Вивальди

— Так вот, — начал Пятиплахов, шумно вдыхая и выдыхая воздух. Модест смотрел на него почти затравлено. — Да не волнуйтесь вы, господин Гиппократ. Насколько я понимаю в литературе, дочь ваша не только член этой организованной, так сказать, организации, но и подруга лидера.

Эта последняя правда добила доктора, он приложил лоб к холодному никелевому боку одной из капсул.

— Вот! — перехватил его движение генерал. — Пока то да се, мы испытаем в действии ваши чудо-приборы.

Не давая никому опомниться, Пятиплахов втолковал доктору, что надо сейчас включить одну из машин, и провести сеанс с живым человеком. В «космонавты» он предложил меня.

Я сумел только выпучить глаза, так же, впрочем, как и доктор. Мы смотрели друг на друга, и были очень похожи с ним на две капсулы. А Пятиплахов бодро вываливал свои аргументы. Они были разные, и веские, и глупые, и те, которые еще надо обдумать.

— Я все равно пока не могу лезть внутрь, вы доктор нуждаетесь в моей поддержке, а Евгений Иванович — посмотрите, в каком он состоянии, он на грани нервного срыва. Он за гранью нервного срыва!

В первый момент мне хотелось что-то возразить. Но уже во второй, я должен был согласиться, что нуждаюсь в какой-то поддержке своей расшатанной психической конструкции. Пусть даже и в «промывании мозгов». Какая великолепная идея: вычистить всю ненужную грязь из башки, И тогда, наверно, уймется эта нудная, ноющая тревога, от которой нет никакого спасения вот уже сколько дней. Пострадает личность? Да пусть, черт с ней страдает! Что уж такого в моей личности ценного? К тому же не я первый, сколько там перебывало народу, я вспомнил список Пятиплахова. Это ведь даже не операция, это с гарантией возврата.

Я согласился раньше Модеста Михайловича. Доктору от генерала было не отбиться. Он умел убеждать, тем более что доктор изводил себя мыслью о дочери, а генерал умело поворачивал в его сердце рукоять этой тревоги, когда было необходимо. Как-то он сумел связать накрепко вместе идею моего засовывания в капсулу с фактом влюбленности дочери доктора в спящего неподалеку экстремиста.

— Раздевайтесь, — в конце концов, было сказано мне.

Тут я вдруг задергался. Не будут ли со мной делать чего-нибудь… Когда стал упираться я, тут уж включился доктор, как будто ему стало обидно за то, что кто-то смеет отвергать его помощь и в ней сомневаться.

Пришлось всего лишь скинуть пиджак, рубашку и ботинки, подогнуть брюки. Сестры работали в четыре руки, меня вмиг облепили датчиками как при кардиограмме, да еще и кучей неизвестных приспособлений. Внутри капсулы было достаточно просторно, мое ложе видимо электрически подогревалось, руки и ноги располагались вольно, нигде ничего не жало, не давило. Сестра, безболезненно запустившая мне в вену катетер, мило, подбадривающе улыбнулась, и прошептала — не волнуйтесь, это почти приятно! Я тоже ей попытался улыбнуться в ответ. Судя по ее лицу, на моем выразилось, что-то несообразное. Это потому что в самый момент улыбки на меня накатила мысль: а зачем ты все это затеял, Евгений Иванович? Ты во что впутываешься?! Но поздно, поздно что-то менять. Начала набегать на мое лицо тень — это опускалась крышка. Чей-то голос, не врача, не генерала, не женский, сказал — «поехали». Наверно это был голос самой медицинской машины.

-----------

Модест Михайлович и Пятиплахов стояли рядом и смотрели на табло, встроенное в бок капсулы, утыканное лампочками и маленькими экранами, на которых резвились цифры и дергались стрелки. Капсула издавала негромкое, солидное гудение. В квадратном окошке, ближе к носу капсулы, хорошо просматривалась голова журналиста. Он лежал с закрытыми глазами, и выражение лица у него было безмятежное.

Сестры деликатно держались в некотором отдалении, чтобы не мешать важным мужчинам.

Особенно сильно всматривался в застекленную амбразуру генерал. То прищуриваясь, то втягивая и задерживая воздух, то выпуская его длинной струей. Было понятно, что ему тяжело, но он считает нужным держаться.

