Картины Октябрьского переворота

Перед переворотом

Генерал Гофман, самый «персональный» (во французском значении слова) из всех германских генералов, как-то сказал, что перестал верить в гениальность Ганнибала и Цезаря в тот день, когда узнал, что старик Гинденбург — военный гений и что именно благодаря Гинденбургу было выиграно Танненбергское сражение. Приблизительно в том же смысле скажу, что я перестал верить в сцену присяги в Же-де-Пом в ночь 4 августа и в величие Конвента в тот день, когда увидел Демократическое совещание (которого я, впрочем, с Конвентом отнюдь не сравниваю). Совещание это было торжеством полуинтеллигенции, составлявшей в нем численно не менее девяти десятых.

В предпарламент, или Временный совет Российской республики, вошло раза в четыре меньше людей. Соответственно с этим, вследствие естественного подбора, качественный состав Временного совета был гораздо выше. «Кадетская фракция, кажется, собрала весь цвет парламентариев всех четырех Гос. дум, — говорил Суханов. Биржевики с Ильинки и синдикатчики с Литейного послали свои лучшие силы. Цензовая{11} Россия дала все, чем была богата. Но демократическая часть не только не уступала, а явно превосходила своих противников интеллектуальным и культурнополитическим багажом» (т. IV, с. 243). Вторая часть этого указания, во всяком случае, неверна. «Революционная демократия», пославшая во Временный совет свыше 300 делегатов, конечно, не могла не отставать качественно от «цензовой России» с ее сравнительно небольшим представительством. Значительную часть предпарламента составляли большевики и меньшевики-интернационалисты. Как ни условно значение «имени» в их кругу, там и людей с именем было чрезвычайно мало. «Культурно-политический багаж» всех этих Капелинских и Мартыновых, очевидно, означал число написанных каждым брошюрок и статеек (да и тех у большинства было не очень много). А об «интеллектуальном багаже» их лучше не говорить: несколько схематических общих мест и деление людей на две части, в зависимости от их отношения к этим общим местам, — вот как поэт Банвилль говорил, что человечество делится на поклонников Шекспира и на бандитов.

Временный совет республики отнюдь не имел свойств балагана, которым было Демократическое совещание. Заседал он в Мариинском дворце. Из зала вынесли кресла, поставили стулья. Одуревшие от странных событий дворцовые лакеи, кажется, с досадой сменили расшитые золотом ливреи и белые чулки на обыкновенные серые тужурки. Члены предпарламента не называли друг друга ни по имени-отчеству, ни «ваше превосходительство», как их предшественники по этому дворцу Государственного совета; но и классического обращения «товарищи и граждане» тоже старались избегать. Американский журналист Джон Рид, не знавший русского языка, в своей столь нашумевшей книге «Десять дней, которые потрясли мир», по слуху очень верно воспроизвел крики, слышанные им на петербургских собраниях 1917 года: «Prosim!», «Pravilno!», «Etoverno!», «Dovolno!», «Doloi!», «Pozor!». В предпарламенте этот, тоже классический, «Позор!» раздавался редко, лишь в исключительных случаях. Плаката «Товарищи, для вашего же здоровья соблюдайте чистоту!» здесь не было. Обстановка была приличной, а иногда становилась и торжественной.

Среди журналистов, собравшихся в огромном числе, были завсегдатаи Мариинского дворца. Были у завсегдатаев в зале и старые знакомые: два члена предпарламента состояли до революции членами Государственного совета — бывает же такое стечение обстоятельств! Там они были «умеренными левыми», тут оказались «умеренными правыми». Общее внимание привлекал генерал Алексеев — это был первый и последний в жизни случай увидеть его в одной комнате с Троцким. Каким-то образом вышло, что Набоков оказался соседом Веры Фигнер — другие кадеты занимали в зале места «нейдгардтцев». Показывали Леонида Андреева, был ли членом Временного совета республики Горький, не могу вспомнить. Кажется, не был. Не было и Церетели — он уехал тогда на Кавказ. Его отсутствие было подлинной и большой потерей для «революционной демократии»: всем известны ум, личное обаяние и ораторский талант этого человека.

