Вивальди

— Они… — начал я было, не совсем представляя какой именно хочу задать вопрос.

— Они поженятся. Она пришла к нему убираться, тут все и началось. А мамочку теперь будут лечить задорого.

В «Аркадии» подумал я, но вслух ничего не сказал.

— Вон машина Рудика, — вздохнула Майка.

Мне не хотелось с ним разговаривать и я, кивнув девочке, побрел к тому месту, где припарковался. Мне было грустно. Между мной и Майкой теперь не стояли эти тридцать три процента, отчего мое отношение к ней сильно улучшилось. Все же мы были с нею во многих необычных ситуациях. И держалась, она, надо сказать, великолепно.

Я обернулся. Смотрю: плачет. Трет кулаками глаза. Плачет?! Не из-за расставания со мной же. Из-за матери. Конечно, из-за матери. Ребенок все же, как ни крути. Подойти? Но там же Рудик. Черт с ним! Я уже шагнул к ним, но тут — телефон. Задыхающаяся Балбошина.

— Лолитку избили до полусмерти!

Оказалось — ее дневные гостьи. Ни с того, ни с сего. Я слушал, ничего не понимая. Должна же быть какая-то причина!

Рудик увел рыдающую девочку в подъезд.

— Вся изувеченная, вся. Особенно лицо.

Я представил милое, доброе лицо Лолитки. Это тоже пример работы пробужденной совести?!

А Балбошина уже тараторила про другое:

— Что ты сделал с моими экстрасенсами, в смысле, с теми что духов вызывают.

— А что?

А то, сказала она, что у них вообще теперь паника в их загробном мире. Ребята все бледные ходят, вчера перепились. У них там даже духи близких родственников отказываются являться. Кого ни вызовут, все время какой-то Руперт вылезает, и уж паясничает так страшно, материться, и главное всех знает, кто за столом сидит, и грозит, всем грозит. И никак его нельзя загнать назад.

— Чего смеешься, дурак!?

— Это не дух прямо, а вирус какой-то, знаешь, как в компьютере. Кто-то сочинил его здесь у нас, талантливых гаденышей хватает, и запустил в загробный мир, он там и начал безобразничать.

— Пошел к чету. — буркнула Балболшина, как будто я пошелал ей ни пуха, ни пера.

Я некоторое время глупо улыбался, стоя на краю тротуара. Мне нравилась моя внезапная идея: хакеры загробного мира! Тот свет, это ведь тоже в каком-то смысле сеть. Если есть кто-то, кто может облучать души находящиеся по сю сторону, то ничего ведь не мешает найтись и таким, кто найдет способ расшевелить и мертвые души. И уже, пожалуй, нашлись, раз профессионалы столоверчения в ужасе и тоске.

Предаваясь этим несерьезным, необязательным мысленным играм, я шел вниз по какой-то улице, и меня устраивало, что я не знаю ее названия. И то, что места тут незнакомые, мне тоже нравилось. Наверно, хотелось затеряться. Я опять отключил телефон, по тем же соображениям. Никаких планов на ближайшее будущее, да и на отдаленное у меня не было. Какой смысл их иметь? Всегда рядом с тобой может взорваться начинанная разящими рублями инкассаторская машина, подчиняясь требованию неизвестных мне высших, а то и запредельных сил.

Внезапно почувствовал сильнейший голод. Организм был не согласен с фаталистическим настроением сознания. Конец света лучше все же встретить с полным желудком.

Чебуречная. Стоячее заведение. Довольно чисто. И вкусно пахнет. Взял четыре горячих пухлых чебурека. Два с мясом, два с сыром. Раньше, кстати, не знал, что бывают чебуреки с сыром. Бутылку пива «Оболонь». Ел в шахматном порядке: мясной, сырный, мясной, сыный. Сходил за второй четверкой. Чебуреки были вкусные, а пива не хотелось. Сделал всего несколько глотков, только чтобы рот полоснуть. Когда насытился, стал поглядывать по сторонам. Вокруг мирно ели и пили. Ни в одном посетителе не чувствовалось никакого тяжкого, глобального предчувствия, наверняка никому из них ничего не известно и о беспорядках в оккультных рядах. В голове зашевелился обрубок старинного стихотворения «тра-та-та-та та-та-та книга, должна трепетать на столе, как будто в предчувствии мига, когда это канет во мгле».

