Страница 6 из 82
Девушка зябко поёжилась, всем своим видом показывая, что ей очень не по себе.
— Почему? — повторила она.— Почему я не могу переночевать с тобой?
Савва замялся, и, кажется, смутился.
— Потому что... Ты молодая девушка, а я всё-таки парень.
Лив, до которой только что дошла причина его смущения, расхохоталась:
— А, так ты у нас нравственный оказывается?
— Ничего смешного, — буркнул Савва. — С репутацией шутить не стоит.
Девушка, пораженная и фразой, которую она не ожидала услышать от этого увальня, и тоном, которым он её произнёс, смеяться резко перестала.
— Так тут же никого нет.
— Даже если, кроме нас, тут никого нет. Даже если никто не узнает. Все равно. Правила не для окружающих. Они здесь, — Савва приложил указательный палец к своему высокому лбу.
— И здесь.
Жест, которым он приложил ладонь к сердцу, показался Лив несколько театральным. Она хмыкнула. Савва смутился ещё больше:
— Ладно, давай дальше. Слушай внимательно, а то замерзнешь. Когда дом нагреется, и дрова прогорят до угольков, вьюшку нужно закрыть. Тогда тепло останется в доме. Не вылетит в трубу.
Он неожиданно рассмеялся:
— А если что напугает, покричи. Я же рядом, услышу.
Только сейчас внезапно Лив поняла, как здесь было тихо. Очень. Только потрескивали занимающиеся пламенем дрова, где-то шептались кроны деревьев, далеко и высоко, под самым небом, и по комнате плыли их с Саввой голоса. Никаких звуков больше. Никаких. Действительно, подумала Лив, чуть голос повысишь, тут же будет слышно в соседнем доме.
— Куда делся Алексеич? И почему ты говоришь, что его вообще не было? — девушка, чуть прищурившись, смотрела на оживающие языки пламени. Это завораживало. И успокаивало. Приводило в ирреальное состояние души. Савва тоже блаженно притих, впитывая тепло, ещё робко просачивающееся из открытой дверцы печки. Он встрепенулся только от её вопроса, хотел что-то сказать по существу, но, очевидно, передумал, поэтому только махнул рукой:
— Давай-ка ложись спать. На втором этаже в спальне есть постельное белье. Валерия Антоновна очень аккуратная, у неё все чисто, можешь, не сомневаться.
— А кто это? — в очередной раз удивилась Лив.
— Так учительница же, это её дом. Она в интернате работает, как в августе уехала, так до конца учебного года не вернётся. Ты не смущайся, располагайся здесь. Валерия Антоновна хорошо относится к гостям. Даже в своё отсутствие.
— Алексеич... — вздохнула Лив, уже разморенная, придавленная неудачами и странностями сегодняшнего дня. — Его надо искать...
Она попыталась подавить зевок, но не смогла. Комната уже плыла на пляшущих всполохах огня, предметы мягко меняли очертания, зыбились.
— Э, — посмотрел на девушку Савва, — ты уже спишь. В спальню поднимешься?
Лив покачала головой, давая понять, что никуда она с этого места не сдвинется. Новый знакомый поднялся на второй этаж, потопал над её головой гулкими шагами. Что скрипнуло, что-то громыхнуло. Девушка не успела вообще ни о чем подумать, когда он спустился, держа в руках аккуратно сложенную стопку белья.
— Вот, — сказал, положив на большой гостиный диван эту стопку, — располагайся. Я утром вернусь.
Лив не успела ничего сказать, Савва, стукнув входной дверью, растворился в уже совсем окутавшей всё вокруг ночи. Темнота была тяжела и беспросветна. Оливия, еле передвигая ноги, добрела к дивану и рухнула прямо на бережно сложенную Саввой стопку белья. Ничего стелить она была не в состоянии, раздеваться и не собиралась. Уже совершенно падая в сон, успела только подумать «Алексеич, куда он...», но лавандовый аромат закружился густым, нездешним цветом в голове и потащил, потащил её, мягко покачивая, за грань, в сон, в спасительную нереальность. Замельтешила уже перед плотно сомкнутыми ресницами разбитая дорога, поплыли размякшие под осенним безнадежным дождем деревья, чьё-то смутно знакомое лицо надвинулось на перевернутый во сне мир Лив...
