Страница 47 из 82
Лив сложила в голове все параметры возникшей перед ней картины и поняла: что-то не сходится. А ещё через секунду поняла, что именно.
— А почему вы здесь, в приюте банхалов? Если вы — хансанг, то, значит, нормальный житель Ириды, зачем вам скрываться? — спросила она, с трудом представляя любого из хансанга Шинга в подобном месте.
— О, — сказал с вдруг прорезавшейся в голосе невероятной печалью и даже нежностью жёлтый Теки. — Он не просто житель Ириды. Перед тобой, Лив, разжалованные стражи ныне забытого замка.
— Какой цвет? — почему-то этот вопрос оказался единственным, который Лив смогла задать. — Или я тоже не могу его видеть? Он вне моего цветового диапазона?
— Да, вообще никакой, — всё так же добродушно улыбаясь, пояснил Саван. — Он вне любого диапазона. Его больше не существует. Ни для кого.
— Как?! — это было вообще за гранью её разумения.
— Пропадают стражи, пропадет замок, пропадает цвет. Разве не логично? — словно решил поддеть недавним выступлением по поводу её логики Ван. Он тоже, казалось, нисколько не расстроился от того, что Мин вспомнил эти ужасные, даже на поверхностный взгляд Лив, обстоятельства.
— Но почему? Что может случиться такого, что исчезает целый цвет? И это... Во всем мире?
Хансанг Ван-Саван посмотрел на неё с недоумением:
— Я не совсем понимаю, о чем ты, но если исчезает цвет, он исчезает совсем. Везде.
Лив вспомнила бесцветные чахлые цветы, растущие вокруг фанерного дома, и к горлу подошел ком. Это же они... Они пытаются вспомнить, какой цвет покрывал их поместье, реял флагами на башнях замка, защищал людей, принадлежащих их дому. Вспомнить, что они не сберегли.
— А когда это случилось? — она опять и опять прикидывала возможность исчезновения цвета. Почему-то это сейчас казалось ей самым важным.
— Давно, — пожал плечами Ван.
— Очень, — подтвердил Саван.
А потом Лив вздрогнула, потому что дверь в очередной раз скрипнула, и в комнату вошел ... Опять Савва. Только уже это точно был он. Как только парень появился на пороге, она прочитала узнавание в его глазах. А ещё удивление, некоторую досаду и немного... Облегчение, что ли.
Резко заныла уже залеченная нога, поврежденная в Пихтовке.
— Кстати, ты спрашивала — почему? — сказали Ван и Саван хором. — А вот как раз поэтому.
И оба показали на Савву.
Глава 8. Смятение Джемина
– Ты лучше на дорогу смотри. Крути педали, – Геннадий Леонтьевич пребывал в прескверном расположении духа. Впрочем, это было его обычное состояние. Но Джемин всё равно чувствовал себя последней сволочью, когда думал, что это он так расстроил изобретателя.
Поэтому, действительно, лучше сосредоточиться на дороге, так как крутить педали большого, но манёвренного велосипеда жёлтому стражу только в удовольствие. Нисколько не мешал даже вцепившийся в спину Геннадий Леонтьевич, который ёрзал на багажнике, и каждый раз, когда колёса взлетали над кочкой и велосипед подпрыгивал, издавал смешные звуки.
– П-ф-х-и-и-и…
Сначала солидно пыхал, но затем срывался в протяжный, ворчливый стон. Этим конечным «и-и-и» Геннадий Леонтьевич словно жаловался небесам на велосипед, кочку, тряску, Джемина и вообще на своё жалкое существование в принципе. Словно намекал Солнечным Богам: «Видите, с чем и кем мне приходится иметь дело».
– Вы бы шли себе отдыхать, – немного смущаясь, крикнул, обернувшись через плечо Джемин. – Зачем вам в это опасное мероприятие соваться?
– И-и-и, – пронзительно стукнулось в спину светлого Теки, а затем разворчалось. Правда, довольно добродушно, учитывая обстоятельства:
– Куда же я тебя, дуболома, на такое дело одного отпущу? Тут же с умом нужно, со связями… А что у тебя?
– Я как бы тоже не последний человек на Ириде, – скромно прокричал Джемин в ответ.
– Крути педали, – буркнул изобретатель. – Не последний человек… Надо же…
Он хмыкнул с иронией. Настроение у гения явно улучшалось.
Оба сейчас замолчали. И потому что кричать против ветра затруднительно, и потому что всё уже сказано, и потому что велосипед, миновав прилегающие к центру сонные жилые улочки, выскочил на радугу площади.