У «революционной демократии», в частности у ее левого крыла, как раз в день открытия предпарламента вышел неприятный сюрприз. Весьма видный деятель партии «левых с.-ров», только что ставший редактором «Знамени труда», Диконский оказался секретным сотрудником охранного отделения — выяснили, что там он десять лет значился под кличкой «Турист». Радость была очень велика в самых разных кругах. Поздравляли и правых с.-ров — партийный раскол произошел ведь недавно. Профессиональные скептики — парламентские журналисты — отнеслись к событию равнодушно: турист так турист — в начале революции был ведь целый наплыв «туристов». Еще незадолго до того Диконский давал интервью о «текущем моменте». Тогда, впрочем, все давали интервью о текущем моменте, для газетных репортеров это было золотое время.

Председателем предпарламента был избран Авксентьев. Этому были рады соц.-революционеры, но были рады и правые: они опасались избрания Чхеидзе (который, кажется, тоже уехал на Кавказ). По общему отзыву, председатель вел заседание умело, беспристрастно и корректно. Кутлер, высказавшийся на следующий день о текущем моменте, выразил надежду, что с.-ры спасут положение. Гоц заявил, что он настроен оптимистически. Эти слова по телеграфу были немедленно переданы во все концы России: «Гоц настроен оптимистически». До переворота оставалось меньше трех недель.

Временный совет республики насчитывал много очень достойных и почтенных людей. Но теперь, глядя назад, должно признать, что он был учреждением почти бесполезным. Настоящий парламент никак не может быть бесполезен или смешон, поскольку он выполняет свою прямую задачу: вырабатывает и принимает законы. Предпарламент никакой законодательной работы не вел и не имел права вести — она предназначалась для Учредительного собрания. Вопрос об отношениях между Временным советом и правительством, об «отчетности» или «ответственности» министров, об ответственности «моральной» или «формальной» всех измучил и, по существу, вполне ясного практического решения не получил. Предполагалось, что благодаря предпарламенту Временное правительство будет знать «честный голос разных оттенков общественного мнения». Однако в 1917 году все решительно представленные в парламенте оттенки политической мысли имели свои газеты. В передовых статьях суждения высказывали вожди партий, тогда как в Мариинском дворце мог говорить любой желающий, — и мало кто себе в этом удовольствии отказывал. Правительство, следовательно, могло знать голос общественного мнения и без предпарламента (который отнимал у него значительную часть времени и сил). Предполагалось, наконец, что Временный совет окажет моральную поддержку правительству в его борьбе с большевиками. Это было главной задачей тех дней. Но такой поддержки предпарламентское большинство министрам не оказывало. Напротив, в решительный день, накануне октябрьского переворота, оно нанесло правительству весьма тяжелый удар.

Коснусь очень кратко и другого вопроса. Так называемая «атмосфера» Временного совета республики была странная. За правительство там — скрепя сердце, если не стиснув зубы, — голосовали лица, весьма к нему не расположенные и этого не скрывавшие или почти не скрывавшие. Напротив, в других кругах восторг по адресу правительства лился реками. Но вышло, например, так, что по непонятной причине глава Временного правительства не был избран в Центральный комитет собственной партии. Следуя выражениям, подобранным Джоном Ридом, мы могли бы сказать, что «Просим!», «Правильно!», «Это верно!» одними членами предпарламента произносилось без особенного жара, а у других членов предпарламента по неясности их интонации не всегда и не везде можно было разобрать, что именно они кричат: «Довольно!» или «Просим!», «Это верно!» или «Позор!».

Временный совет республики занялся рассмотрением «наказа» Скобелеву. Обсуждал он его на открытых заседаниях, обсуждал и на закрытых заседаниях комиссии по иностранным делам{12}. Выступали представители всех партий. Выступал несколько раз министр иностранных дел Терещенко. Недавно я заговорил о «наказе» с двумя виднейшими членами предпарламента — оба они совершенно не помнили, какой «наказ» и что такое «наказ». Между тем вопрос этот занимал Временный совет республики в течение всей его краткой жизни. В день, предшествовавший октябрьскому перевороту, о «наказе» Скобелеву в предпарламенте произнесли речи 11 ораторов: Карелин, Янушкевич, Вржостек, Пешехонов, Скобелев, Абрамович, Потресов, Соколов, Сорокин, Мартов и Терещенко.

11

Терминология 1917 — 1918 гг. проводилась с суровой непреклонностью, хотя порою влекла за собой курьезы. Так, на одном совещании, тоже перешедшем в историю, «цензовую» Россию представлял ученый, никогда делами не занимавшийся и никакого состояния не имевший, тогда как представителями России социалистической были три миллионера, в том числе один титулованный.

12

Протоколы секретных заседаний были опубликованы Б. Малютиным в шестой книге «Былого» за 1918 год.