Перед ней плавно, как это бывает только во сне и в балете, закружилась поляна дровосеков, только не размокшая и понурая, а летняя, ягодная, угукающая из чащи умиротворенными птичьими голосами. Разморенный летним зноем посёлок казался все таким же пустынным, но Лив чувствовала, что в каждом из немногочисленных домов кто-то скрывается, и из-за каждой занавески, в какую бы сторону она ни пошла, за ней следят. Вдруг прямо через центр напряженного тишиной поселка на цыпочках прошла смазанная сном фигура. Непонятно откуда она появилась, но кралась чётко по диагонали, деля и так крошечный посёлок лесорубов на два равных треугольника. Словно на старинной фотографии размытый лик начал медленно проявляться, становился всё четче, и Лив узнала в пугающей тени Алексеича. Почувствовав, что девушка смотрит на него, водитель, который в её сне был совсем как бы и не водитель, чуть опешил, словно не ожидал её застать здесь. Но быстро пришел в себя, неожиданно показал на карман куртки Лив. Девушка полезла в этот карман и вытащила красивую карту, которую накануне нашла в кустах, когда джип слетел с колеи. Лив удивилась в свою очередь, потому что твёрдо знала: она сразу же совершенно забыла про эту карту, и пропавшему Алексеичу она её не показывала. Взгляд был мимолётным, но Лив всё равно с изумлением узнала на старинной карте себя. Набросок был неявным, схематичным, но это была точно она.
Водитель резко выбросил в сторону Лив руки, и они вдруг стали растягиваться, превращаясь во что-то совершенно жуткое, гуттаперчевое. Извиваясь, эти вытянутые ужасные руки с растопыренными пальцами, которые тоже все вытягивались и вытягивались без конца и края, приближались к Лив с невероятной скоростью, а она стояла, как вкопанная, зажав в руке квадратик с картой. Она просто не знала, куда бежать. И знала, что все, кто наблюдает сейчас молчаливо за этой невероятной сценой из-за занавесок, давным-давно плотно заперли дверь, и никто ей не откроет. «Савва!», — вдруг почему-то вспомнила Лив. «Тут же есть мой знакомый и очень приличный увалень Савва!». Она собиралась крикнуть и...
... резко открыла глаза, и не закричала уже наяву сразу только потому, что не поняла — это продолжается сон, или уже что-то похуже.
От окна до противоположной стены протянулась лунная дорожка, мерцающая мертвым, синим светом. В этом торжественном сиянии около печки светилась отголоском луны фигура в белом. Белым было длинное, кажется, старинное платье с открытыми плечами. Белой была легкая, ажурная шляпка с короткой светлой вуалью. Белыми были перчатки, облегающие руки дамы до локтя и, наверное, даже выше — кожа была настолько снежной, что спросонья Лив не могла определить, где заканчивается перчатка и начинается молочной белизны рука.
Дама казалась совершенно прозрачной в момент, когда Оливия открыла глаза. За несколько секунд ужаса — моментально засахарившегося и повисшего в комнате колкими кристаллами, — так вот, за эти несколько мгновений та, что была в белом, вместе с внезапным кошмаром уплотнилась, потеряла зыбкость и непрочность. Уже явно женщина средних лет стояла у печки. Несколько костлявая и напыщенная, в странной для обстановки одежде, но все же — живая и вполне материальная. Она неодобрительно, но с достоинством покачала головой, погрозила Лив пальцем в белой перчатке, указала им же на печку, судя по всему, остывшую, встала на носочки (из-под кружевного подола мелькнули пряжки бальных туфель — большие, блестящие) и ловко задвинула чумазую вьюшку между печкой и потолком.
Затем эта странная ночная посетительница опять укоризненно покачала головой, и все тем же жестом указала на так и не разобранную стопку белья, и Лив сразу поняла, что Дама очень не одобряет её разгильдяйский способ решать бытовые проблемы. Сквозь первобытный ужас и в то же время осознание нереальности происходящего Лив стало неловко от моветонности своего поведения. Но не успела она устыдиться окончательно, как Дама опять стала терять очертания, становилась зыбкой, и то ли исчезла, то ли изящно выскользнула из комнаты.