Ковбои и индейцы

— Что такого особенного есть в Лондоне? — спросила Марион. — Прачечные самообслуживания на каждом углу. — Она засмеялась. — Ты замечал, Эдди Вираго? Прачечные и таксопарки.

Эдди сказал, что не замечал этого, но она, конечно, права.

— Вот движущая сила всей этой свалки, — сказал он, — чистое белье и места, куда можно пойти.

Они сидели на стене и целовались с новой, неведомой ранее нежностью. Эдди коснулся щеки Марион, а она погладила его бритую голову и поцеловала в уголок губ. Эдди задержал ее руку в своей. Где-то рядом на лету трещали сороки.

Они долго сидели так — молча, держась за руки, глядя друг другу в глаза, как влюбленные из мультиков на открытке-«валентинке». Потом Эдди вдруг резко встал, сунул гитару в футляр и объявил, что хочет поговорить.

— Я так и думала, — вздохнула Марион.

Он не испытывал к ней большой и серьезной любви и прямо сказал ей об этом. Вот и замечательно, ответила она. Он сказал, что даже не знает смысла слова «любовь» и что «быть влюбленным» — просто смешные слова. Только слова. Она согласилась. Это все химические процессы, сказала она, вроде магнетизма и прочего. Она видела документальный фильм на втором канале Би-би-си.

Он совсем недавно пережил действительно тяжелый роман, сказал Эдди, и не хочет новой боли, по крайней мере сейчас, а лучше вообще никогда. Просто не хочет снова рисковать. Не хочет подставляться.

Марион сказала, что с ней происходит то же самое. Эдди удивился. Ему в голову не приходило, что Марион могла любить еще кого-то. Конечно, она наверняка любила, но Эдди об этом не задумывался. И сейчас был просто ошеломлен. Вероятно, потому, что она никогда не упоминала никаких имен.

Марион сказала, что хочет до конца прояснить ситуацию. Понять, есть ли смысл в их отношениях. Будут ли они вместе или нет.

Давненько Эдди не слышал этого выражения. Быть вместе. В колледже ты «состоял в близких отношениях» или «встречался» с кем-то. У Дженнифер это называлось «хороводиться». А у Дина Боба — «делать зверя о двух спинах».

Быть вместе. Звучит как-то по-детски. Он вспомнил, что слышал это от своего отца: «Когда мы с твоей матерью решили быть вместе, мужчины еще уважали женщин». Эдди вспомнил, какое у него было тогда лицо: детски счастливое, после его таким почти никогда не видели.

— Посмотрим, что у нас получится, — сказал Эдди. — Я не хочу зарекаться, понимаешь?

Марион сказала, что речь не о любви до гроба, просто она хочет понять свою ситуацию. Эдди закатал рукав.

— Чего ты хочешь? — спросил он. — Расписки кровью?

Она посмотрела на его руку, будто видела ее впервые. Неловко потрогала, тихонько встряхнула, как неживой предмет. Долго разглядывала следы от зубов чокнутой собаки, сохранившиеся с того первого утра их знакомства. Потом улыбнулась.

— А что? Можно и так, — наконец сказала она.

Потом они спустились вниз, разделись и легли в постель. Комната остыла. На коже Марион виднелся розовый след от резинки колготок. Они лежали обнявшись и молчали. И Эдди жалел, что не сменил простыни.

Вскоре после этого «Жрицы меда» собрались на первую репетицию в комнате Клинта, в Хайгейте. Жуткое дело. Сначала Брайан никак не мог запихнуть в такси свои причиндалы. Потом они потратили черт знает сколько времени, пытаясь эти причиндалы собрать. Кончилось тем, что Брайан прицепил струну поверх кофейного столика и лупил по ней, а Клинт мрачно смотрел на это из угла. Усилителей для гитар не было, Эдди и Клинт подключились к музыкальному центру, и динамики прямо-таки взвыли. В довершение всего Джинджер оказалась никудышным бас-гитаристом, ничего хуже Эдди просто не слыхал. Она даже не умела подстроить гитару, а сама гитара выглядела так, будто куплена только нынче вечером. По признанию Джинджер, так оно и было.

После битых пяти часов тяжкого труда они кое-как одолели полный вариант «Мэдисон-блюза» Элмора Джеймса, единственной песни, знакомой им всем, — по словам Клинта, никто, ну совершенно никто не способен ее испоганить, даже «Стокмаркет» и «Уотерман». Эдди понял, что поработать придется много и долго. Дома он сказал Марион, что все прошло блестяще.

