Семья

Он был младшим ребенком в крепкой, любящей семье, жившей в пригороде Хэмстед-Гарден.

Именно это Меган в нем больше всего и нравилось. Он происходил из невредимого, надежного мирка, в котором по воскресеньям вся семья собиралась за долгими обедами, непринужденно болтала и шутила и годами наслаждалась безоблачным счастьем. По выходным и праздникам Уилл привозил Меган к себе домой, к родителям, и она чувствовала себя там очень хорошо, словно и сама являлась частью его семьи. Ей это нравилось — принадлежать к другой семье, к другому мирку с его другой, гораздо лучшей жизнью.

Однако детки из таких непоколебимо прочных семей смешили ее. Уилл считал, что прощение ему обеспечено само собой, что любовь никуда не денется, что полное доверие друг к другу — вещь совершенно естественная. Как и все отпрыски счастливых семей, Уилл верил, что в любой драме может быть только счастливый финал.

Но Меган защелкнула свой чемодан, сдернула его с кровати и брякнула прямо на ноги Уиллу.

— Меган, прекрати, я тебя очень прошу.

Сейчас он ей казался весьма жалким (каким он, если смотреть объективно, был всегда). Он принадлежал к числу тех хорошеньких, гладеньких коротышек, которые словно обречены вечно попадать в дурацкие ситуации. Достаточно чувствительный, но абсолютно ненадежный; яркий, но ленивый; очаровательный в компании, но не способный к учебе — воистину медицинская карьера была абсолютно не для него. Он отчаянно пытался учиться, и родители (отец — седой, подтянутый глазной хирург и мать — хорошо сохранившаяся блондинка и врач-педиатр в одном лице) столь же отчаянно подталкивали его к этому. Но долгие годы учебы и ординатуры их хорошенький сынок спотыкался буквально на каждом шагу.

Уилл был одним из тех несчастных студентов-медиков, которым постоянно приходилось пересдавать экзамены. В конце концов, после долгих усилий, они обнаруживали, что не способны иметь дело со смертью, кровью и прочими столь же приятными субстанциями, и, устроившись с трудом на какую-нибудь непыльную работенку, очень быстро обзаводились животиками и разного рода депрессиями. Но у Уилла даже депрессии были довольно легковесными. Меган, с одной стороны, очень хотелось его придушить, а с другой, она испытывала к нему жалость. Бедный Уилл. Он не подходил для той роли, которую должен был играть в собственной жизни. Точно так же, как не подходил и для нее.

Но было и еще нечто, в чем он оказался не прав. Если собственная анатомия не играла в жизни Меган определяющую роль, то этого нельзя было сказать про Уилла. Член заставлял его шарахаться из стороны в сторону — словно направляемый каким-то сумасшедшим туроператором, который составлял маршруты и приводил в места абсолютно непредсказуемые, такие, которые сам Уилл в ближайшие миллион лет посещать даже не собирался.

Но иногда Меган сама тосковала по такого рода человеческим контактам. Бывали дни, когда жажда — любви, секса или чего-то еще, гораздо более сильного и лучшего, — накатывала на нее с такой силой, что свой биологический императив она воспринимала с неменьшей силой, чем Уилл, который трахал Кати в тиши ординаторской во время долгих ночных дежурств.

Другое дело, что поведение Уилла подчинялось приказам маленького розового кабачка в его штанах, который улавливал сигналы от любой мини-юбки, стоило той появиться на горизонте, а желание Меган определялось чем-то гораздо более всеобъемлющим.

В один из таких тоскливых вечеров, недели через две после того как она отослала Уилла домой, к его горько разочарованным родителям, она в кои-то веки выбралась на вечеринку с друзьями. Там она и встретила молодого австралийца, который совершал ознакомительное путешествие по миру и должен был весьма скоро возвращаться домой, к своему солнцу и виндсерфингу, к родителям и любимой девушке.

Как же его звали? Впрочем, это не имеет значения. Меган не планировала когда-либо снова с ним встречаться.

По сравнению с Уиллом, с его небольшим ростом, темными волосами и немного женственными чертами лица, австралиец был высоким, атлетического сложения мужчиной, с носом, который дважды ломал — в колледже во время игры в регби и второй раз, упав с барного стула в одном из лондонских баров.