Становилось всё многолюднее, и ехать затруднительней, приходилось маневрировать в толпе, опасаясь в кого-либо врезаться. Геннадий Леонтьевич требовательно дернул за плащ, маячивший перед ним пузырём, в котором бился ветер, и Джемин притормозил. Врос в землю сразу двумя ногами для устойчивости, придержал велосипед. Изобретатель осторожно, как купальщик, пробующий воду то одной, то другой ногой, сполз по колесу вниз. Очутившись на твёрдой почве, он приободрился, гордо глянул на хрустальную башню, режущую глаза своим великолепием.
– Ну-с, начнём, – произнёс, потирая руки. Джемину показалось, что Геннадий Леонтьевич сделал это с удовольствием.
– А как она вас не примет? – решился он задать вопрос, мучавший его с тех пор, как изобретатель схематично набросал ему направление действий. – Вы и зайти туда тогда не сможете.
– Сюда не смогу, – ответил гений. – А мне сюда и не надо. Мне тут только пропуск получить.
Ничего не опасаясь, презренным банхалом он юркнул в толпу, оставив Джемина ожидать своего возвращения. Шумный поток поглотил изобретателя, словно и не было его рядом секунду назад. Светлый жёлтый огляделся в поисках чего-нибудь, что бы помогло скрасить вынужденное одиночество, но ничего достойного не нашел, и сразу заскучал.
Без Мина всегда невыносимо тяжело и пусто, словно страж на время одолжил кому-то часть своей души. Эту пустоту и так ничем нельзя было заполнить до конца, даже когда Джемин находился в гуще событий. Жёлтый светлый представления не имел, как не завыть от постоянно зудящего желания незамедлительно слиться в привычный хансанг во время нудного ожидания. Конечно, он боролся с собой, понимая, что это – важная часть тренировки, которую им с Мином время от времени устраивал изобретатель. Воспитание силы духа и независимости – так Геннадий Леонтьевич высокопарно называл пытки, которым подвергался жёлтый хансанг.
Терзаемый ожиданием взгляд Джемина выхватил из толпы тёмных плащей две светлые фигурки. Женский хансанг с головы до пят укрывали плотные пылевики, но судя по легкости походки и неуловимой прелести в движениях, он был молод. Девушки везли небольшие тележки, из которых короткими бликами света мигали рулоны ткани, такие яркие, что глазам смотреть больно. Наверное, швеи торопились обратно в мастерские, накупив необходимых для работы шелков, бархата и кружев. Из-под надвинутых на лоб капюшонов блеснули профессиональные глубокие очки с дымчатыми стеклами – большими, на поллица, и Джемин понял, что не ошибся. Это, действительно, был швейный хансанг. Этот цех носил очки постоянно, так же, как и цех продавцов текстиля. Несмотря на вредное производство, желающих работать с тканями всегда было много. Профессиональная вредность от работы с такой концентрированной палитрой хорошо оплачивалась. По истечении срока службы (больше десяти лет там никто не работал), можно было примкнуть к любому – на выбор – замку и удостоиться права прямого служения монахине.
Мысль, которая пришла сейчас в голову Джемину, с точки зрения рыцаря Теки была безнравственна, а с точки зрения морали и этикета, так и вовсе преступна. Не иначе, как отсутствием хансанга и навалившимся в связи с этим нечеловеческим одиночеством можно было объяснить то, что светлый жёлтый вдруг махнул рукой швейнице. И не просто махнул рукой, а ещё и закричал вдобавок. Незамысловато, но очень громко:
– Эй!
Женский хансанг обернулся. Две пары глаз внимательно и тревожно смотрели на Джемина, это ощущалось даже сквозь затемненные стёкла очков. Беспокойство было понятно: окликнуть на улице незнакомый женский хансанг можно было только при угрозе жизни или здоровью. Джемин тут же смутился, но подумал, что швейнице должно быть лестно, что сам жёлтый страж изволил обратить на неё внимание. Девушки постояли секунду, потом разом покачали головами и пустились прочь, толкая перед собой гружённые тканями тележки. Один из свертков в суматохе выпал, Джемин ринулся отдать потерю перепуганным швейницам, но не смог их догнать. Так и остался на границе синего проспекта растерянно таращиться вслед скрывшемуся хансангу. С велосипедом и рулоном ткани цвета двойного белого карлика во время вспышки сверхновой. Джемин присвистнул от неожиданного огорчения и внутренней неловкости.