Модест Михайлович покачивался с носка на пятку и обратно и дергал щекой. Мыслями он был далеко. Но не все время. Вернувшись в здесь и сейчас, он косился на генерала и прикусывал нижнюю губу.

— Послушайте, — сказал он неожиданно.

— Что? — спросил генерал, не отрываясь от однообразного зрелища.

— Где вы взяли этот дурацкий список?

— Какой список?

— Который мне дал этот псих. Список ведь от вас, правда же?

— Правда, — равнодушно признал генерал, так и не повернув головы.

— Что он означает?

— Я откуда знаю? Вернее, забыл. Взял из папки. Список и список. Мало ли у меня в документах всяких списков.

Доктор кивнул и вздохнул.

— Да я сразу понял — вам просто нужен был предлог. чтобы приехать сюда. Напрямую обратиться вы почему-то не захотели. А выйти из запоя надо. Где-то уже месяц, да? Белочка на горизонте. Зря вы стали затевать маскарад, тащить сюда этого писаку придурковатого. Вы слышали, что он нес? Какие-то бабушки сбитые, автобусы с деньгами, почку кому-то не тому пересадили… Мы бы и так все сделали.

— Вам не понять.

Доктор похлопал ладонью по боку капсулы. На губах появилась нехорошая улыбка.

— Чего уж тут не понять, тоже мне бином. Притащили вы его, чтобы, так сказать, промерить глубину. Если с ним ничего не случится, тогда и вы рискнете, да? Алкоголики и наркоманы иногда проявляют чудеса предусмотрительности и дьявольскую хитрость.

— Что?! — Пятиплахов скосил на доктора страшный красный глаз. — Он мой друг. Вернее, однокурсник.

— Все правильно. Кому попало, вы бы не доверились, только другу.

— Я тебя застрелю. — сказал генерал, вплотную приблизив лицо к стеклянному окошку. В следующее мгновение зажмурился, как от сильной боли.

Модест Михайлович махнул рукой сестрам:

— Ну что, не будем тянуть? Начинаем?

— Когда я закрываю глаза, под веками мелькают все время какие-то тени. И проплывают оранжевые круги. — Сказал генерал.

— И тараканы бегают по столу, правильно? — Ласково улыбнулся доктор.

Пятиплахов закрыл глаза.

— Значит, начинаем, — повторил врач.

Когда одна из сестер помогала генералу снимать пиджак, он негромко проревел.

— Удостоверение останется при мне.

На сестринском посту раздался звонок.

Модест Михайлович бросился туда и схватился за трубку.

Работы по разоблачению Пятиплахова прервались.

— Да. Да? Мне сейчас не до твоих оправданий. Важно то, что уже два часа она где-то неизвестно где. Ну и пусть свернула халат, запихнула под одеяло, ну и что?! Не надо мне рассказывать сказки! Тоже мне хитрость.

Модест Михайлович неожиданно, как будто внезапно потяжелел на центнер, сел на табурет медсестры, тот пискнул и покосился. Врач быстро перевел взгляд на одну из сестер.

— Маша, пойдите, проверьте… Нет, пойдем вместе.

Он вскочил с места, и быстро двигая толстыми ногами, выскочил в коридор. Сестры бросились следом.

— Где его палата?

Распахнув дверь, Модест Михайлович бросился к кровати, рванул край одеяла. Девушки ахнули.

— Он где-то здесь. Ищите!

-----------

Я внимательно следил за своим состоянием. В груди лежала как бы наплаву льдина, по которой еще к тому же внезапно проходили извилистые трещины, а поверх всего этого неслась сразу во всех направлениях колючая поземка. А иногда прилетали откуда-то и падали на льдину тяжелые капли. Вот ты какая, неврастения моя.

Насколько я понял Модеста Михайловича, его машина должна была начать с приглаживания поземки, непрерывного шершавого раздражения нервов, а потом уж и запустить процесс таяния основного ледового тела. Какое-то воздействие на мою взъерошенную и одновременно подмороженную психику исподволь началось, потому что я теперь уже не просто надеялся, что мне помогут, но сделался в этом непререкаемо уверен.