Тоже, надо сказать, признак, никогда я не любил стихи, и раз уж они из меня лезут — как крысы с корабля — это еще одно подтверждение — все не так ребята. Даже в окружении беспечных едоков чебуречины я не в безопасности.

Посмотрел в окно, и увидел, конечно, церковь. Все просто: насытившись пищей физической, я нисколько не насытился. Кто бы мог подумать!

Вон видишь, церковь. Иди в нее. Я знал, что там для меня что-то подготовлено. Что? Ах, да! Покаянный канон. Господи, как просто. Василиса говорила, что его читают с понедельника по четверг. Сегодня четверг. Судьба все же милостива, успеваю прыгнуть в последний вагон.

Я быстро вытер рот салфеткой. Выскочил на улицу, пересек ее, пересек небольшой сквер, распугал голубей суетливо боготворивших старушку с булкой.

В церковном предбаннике — не знаю, как назвать правильно — наткнулся на объявление, гласившее, что чтение канона Андрея Критского состоится сегодня в 17 часов. Мой телефон показывал 16. 07. Ничего, сказал я себе. Это испытание, маленькое такое испытание. А то слишком хорошо было бы: только захотел каяться, а тебе тут прямо все и сервировано.

Но пятьдесят минут!

Выход я нашел быстро. Поедем домой. Доберусь, как раз минут за сорок, сорок пять. Там свой храм, кажется, Воскресения Христова. Дал себе слово на этот раз запомнить название. Тоже мне прихожанин. Да еще рвется каяться, обожравшись чебуреков! Правда, я ведь не исповедываться, просто послушать. Никому же не будет видно, что я набит мясом. Встану в сторонке.

Бросил машину, прости родная, боюсь пробок, побежал к метро. На душе у меня было хорошо и покойно. Не имелось и тени раздражения по поводу того, что я действую по предписанию Василисы и небрежного рыжего юного батюшки. Какая разница, по чьему совету, если действуешь правильно. Делай что должно, а там будет видно. Втиснусь в полумрак, отдамся полностью, без всяких заначек. Церковь — она большая и старая, она знает, она научит, поставит на нужное место, и можно будет уже не дергаться, не выдумывать черт те какие версии, не предчувствовать попусту, смежить воображение. Не смущало меня и то, что финал моей истории слишком напоминает финалы современных плохих правоверных романов, когда после всех мытарств герой бредет обязательно к храму, а то даже и восстанавливает храм, разрушенный когда-то в лихие времена безверия. И хорошо, что еду не на машине, припаркованной во дворе у Нины, а простым народным транспортом — на метро, так я ближе к народным толщам, с их тихой богоносностью. Но в момент формулирования этой благонамеренной мысли поезд вдруг довольно резко, дребезжа старым железным телом, затормозил в туннеле.

А потом погас свет. И понятие «туннель», как-то особенно сильно материализовалось, как будто стены вагона сжали мне плечи. Народ оробело замер, и я мог убедиться, что мой страх не исключителен, это не мой личный психоз. И сейчас не хватало только, чтобы в пропитанной паникой темноте раздался голос Криворучко: «Ну что, добро пожаловать, сами знаете куда!» и вслед за этим — гнусный сатанинский смешок.

Даже представляя себе это, я точно знал, что это невозможно, вредитель Криворучко пойман, но в динамике заворочались неприятные, многозначительные хрипы, и я уже был согласен на самое пошлое радиохулиганство, лишь бы…

Свет загорелся, а потом опять погас. И это было очень похоже на неудачную попытку сил света поднять восстание во владениях тьмы. Тут уж началось брожение, пассажиры все разом раздраженно оживились, задергались еще пока негромкие возгласы. В разных местах вагона вспомнилось о террористах, все с непонятной готовностью соглашались, что это их рук дело.

А минута тем временем, шла за минутой, и каждая следующая была длиннее предыдущей, в том смысле, что вмещала в себя все больше страха, злости.

Заплакал ребенок. Откуда он взялся. Пока поезд передвигался, не было видно никакого ребенка.

Вот оно значит, как это бывает, подумал я. Паника уже была, но какая-то пока не конкретная.

Еще пару минут…