Семья

Усталость давала о себе знать. Когда, наконец, они забрались в спальне под одеяло и наскоро поцеловались, Кэт тут же уснула, не обращая внимания на всякие бум-бум, истеричные вопли и гангстерские разборки из телевизора.

Через пару часов она проснулась от страшной жажды. В квартире было тихо. Натянув на себя найденные в куче грязного белья брюки и куртку каратиста, она направилась на кухню.

Но стоило ей повернуть выключатель, как она вскрикнула. Джейк и Джуд стояли на кухне в боксерских трусах и жевали тосты.

— Извините, — сказала Кэт, вытаскивая из холодильника бутылку газировки и решив обойтись без стакана, потому что стаканы стояли в буфете, а к буфету можно было пройти, только отодвинув полуголых парней с их неуклюжими белесыми конечностями.

Когда она выходила из кухни, то услышала слова Джуда:

— Для такой старушки совсем неплохо!

И оба рассмеялись замогильными голосами.

Майкл наклонился к личику своей дочери и радостно улыбнулся.

— Какой измазанный пупсик! — констатировал он. — Вот какой у нас очаровательный маленький пузырь! Хлоя любит пузыри? Хлоя, ты пузырь? Хлоя — маленький, хорошенький, полнощекий пузырик!

Хлоя безучастно посмотрела на отца, а потом вдруг срыгнула нечто молочно-белое, смешанное с кусочками овощей, и размазала это по своему подбородку и животу.

А вынужденная слушать всю эту несусветную ерунду Джессика про себя подумала: что-то последнее время всех вокруг тошнит.

— О! Неужели мой пупсик съел какую-то бяку и теперь у него в животике какой-то тум-тум? Уси-пуси!

«Нехорошо, — подумала Джессика. — Нехорошо разговаривать с ребенком так, словно взрослому только что произвели полную фронтальную лоботомию. Для развития ребенка это совсем не полезно. — Но она тут же себя одернула: — Что я об этом знаю?»

Следует признаться честно: ничего.

Пока Наоко умывала свою дочку и меняла ей одежду, Майкл бросился доставать цифровую камеру за тысячу баксов, чтобы запечатлеть Хлою для будущих поколений.

Потом Наоко аккуратно взяла ребенка на руки и поставила на ножки. И Хлоя пошла. То есть не то чтобы пошла, а начала двигаться шатающейся походкой. Она шаркала, волочила ножки, раскачивалась из стороны в сторону. На лице ее появилось мрачное выражение пьяницы, который пытается всем доказать, что он трезв. Родители поддерживали дочь с обеих сторон, как добрые, заботливые полицейские.

— Когда у нее появятся зубки и волосики, она будет настоящим чудом, — сказала Джессика.

Майкл, Наоко и Паоло наградили ее таким взглядом, словно она сморозила несусветную глупость.

— То есть станет еще чудеснее, чем сейчас, — быстро поправилась Джессика.

— Однако у нее уже есть волосики и зубки, — улыбнулась Наоко, поглаживая едва заметный пушок на макушке Хлои. — Ведь правда, Хлоя-сан?

Хлоя тоже улыбнулась и раскрыла рот, демонстрируя всем четыре крошечных белых зубика — два сверху и два снизу. А потом вдруг шлепнулась на защищенную памперсом попку, и ее карие глазки от ужаса округлились. Четверо взрослых ринулись ей на помощь.

— Хочешь на ручки к дяде Паоло? — обратился к ней Паоло.

Но Хлое совсем не хотелось к дяде Паоло. Она вцепилась в свою мать и возмущенно взвыла, будто Паоло, как страшный разбойник, только что влез в окно с ножом в зубах.

Да, Хлоя быстро менялась. Еще пару месяцев назад, будучи грудничком, она спокойно шла на руки к любому взрослому и охотно отвечала на его ласки. И вот теперь, за месяц до своего первого дня рождения, она оставила первый этап своей жизни позади и льнула только к родителям, а на всех остальных взрослых смотрела с подозрением. Она постепенно становилась настоящей маленькой личностью, разборчивой в своих привязанностях и настороженно относящейся к миру.

Паоло был раздавлен. Он почему-то был уверен, что Хлоя всегда будет любить его точно так же, как любил ее он. А она обошлась с ним чисто по-женски: бросила и забыла.

