Колибри

– Ты не накатываешь, что ли?

– Бывает, когда хочется. Что-то финское во мне все же есть. Но я говорю сейчас о том, что бокальчик-другой – это как синоним беспробудной пьянки. То, как тут люди говорят об алкоголе, как он воспринимается – это такое странное, двуличное. Там, у нас, осуждается только состояние явного опьянения.

– Забавно, что ты говоришь «у нас», хотя с десяти лет живешь здесь.

– Я езжу домой пару раз в год, все отпуска провожу только там. Наверное, поэтому. Хотя чаще мне кажется, что я нахожусь где-то между – ни там, ни здесь.

Анна почувствовала, как к лицу прилила кровь. Вырвалось ведь.

– У тебя есть мужчина? – спросила Сари, поддразнивая. Анне показалось, что та не обратила никакого внимания на ее такое интимное признание.

– Нет.

– Не нашла подходящего или что?

– Не знаю. Нет, наверное.

– А там, на другой родине?

– И там нет.

Анне стало стыдно. Нахлынули воспоминания позапрошлого лета: удушающая жара, тени на берегу Тисы, почти тридцатиградусная вода, казавшаяся прохладной. Она провела дома чуть больше месяца, наслаждаясь отдыхом, как никогда раньше. Этим летом ей удалось провести дома всего неделю, и время пролетело незаметно, пока она шаталась из деревни в деревню и совершала все положенные визиты. Лишь один вечер ей удалось провести со своей подругой детства Рекой – они пили холодное пиво и смотрели, как красное солнце опускается за далекие холмы. Тут Анна поймала себя на мысли, что не знает, когда у нее следующий отпуск.

– Ты, кажется, подвисла где-то посередине, – ласково сказала Сари, но ее взгляд проник в самую глубь темных глаз Анны. – И мы закажем вино прямо сейчас, черт подери, я с тобой полностью согласна: финны как пришибленные по части алкоголя.

Они заказали по бокалу шардоне, грибной суп и жареного лосося. Также предлагались четыре салата на выбор. «Отлично, – радовалась Анна, – больше никаких столовок полицейского управления и уж тем более – боже упаси! – трансжиров, наспех поглощаемых патрульными в сосисочных и на заправочных станциях». Наконец-то в ее жизни начался этап, когда можно есть здоровую еду.

– По семье Челкин мне пока не удалось выяснить ничего особенного. Ничего важного, во всяком случае. Никто из них нигде не стоит на учете, кроме как в миграционной службе, но это вполне нормально. Из заболеваний в медицинской карточке только простуды. Значит, если Бихар когда-либо и подвергалась насилию, то лечили ее точно не в поликлинике, – сказала Сари.

– А школа?

– Девушка учится в лицее в центре города. Элитная школа, надо сказать. Сестренки ее пока еще в начальной школе, в Раяпуро.

– Так, лицей – это хороший знак. Обычно девочки из консервативных семей учатся на медсестер или чему-нибудь подобному, если им вообще разрешают получать образование.

– Куратор сообщила, что Бихар у себя – лучшая из лучших. Она якобы не замечала в ее поведении ничего особенного, разве что та ведет себя настороженно, ее не назвать экстравертом или суперобщительной. Куратор посчитала, что эта особенность обусловлена культурным бэкграундом.

– Все может статься. Во многих культурах девочек стремятся воспитывать такими правильными тихонями, закрытыми в себе. Круг друзей?

– Куратор сказала, что у девушки в школе есть друзья, хотя и немного.

– Бойфренд?

– Не ясно, но у Бихар имеются пропуски. Кроме того, год назад она ездила в Турцию.

– Надолго?

– На пару недель.

– Мда, сложно что-либо сказать. Наверное, у них тоже есть право ездить к родственникам.

– А что, если она чувствовала, что ей нужно отсюда бежать?

– Но…

– А вдруг ее возили на смотрины?

– Это нужно у ее родителей спросить, хотя они не расскажут. Давно семья живет в Финляндии?

– Десять лет. Бихар училась в первом классе, когда они переехали. Турецкие курды, перебрались как беженцы. Сейчас у всех финское гражданство.

– А родители?

– Отец – Пейдар Челкин, сорок четыре года, электрик по профессии, не работал ни дня за десять лет.