— Конечно, есть некоторые проблемы, — признал он, — но это естественно, вначале всегда так. В любом деле.

Марион улыбнулась, думая, что он иронизирует.

Следующие несколько недель прошли необычайно интересно и весело. Они часами говорили, узнавая все возможное друг о друге; слишком поздно ложились, слишком много пили, еще больше занимались любовью — словом, делали все, что делают люди в чужом городе, когда им некуда податься и они против воли влюбляются друг в друга. Они даже не догадывались, что впоследствии каждый из них будет вспоминать это время как что-то нереальное, как наваждение или сон, с той странной и смутной иронией, с какой перебирают свои воспоминания любовники, когда ничего уже не исправишь.

Иногда Марион ходила в местный ирландский паб «Гордость Эрина» повидаться с друзьями. Эдди побывал там с нею только один раз. Друзья Марион действовали ему на нервы. Все они были мастера посплетничать, все родом из Донегола, как и сама Марион, и в «Гордости» царила еще более ирландская атмосфера, чем в любом из пабов Ирландии, в которых Эдди успел побывать. В «Гордости» было столько же ирландского, сколько американского в Диснейленде. Эдди это ужасно раздражало, и после первого же вечера он сказал, что больше туда не пойдет. Марион совершенно искренне не возражала. Она даже приветствовала такое решение, по крайней мере так она говорила.

В ночь Гая Фокса[27] они пешком прогулялись до Южного берега, чтобы посмотреть на фейерверк. Рука об руку шли по Чаринг-Кросскому мосту, как настоящая влюбленная пара из песни. Над рекой клубился едкий дым, в небе расцветали разноцветные огни, издалека доносились глухие раскаты выстрелов. Эдди не очень любил фейерверки. В реальной жизни они никогда не бывают во все небо, как на телеэкране.

В обшарпанном баре «Национального дома кино» они пили бакарди и здорово захмелели, и Марион сказала, что Гай Фокс — единственный в истории человек, который правильно относился к британскому парламенту.

В город пришел ноябрь, все вокруг было мокрым и блестящим от дождя. Работники метро объявили забастовку. Эдди пришлось помогать Марион и мистеру П. управляться со злющими бизнесменами из пригородов, наводнившими «Брайтсайд»: они ночевали на раскладушках, на вонючих матрасах, а когда мест в номерах не стало — на подушках в коридоре. Для мистера П. это была сущая золотая жила, он греб деньги лопатой. Гостиница напоминала этакий госпиталь в Сайгоне.

Эдди с большим удовольствием расхаживал по коридорам, отдавая распоряжения, на манер армейского сержанта. Его любимым словом стало «прерогатива».

— Если вам не нравится, можете уходить, — говорил он, — это ваша прерогатива.

Он был в восторге, ведь все эти ожиревшие, самодовольные деляги поневоле должны подчиняться распоряжениям человека, который выглядит как их жуткий коллективный кошмар, как ходячий аргумент в пользу принудительной военной службы. Марион смеялась, наблюдая, как он снует по коридорам, и вид у нее был такой, будто она и гордилась им, и стыдилась за него.

Однажды в воскресенье они гуляли у реки, и какой-то обкуренный малый, сидевший на раскладном табурете возле Галереи Тейт[28], сделал их портрет углем.

— Она очень любит вас, — сказал художник, беженец из России (по крайней мере, так он сказал). — Да-да, — бормотал он себе под нос, — я вижу это в ее глазах. Она очень, очень любит вас, друг мой. Вы чертовски везучий.

Портрет был не слишком похож.

По ночам Эдди понимал, что увяз чересчур глубоко. Частенько он замечал, что погружается в сентиментальные мысли или неотрывно смотрит на Марион — как она ходит по столовой, раскладывая приборы по местам. Он даже пытался написать о ней песню, но, сказать по правде, что можно срифмовать с «Марион»? «Лион»? «Лимон»?.. Все, что приходило Эдди в голову, не очень-то годилось для песни о любви, даже для постпанковской. Но было здесь нечто необычное, особенное, а понимание, что так не может продолжаться долго, причиняло сладкую боль; Эдди едва ли не наслаждался этим чувством.

27

Гай Фокс возглавил так называемый Пороховой заговор (1605 г.), попытку взорвать английский парламент, за что был казнен. День разоблачения заговора празднуется до сих пор.

28

Галерея Тейт — богатое собрание картин английских мастеров, начиная с XVI в., и зарубежных импрессионистов XIX–XX вв.