятнадцать Саломея уехала на студию, Эдди звонил по телефону, а над улицами и садами Сент-Джонз-Вуд плыл звон колоколов.

Паук привез Эддины вещи. Саломея как раз рассказывала о вчерашней кислотной тусовке. На экране, сказал Паук, все выглядит гораздо красивее, чем в реальной жизни.

— Не уверен, что ты в состоянии об этом судить, — сказал Эдди.

Паук оглядел огромную роскошную квартиру и изумленно присвистнул.

— Неслабо, — сказал он. — Ты, Эдди, всегда приземляешься на все четыре лапы, верно?

— Ну, это только на месяц или около того, в самом крайнем случае на полтора, пока я не разберусь со своими делами.

Эдди дал Пауку с собой бутылку вина, позаимствованного у Саломеи. В благодарность за помощь и за долготерпение. Эдди сказал, что совершенно уверен: у Паука все будет в порядке. И добавил, что в последнее время ему было очень неловко злоупотреблять гостеприимством Паука и он так или иначе собирался куда-нибудь перекочевать. Не хотел быть обузой.

— Спасибо, Эд, — сказал Паук. — Ты очень совестливый парень.

— Не за что, — сказал Эдди. — Ведь друзья для того и существуют, верно?

Паук пошел к выходу, и тут Эдди кое-что вспомнил.

— Слышь, Паук, — сказал он.

Паук живо обернулся:

— Да?

— Раз мы заговорили о дружбе, я хотел спросить тебя кое о чем. Об Ирландии.

Паук с озадаченным видом поскреб в затылке:

— Что «об Ирландии»?

— Ну… Ты ведь там был, верно?

Паук с минуту молчал, делая вид, что рассматривает комнату.

— Да нет, Эдди, — наконец ответил он.

— A-а, ну ладно. Просто я кое-что слышал, понимаешь, насчет армии и прочего. Я хочу сказать, если ты вдруг захочешь поговорить об этом, я к твоим услугам.

Паук пожал плечами и посмотрел Эдди прямо в глаза.

— Это ошибка, — улыбнулся он. — Я никогда там не бывал, Эдди.

— Ладно, — помолчав, сказал Эдди, — наверное, кто-то напутал.

— Да, Эдди, — согласился Паук, шагнув к двери, — в этом городе полно врунов, черт их подери, что верно, то верно.

Переезд на квартиру Саломеи Уайлд был не просто переменой обстановки.

С первого же дня Саломея установила жесткие правила. Эдди мог остаться у нее на пару месяцев, не больше, пока приятельница, с которой она снимала эту квартиру, была на сафари в Свазиленде. Жить они будут в разных комнатах. Со стороны Саломеи это в чистом виде услуга, учитывая, что Эдди некуда деться и что он друг Дина Боба.

Пока Эдди не работает, днем вся квартира в его распоряжении. Взамен он должен делать часть работы по дому, убирать и проч. У Саломеи не было домашней прислуги. Это помогало ей не отрываться от реальной жизни. Вечерами, если ей понадобится квартира, Эдди должен оставаться в своей комнате, а лучше — уходить куда-нибудь. В отсутствие Саломеи он может приглашать ребят из своей группы. Но никаких наркотиков! Категорически, раз и навсегда. Саломее нужно заботиться о своей репутации. Эдди сказал, что все это справедливо и он со всем согласен.

— Не волнуйся, — сказал он. — Со мной очень просто жить. Ты и не представляешь, насколько просто.

Через неделю-другую им уже казалось, что они знают друг друга всю жизнь. Или по крайней мере намного дольше, чем на самом деле. После ее возвращения из студии они засиживались допоздна, рассуждая о том, как удивительно, что у них оказалось так много общего. Они решали одни и те же кроссворды, им нравились одни и те же группы, они терпеть не могли одних и тех же людей. Даже якобы читали одни и те же книги. Оба честолюбиво стремились к успеху, что было особенно заметно, когда они играли в «эрудита» и Саломея частенько его побеждала. Она играла беспощадно. Знала множество противных смешных словечек, которые никто не использует — например, «йог», «ли», «тригон», — и выдавала их со злорадным удовлетворением. В тот вечер, когда она вставила слово «аардварк» и получила пятьдесят очков бонуса за слово из семи букв, Эдди осознал, что живет с настоящим интеллектуалом.

Родители Саломеи тоже разошлись, но случилось это давно. Ее отец сбежал с грудастой контролершей, которая однажды прикрепила штрафную квитанцию на стекло его «БМВ». Это долгая история, сказала Саломея. Она не любит об этом распространяться. Если Эдди хочет узнать подробности, добавила она, то может прочесть интервью, которое она дала «Космополитан» в этом году. Сама она полтора года прожила с одним парнем, но порвала с ним, когда выяснила, что он истратил все ее деньги, выручая своего друга-издателя, выпускавшего легкое порно.

— Отвратительно, — сказала она. Сейчас этот парень ударился в какой-то религиозный культ и жил на острове у берегов Корнуолла. Они там спят в гробах, на этом острове, сказала она. Жуть.

По ее словам, у большинства парней, которых она встречала с тех пор, не хватало ума даже стряхнуть перхоть с пиджака.

Иногда Эдди говорил с ней о Марион. Рассказывал о Марион так, словно она была частью далекого прошлого, — так какой-нибудь вдрызг пьяный бухгалтер жалуется в баре на свою бывшую жену. Саломея сказала, что все это выглядит очень серьезно, но когда Эдди поведал об их сексуальной жизни и о том, что Марион хотела заниматься этим постоянно, рассмеялась. Она не могла понять, на что, собственно, он жалуется.

Он знал, что Саломея никогда его не поймет, но почему-то для него было очень важно, чтобы она поняла. Он и сам не знал почему, но отрицать бессмысленно.

— Просто секс для меня кое-что значит, — прочувствованно сказал он, — для меня это не просто животное влечение.

Саломея опять рассмеялась.

— Ясное дело, — сказала она, — это очевидно.

Но чем больше Эдди рассказывал о Марион, тем чаще Саломея говорила, что Марион кажется ей отличной девчонкой. Эдди это повергало в отчаяние. Саломея говорила, что пришло время женщинам выйти вперед в вопросах секса. Из ирландских женщин, говорила она, норовят воспитать этакий гибрид Девы Марии и Флоренс Найтингейл[61]. Говорила, что Эдди ничего не понимает в женщинах и под всей этой брехней о равенстве прячет такой же мужской шовинизм, как и все остальные. Эдди возражал, что на самом деле чужд шовинизма; Саломея отвечала, что, увы, здесь они во мнениях расходятся.

— Сексизм мне претит, — сказал Эдди. — Я целиком и полностью за освобождение женщин.

Саломея возразила, что мужской шовинизм — это как брюки клеш. Он никогда полностью не исчезает. Она не верит мужчинам, которые объявляют себя феминистами. Это просто очередной способ совращения. Надо признать, более изощренный, но тем не менее совершенно прозрачный.

— Они все говорят одним голосом, — сказала Саломея, — эти мужчины, такие мягкие, ласковые, политически корректные и совершенно не похожие на хищников. Такое ощущение, что все они учились на одних и тех же курсах.

61

Найтингейл Флоренс (1820–1910) — английская сестра милосердия; олицетворяет лучшие черты своей профессии.