– Ясное дело, – усмехнулась Анна.

– Мать – Зера, ей всего тридцать четыре. Ты только подумай, она родила Бихар в семнадцать лет. Без профессии. Младшая дочь Адан родилась вскоре после того, как семья переехала в Финляндию. А сын Мехван учится в восьмом классе.

– Скажи, ты наводила справки по школе Раяпуро?

– Нет, а надо?

– Найди кого-нибудь из старых учителей Бихар. Классные руководители на удивление много знают о семьях своих учеников.

Телефон в сумке Анны издал сигнал. Пришло сообщение от Рауно: «Эско просил передать, что подруга Рийкки – Вирве Сарлин – явится завтра на допрос».

– Вот что с ним, а? – спросила Анна.

– Такой вот он иногда немного жлоб.

– Немного? По-моему, очень даже много. И всегда такой.

– Не обращай внимания.

– Он что же, сам не может послать мне сообщение?

– Брось, правда, не стоит обращать внимания, – сказала Сари.

– Значит ли это, что если я хочу послать ему сообщение, то должна послать его через Рауно? Но ведь Рауно не может быть посредником между нами!

– Может. Поначалу, во всяком случае. Ничего, Эско успокоится.

– Он ненавидит меня.

– Не ненавидит. Просто Эско – это закосневший в своих догмах консерватор. Нужно дать ему немного времени переварить тот факт, что его напарником вдруг стала молодая женщина, да еще и не уроженка Финляндии. Он дальше Швеции никогда в жизни не ездил. Поверь, когда познакомишься с Эско поближе, увидишь, что он нормальный мужик.

– Не сомневаюсь.

– Точно тебе говорю. И хотя Вирккунен балует Эско, он все же старается держать его в узде. Если что-нибудь случится, жалуйся шефу.

– Что значит «балует»?!

– Не знаю. Какая-то давняя история. У нас у всех с Эско случаются стычки, но вот он такой, какой есть, не стоит принимать это слишком близко к сердцу.

Анна пожала плечами, допила вино.

– Значит, завтра у нас Вирве Сарлин. Родители Рийкки сказали, что она была самой близкой подругой их дочери, – сказала Анна.

– Вот и отлично, кто знает, что еще выяснится.

– Будем надеяться. Во всяком случае, это позволит пролить немного света на загадочную личность по имени Рийкка Раутио.

– А в пятницу семейка Челкин.

– Как тут не уработаешься!

– Хорошее у тебя начало на криминальном поприще: из огня, да в полымя. Я первые три года занималась исключительно кражами велосипедов.

– Можно позавидовать, – сказала Анна.

Хорошо помню день, когда мы приехали в Финляндию: отец, мать, Мехван и я. Адан тогда уже сидела у мамы в животе, но заметно не было, и я не знала. Помню, как они волновались, как мама больно сжимала мою руку, когда они говорили в аэропорту, что мы беженцы. Откуда мне было знать такие слова, но родители знали. Курдов давно кидает по миру, так что они знают. А многие не знают. Они думают, что их возьмут на работу сразу из зала выдачи багажа – достаточно там оказаться. Ан нет, обломитесь!

Я сгорала со стыда, мне-то хотелось чувствовать себя там как все, то есть лениво тянуть чемодан, покупать кружки с муми-троллями, прихватки с маками и шоколад, а еще поглядывать, когда объявят рейс. Короче, ехать в отпуск. И я представила, как это – ехать в отпуск.

Нас отвели в какую-то похожую на офис комнату и сказали ждать. Мы ждали так долго, что я чуть не описалась. Наконец туда пришли две светловолосые женщины в полицейской форме и темнокожий мужчина в штатском. Отца и мать словно пригвоздило к месту, когда они их увидели. Меня с детства учили, что надо бояться полиции, но эти хоть и были большие, устрашающе не выглядели. Они улыбались и смотрели прямо в глаза – сразу понятно, что мы уже не дома.

Мужчина разговаривал на нашем языке. Мне показалось забавным: уехать так далеко от дома, оказаться в дубаке, а тут – хоп – и тебя встречает кто-то из своих. Впрочем, я с детства знала, что все, кто только может, стараются уехать.