Совершенно не ее тип. Но, с другой стороны, вы только посмотрите, что с ней сделал ее тип, то бишь Уилл.

Свою жизнь Кэт Джуэлл очень любила.

Каждый раз, когда она входила в свою квартиру, окнами выходящую на Темзу и Тауэрский мост, то чувствовала себя так, словно в ее жизни случился праздник.

Почти двадцать лет тому назад она ушла из дома и вот, наконец, нашла место, где царили спокойствие и тишина и открывался сказочный вид на реку. Такое место она искала долгие годы.

Внизу на подземной парковке стоял ее серебристый «Мерседес-Бенц», спортивная модель. Несмотря на все подтрунивания ее деверя Паоло (который знал толк в машинах): «Это не спортивная машина, Кэт, а фен для волос», — она все равно обожала колесить в ней по городу, жалея лишь о том, что — в отличие от ее жизни — эта штучка предназначена для двоих. В самом худшем случае.

Да, ее квартирка была самой маленькой во всем прибрежном квартале, а машине уже исполнилось пять лет, и в некоторых местах она слегка проржавела. Но все равно и то, и другое наполняло душу Кэт спокойствием и гордостью. Все это принадлежало ей! Все это она заработала сама! Выскочив из тюрьмы своего детства, она сама построила собственную жизнь.

Когда Кэт, отучившись в университете, вернулась в Лондон, женщина, которая дала ей первую настоящую работу, сказала, что в этом городе можно получить все, только иногда для этого нужно немного терпения: например, с хорошей квартирой и настоящей любовью иногда приходится немного подождать. И вот, в тридцать шесть лет Кэт, наконец, заимела квартиру. И, как она считала, мужчину.

Спустя долгие годы, за которые Кэт успела в полной мере отдать дань разным наркоманам, извращенцам или тайно женатым мужчинам, она наконец встретила (по одному памятному случаю) своего Рори и с тех пор не могла вообразить себя с кем-то кроме него.

Кэт встретила его в то время, когда он учил Меган приемам боевого карате. Он стоял в сторонке на праздновании Меган окончания семестра в медицинском колледже, и Кэт почему-то пожалела его. Создавалось впечатление, что у этого мужчины не было ни малейшего желания заводить с кем-нибудь разговор.

С виду он был мало похож на инструктора боевых искусств: мягкая, спокойная речь, заметная робость в общении, никакой чванливости или развязности в манере держаться. И когда вечеринка очень быстро скатилась к тому, что, по словам Меган, было типичным времяпрепровождением молодых сестер и докторов в медицинском колледже, Рори в это время объяснял Кэт, каким образом пришел в боевые искусства.

— В школе меня часто задирали. По некоторым причинам более крепкие мальчишки меня не любили. Всегда норовили толкнуть или подставить подножку. И в один прекрасный день они зашли слишком далеко: для меня все закончилось сотрясением мозга, переломом нескольких ребер, и вообще я потерял много крови.

— И тогда ты решил изучать… как это? — кунг-фу?

— Карате. Вадо-рю карате. Мне оно очень понравилось. Я делал успехи. Через некоторое время меня уже никто не смел толкать.

— И ты врезал хорошенько своим обидчикам?

Рори усмехнулся, наморщив нос, и тут Кэт поняла, как ей нравится этот мужчина.

— Все было совсем не так.

Спустя тридцать лет после школьных переживаний в нем все еще жил тот мальчишка. Невзирая на работу (а Рори дни напролет занимался тем, что учил людей бить, брыкаться, мутузить других и ставить от них защиту), в нем чувствовалась какая-то мягкость. Сильный, но добрый и спокойный мужчина. Человек, от которого хочется родить детей (разумеется, если женщина вообще собирается рожать).

Чего Кэт делать не собиралась.

После непрерывных упражнений в спортивном зале тело Рори стало твердым, как железо. Но за этим внешним фасадом скрывалась внутренняя ранимость разведенного мужчины, давно перешагнувшего сорокалетний возрастной барьер. В прошлом он столько сил и времени потратил на создание нормальной счастливой семьи, что, когда его усилия не увенчались успехом, он решил больше в этом смысле не рисковать (хотя и платил исправно детям алименты). И с точки зрения Кэт, это было хорошо.