Джессика была рада, что привязанности Хлои столь непостоянны. Еще несколько месяцев назад, держа на руках новорожденную Хлою, она ощущала внутри нечто странное. Это было не просто желание иметь собственных детей, а твердая уверенность в том, что она рождена дарить жизнь, и что, возможно, это свое предназначение ей так и не удастся исполнить.

В каждом посещении семейства Майкла ей мерещились тысячи предлогов к унижению. Джессика не могла выносить ту жалость, с которой на нее смотрели деверь и золовка. И хотя они были добрыми людьми, но Джессика в их присутствии все равно чувствовала себя неполноценной и не могла спокойно воспринимать жалостливые, сочувственные взгляды, которые они на нее бросали. А то обстоятельство, что их сочувствие было искренним, только ухудшало ситуацию.

Она понимала ту радость, которую Майкл с Наоко испытывали от общения с дочерью. Будь Хлоя ее ребенком, она бы тоже не смогла от нее оторваться. Но где кончается понятная, ничем не сдерживаемая радость родительских чувств и начинается их невыносимое, эгоистическое самодовольство?

Впрочем, Джессике ничего не оставалось, как держаться в рамках приличий и выражать удивление по поводу того, как быстро Хлоя растет и как она выросла с тех пор, как они виделись последний раз (семь дней назад). Она должна была восхищенно ахать, когда Майкл рассказывал о хорошей работе кишечника своей дочери, а Наоко часами (без перерыва) говорила о вкусовых пристрастиях ребенка, причем в последнее время эти пристрастия каким-то странным образом изменились.

Дайте мне отдых, думала про себя Джессика. Неужели из-за того, что я не могу иметь собственного ребенка, я должна встречать овацией всех чужих детей?

Джессика прекрасно понимала, что Наоко — человек хороший, и что братья близки друг с другом не меньше, чем она со своими сестрами. Кроме того, она со всей объективностью могла констатировать, что Хлоя — очаровательный ребенок, веселый, сообразительный, очень красивый. Конечно, настолько, насколько может быть красив беззубый и лысый человечек, по-стариковски страдающий недержанием.

Но ей больше не хотелось приходить сюда по воскресеньям на семейные обеды. Для нее это становилось слишком тяжелым испытанием.

— Извините, — сказала Джессика, улыбнувшись натянутой улыбкой, которую можно было считать ее средством защиты от всех чужих детей.

Когда она выходила из комнаты, Наоко успокаивала надсадно орущую, раскрасневшуюся Хлою, Майкл поглаживал ее неестественно огромную голову (впрочем, может быть, Джессике только так казалось, что голова у девочки неестественно огромная), а Паоло держался на почтительном расстоянии от них, словно был придворным низшего ранга. Таким образом, никто даже не заметил, что Джессика вышла.

Ей до зарезу нужно было попасть в туалет, но по всему дому были расставлены эти ужасные детские заградительные барьеры. Теперь, когда Хлоя пошла, опасности подстерегали ее на каждом шагу, и особенно на лестницах, возле низких журнальных столиков и полок. Она могла преспокойно добраться до такого места, на котором валялись разные дистанционные пульты управления — величайший соблазн для ребенка (Хлоя так и норовила схватить их своими липкими пальчиками), или до террасы, которая была превращена — наряду со всеми другими комнатами — в настоящую тюрьму.

Да, Хлоя не могла преодолеть расставленные на ее пути заградительные барьеры. Но и для взрослых эти барьеры представляли серьезную проблему. Надо было найти на их верхушке маленькую кнопочку, нажать ее и одновременно приподнять сам барьер вверх. Потом нужно было перешагнуть через его порожек, умудрившись при этом не растянуться во весь рост. Чтобы добраться до туалета, Джессике пришлось преодолеть три таких барьера, и тут она удостоверилась в том, о чем и раньше уже догадывалась: у нее началась менструация.

Значит, еще один месяц прошел впустую. Еще один месяц у нее будет такое чувство, словно Тот, Кто призвал ее к жизни, собирается отозвать ее обратно. Еще месяц в глазах ее мужа будет светиться это плохо скрываемое разочарование, хотя никто из них ни слова не посмеет сказать другому и оставит все свои опасения при себе. Опасения в том, что их брак так и останется бездетным.